3
Вера сама никогда не поверила бы, если б кто-нибудь раньше сказал ей, что у нее сложатся близкие отношения с Понтусом. "Что за глупости, Я еще в своем уме! Не рехнулась…"
Она любила внимание мужчин. Чтобы ощутить власть над ними, могла пофлиртовать, разрешить вольность, но не больше. Правда, время, как и возраст, постепенно приучали на все смотреть проще. Разлука не только обостряла чувства, но и притупляла ответственность. Однако оставались страх и кошачья брезгливость. Они сдерживали - близкие отношения чем-то пятнали, пришлось бы скрывать их, притворяться, петлять. Они усложнили бы жизнь, могли быть чреваты последствиями…
И все-таки в один из приездов Понтуса в Москву это случилось. Нет, подобное у Веры вряд ли могло произойти с кем-либо из московских знакомых - держала бы марку. А вот с ним, который наезжал в кои-то веки, правда, неожиданно, помимо воли, но произошло.
- Человек когда-нибудь должен перегореть, - не давая ей заплакать над случившемся, сказал тогда Понтус. - В молодости или позже, но непременно. Такой закон натуры. А ты что видела? Разве у вас любовь? Просто манная каша…
И как ни странно, эта грубость, шокировав ее, в то же время помогла и заставила взглянуть на все по-новому.
- Правда, правда, - согласилась она, однако противясь желанию самой обнять Понтуса. - Человек имеет право… Но как быть там, в Минске?
- Не бойся, пока с усами, - привлек он ее к себе.
4
Вера умела создавать уют. И теперь здесь, в купе, как только тронулся поезд, она поставила на столик букет подснежников, круглое туалетное зеркальце, положила раскрытую наугад книгу и коробку конфет - подарок Понтуса Юрику. А когда проводница постлала постели, переоделась, забралась на нижнюю полку и, укрыв ноги полою халатика, удобно примостилась у столика. Что-то обаятельное было в ее фигуре, красивом повороте головы, в спокойном внимании, с каким она смотрела в окно. И сразу купе приобрело обжитый, уютный вид, а на Веру тянуло смотреть. И, может быть, именно потому у Понтуса шевельнулась обида. Неприязненно взглянув на верхнюю полку, откуда свешивалась вихрастая голова Юрика, тоже смотревшего в окно, он сказал Вере:
- Вы начали уже ждать встречи. Так?
- Мудрено ли, - спокойно повела она тонкими бровями. - Разве прошло недостаточно времени, чтоб соскучиться?
- Конечно, - улыбнулся своим мыслям он. - Но вчера в Комитете я слышал поучительную шутку. Одни острослов сказал, что ожидание снижения цен более приятно, чем само снижение.
- Глупости! - упрекнула его Вера, бросая быстрый взгляд на сына.
Понтусу захотелось поиздеваться над ее достоинством, с каким она держала себя, над её страхам перед сыном. Но он сдержался и будто случайно зевнул, хотя было обидно: эта женщина становилась ему нужной.
Поезд набирал скорость. За окном убегало назад Подмосковье - удивительно чистые березовые рощи, веселые борки, похожие на декоративные, с пристройками, верандами и резными ставнями дачи и дачки, платформы с пестрыми толпами пассажиров. Навстречу с воем пронеслась электричка.
Понтус вышел из купе и, вернувшись в полосатой пижаме, лёг на своей полке против Веры. Оскорбляться или сердиться было бессмысленно. Наоборот, ему только оставалось быть благодарным. Она брала единственно правильный и нужный тон в их нынешних отношениях.
- Я ужинать не буду, не будите, - попросил он и повернулся лицом к стене.
Но не прошло, казалось, и получаса, как кто-то осторожно дотронулся до его плеча. Понтус недовольно замычал, с трудом открывая один глаз. В купе горел только верхний синий свет, и Илья Гаврилович не сразу увидел и узнал склоненную над ним Веру. Приложив палеи к губам, она делала ему знак, чтобы он встал и вышел из купе. Понтус неохотно поднялся и, глядя в темное окно, за которым пролетали длинные золотистые искры от паровоза, долго ногами искал тапочки. Наконец, нащупав их, надел. Зевая и потягиваясь, вышел вслед за Верой.
В коридоре было пусто и очень светло.
- В чем дело? - переседающим со сна голосом спросил он, начесывая на лысину прядь волос.
- Мне не спится, Илья.
- Вряд ли я смогу помочь тебе, хоть в вагоне и чувствуешь всегда этакое возбуждение. Особенно когда лежишь на спине и тебя потряхивает.
- Постыдился бы…
- Человеку незачем стыдиться, что он человек.
Понтус понимал Веру и часто, когда оставался с него с глазу на глаз, становился вот таким грубым. И эта его манера нисколько не оскорбляла ее, наоборот, делала их отношения более простыми, освобождала Веру от ответственности: он все брал на себя. Так и теперь - его бравада как бы позволяла не стесняться ей тоже, делала разговор бесцеремонным, открытым.
Из соседнего купе вышел обалделый мужчина в калошах, носках, галифе, с подтяжками поверх сорочки и, шатаясь, как пьяный, пошел в конец вагона.
Вера подождала, пока он закрыл за собой дверь, поглядела в окно и, увидав в стекле только смутное отражение своего лица и голой шеи, сказала?
- Почему ты сердишься, Илья? Почему демонстрируешь?
- И не думаю.
- Я надеюсь, ты останешься другом. Моим и мужа. Вам не следует ссориться. Я хочу просить тебя - не усложняй отношений. Ради меня… Ты - старший, а Вася - мальчишка.
- Которому четвертый десяток, - насмешливо хмыкнул Понтус.
- Пусть. Но он и состарится таким.
- Его мальчишество у меня вот где сидит, - ударил себя кулаком по затылку Понтус, и сонное лицо его вытянулось. - Я сперва тоже так думал. Перекипит, обвыкнет, надоест человеку ребячиться. Жизнь не таких уму-разуму учила. А он? Наоборот. Если раньше на худой конец огрызался и делал свое, то сейчас укусить норовит, Михайлову уже написал о моих проектах.
- Почему ты думаешь, что это он?
- К счастью, еще есть верные люди… Чтобы приглушить его подвохи, пришлось к самому президенту сходить. Но ты для меня тоже что-то стоишь…
Ей показалось, этого достаточно, и она успокоилась. Да и Понтус как-то незнакомо просительно потрепал ее по оголенной до плеча руке.
Однако как только поезд приблизился к Минску, тревога вернулась к Вере. Она увидела ажурные мачты радиостанции, новенькие стандартные домики не известного ей полустанка, огромные заводские корпуса на противоположной стороне путей, в сосняке. "Тракторный", - догадалась она, и щемящее чувство усилилось.
На полустанке загружали какими-то большими ящиками платформы. Подъемный кран, поворачиваясь, нёс как раз один из них на платформу. "Увижу, как поставят, - все обойдется", - загадала она и потянулась к окну, забыв об окружающем. На платформе стоял человек и руками показывал крановщику, куда ставить ящик. Как назло, крановщик, видимо, не попал сразу, человек замахал руками, и ящик повис над платформой. Торопясь, Вера схватилась за никелированную ручку и стала ее крутить. Но окно опустилось только немного - что-то заело.
- Да помогите же вы! - с отчаянием крикнула она Понтусу, застегивающему чехол на чемодане.
Понтус застегнул последнюю пуговицу, пододвинул чемодан ближе к двери и встал.
Гряда покрытых лесом и кустарником пригорков, тянувшихся за окном, неожиданно кончилась, и открылся город, издалека совсем невредимый, настоящий.
- Пустите, - попросил Понтус, отстраняя Веру от окна.
Та чуть не заплакала и безвольно села на полку.
- Не надо, уже не надо…
Все дрожало, и замирало в ней, когда она выходила из вагона. Однако увидев на перроне мужа, воспрянула духом и напролом, словно от кого-то спасаясь, кинулась к нему.
Василий Петрович тоже увидел ее и двинулся навстречу.
- А где Юрок? - удивленно осмотрелся он по сторонам, почувствовав, что губы у жены незнакомо холодные и у него самого нет той отрады, которая охватывала прежде при встречах.
Рядом с носильщиком, ведя Юрика за руку, показался Понтус. Подойдя, он подождал, пока Юрик поцеловался с отцом.
- Ну, теперь, кажется, съехались все, и надолго, - обеими руками пожал руку Василию Петровичу и, словно тоже встречал Веру, обратился к ней:
- Ну как, Вера Антоновна, теперь у нас? Узнаете? Недавно приезжал Михайлов. Вышел на Привокзальную площадь, огляделся и, говорит, чуть не вернулся на вокзал. Думал, сошел не в том городе.
Василий Петрович не слушал его. Разглядывая смущенную Веру, он никак не мог понять, что же в ней изменилось и почему она кажется чужой. Присутствие Понтуса снова пробудило ревность, и роль друга семьи, роль, в которую он все охотнее входил, казалась оскорбительной.
За оградой Понтус остановился и, не обращая внимания, что мешает пассажирам, выходившим из ворот, широко жестикулируя, стал объяснять Юрику, что в недалеком будущем изменится здесь, на Привокзальной площади, в этом парадном вестибюле столицы.
"Чего он пристал к нему?" - раздраженно думал Василий Петрович.
Пока на площади кроме восстановленного вокзала стояло только одно здание - правда, большое, на целый квартал, с одиннадцатиэтажной башней. Его еще не оштукатурили, и кирпичная зубчатая башня напоминала Кремлевскую стену, Спасскую башню.
- Напротив поставим, Юрик, такое же здание, - с пафосом говорил Понтус. - И тогда это будут ворота в город. Представляешь?
- Я уж как-нибудь сам расскажу ему об этом, - наконец прорвало Василия Петровича. - Прощайте, Илья Гаврилович! - И, взяв сына за руку, направился к своему "Москвичу".
За ним заторопилась и Вера…
В гостиницу, однако, она вошла как давняя жиличка. Великодушно, словно со знакомой, которая не один раз оказывала ей услугу, поздоровалась с дежурной в вестибюле, попросила у горничной, встретившейся в коридоре, фартук и, переступив порог номера, сразу же принялась наводить порядок.
Чтобы не мешать жене, Василий Петрович отодвинул стул в уголок и сел, чувствуя себя лишним. С удивлением увидел, сколько со времени последнего приезда жены собралось ненужного хлама и мусора. Недоброе безразличие к себе выглядывало отовсюду - из-под небрежно застланной кровати, из-за тюлевых занавесок, висевших на окнах, из-под газеты, которой были накрыты стакан с недопитым чаем и недоеденные бутерброды на столе. "Все же хорошо, что они приехали. Я сам не знаю, что творится со мною", - убеждал он себя.
Юрик, непривычно долговязый, в коротких штанишках и в матроске, с кислым лицом прошелся по комнате, заглянул в платяной шкаф, за занавески.
- Мам, а где голуби-и? - заныл он совсем как когда-то. - Голуби где?
- Я, Вася, сказала, что у тебя есть голуби, - объяснила Вера, собирая с подоконника листы бумаги и старые газеты.
- Я хочу посмотреть их, мам.
- Полно, Юра! У меня нет никаких голубей, - более сухо, чем хотел, одернул его Василий Петрович, недовольный также и сыном. - Тебе придется сразу привыкать к этому.
Мальчик обиделся, надул щеки и подошел к матери.
- Сегодня, Вася, ты несправедлив к другим, - сказала она, лаская сына.
- Ты, небось, имеешь в виду не только Юру? - покраснел, а затем побледнел Василий Петрович. - Хватит с меня и того, что ты кое с кем чрезмерно справедлива и приветлива.
5
Иногда самое незначительное происшествие может изменить настроение и даже что-то подсказать в главном. По крайней мере так назавтра произошло с Василием Петровичем. Идя на работу, он вдруг заметил на строительном заборе трехцветное, желто-красно-синее объявление: туристское бюро сообщало, что оно организует экскурсии по Минску, и просило подавать заявки.
Экскурсии по Минску!
Василий Петрович остановился, перечитал объявление и невольно оглянулся: не смеется ли кто за спиной? Он вспомнил, что как-то в горкоме действительно слышал разговор о создании туристского бюро, и улыбнулся. Эту идею тогда развивал Ковалевский. Стуча карандашом по столу и каждый раз пропуская карандаш между пальцами, он говорил, что хорошо, когда люди видят, куда идет их труд. Лучше и людям и работе. Правда, эти экскурсии скорее будут напоминать путешествия в прошлое или в будущее. Но пусть: неплохо знать, с чем прощаешься и что тебя ожидает…
Подумалось, что к указанным маршрутам неплохо бы добавить еще один - в сердца и души тех, кто строит город. Это был бы, пожалуй, самый поучительный маршрут. Много значат слова экскурсовода: "Здесь сплошь лежали руины. Теперь вы видите строительную площадку. Через два года на этом месте вырастут красивые жилые дома…" Слова эти чудесны уже потому, что они радуют тебя, рождают гордость за себя и других. Но в них еще не весь смысл происшедшего. Среди развалин, видите ли, осталась одна коробка, принадлежавшая артели инвалидов. И чтобы взорвать ее, надо было переступить через демагогию некоторых сердобольных ее защитников. Но это тоже еще не все. Дирекция тракторного завода, которому отвели этот участок, упорно настаивала на разрешении строить трехэтажные дома - не хотела отдавать первые этажи под магазины и комбинаты бытового обслуживания, обязательные в четырехэтажных домах. А проекты? Понтус надумал защищать кандидатскую диссертацию. Кажется, что могло быть общего между этим и подбором авторов для проектирования нового жилого квартала? А выяснилось, что могло. И автором проекта утвердили не молодого, талантливого архитектора, уже создавшего несколько интересных ансамблей в районе автомобильного завода, а влиятельного человека со званием, который затянул сдачу проектов и не может осуществлять архитектурного надзора за строительством…
Василий Петрович опять вспомнил о споре с Зориным и Понтусом и пикировке с последним на Привокзальной площади. Захотелось зайти к кому-нибудь, отвести душу.
Было еще рано, и он позволил себе свернуть в подъезд горсовета. Но не стал подниматься в горком, а пошел к Зимчуку.
Рабочий день еще не начинался, но в кабинете у того уже сидел посетитель - бородатый мужчина с застывшим лицом. Василий Петрович подумал, что, видимо, мужчина глуховат. Встретил он Василия Петровича долгим напряженным взглядом, а потом медленно перевел его на Зимчука, словно боялся пропустить, когда Зимчук заговорит вновь.
- Здравствуйте! - громко поздоровался Василий Петрович и сел в стороне, чтобы не мешать беседе.
- Вы знаете, кто это, - улыбнулся Зимчук, когда мужчина вышел. - Прибытков. Работает в бригаде того самого Урбановича, которого кое-кто хотел в жертву принести.
- А с ним еще будет хлопот, - сказал Василий Петрович и подсел ближе к столу. - Сад, небось, соток на десять разбухал. Да и герой он, как вам сказать… Послушайте, что строители за глаза о нем говорят…
- Этот Прибытков, - будто не услышал его Зимчук, - за свою жизнь поставил столько домов, что хватило бы застроить проспект. А сам с семьею досель невесть где ютится. И думаете, пришел требовать? Вовсе нет. Просто Алешка - знакомы с таким ухарем? - петицию настрочил. Вот и вызвал - пусть жалуется на нас, легче помочь будет. А то крикунов ублажаем, а молчаливые да преданные ждут.
- Бирюковатый он какой-то…
- В прошлом году он школу строил, а когда в ней начались занятия, приходил слушать первый звонок.
Василию Петровичу опять стало грустно.
Зимчук видел в людях хорошее и знал их. Народ для него - это Прибытков, Урбанович, Зося. Для Барушки народ - он сам. Для Понтуса народа вообще не существует. А для него, Василия Петровича? Понятно, работает он ради народного блага, но народ для него - это нечто более значительное, нежели окружающие люди.
- Вывесили объявление, что проводятся экскурсии по городу, - сообщил он, чувствуя в этом скрытую поддержку себе.
- Да, - подтвердил Зимчук. - У нас вообще все считается историческим. Партизаны даже в маленьких отрядах своих Несторов завели. На них возлагалось, так сказать, обеспечивать будущую историю фактами. И, надо признаться, шло на пользу. Каждый имел в виду - брошенная им граната взрывается отмеченной в истории, ха-ха!
Василию Петровичу захотелось рассказать о Зорине, проектах Понтуса, но что-то удержало его. Скорее всего, мысль, что его не поймут, сделают свои выводы и эти выводы могут обернуться против дела. Точили и сомнения - не формалист ли он действительно, не замахивается ли на творческую индивидуальность других, не стремится ли помешать в поисках? Да и сами отношения, сложившиеся с Понтусом по приезду жены, смущали, и он сказал не совсем то, что думал:
- Вы, Иван Матвеевич, лучше посоветуйте, где и как набраться воли, чтобы не было стыдно каждую минуту вступать, как говорите, в историю. Мне жена как-то жаловалась: "Устала, - говорит, - до того, что не могу быть красивой. Хочу и не могу. Не хватает сил быть красивой…". В этом есть правда.
Зимчук взглянул на Василия Петровича и, проведя ладонью по лицу, на миг остался сидеть с закрытыми глазами. Морщины на его лбу и под глазами разгладились.
- Лекарства тут, по-моему, одни, - сказал он, нехотя раскрывая глаза и хмурясь. - Правда, это для вас: к людям скорее…
"Для некоторых в самом деле было бы полезно организовать и такой маршрут", - с горькой иронией подумал Василий Петрович, выходя от Зимчука. Пришла мысль, что даже круг знакомых и то у него узкий. Сколько их? Один, два - и обчелся. С иным по улице идти горе - раскланивается на каждом шагу, останавливается, будто в городе живут только его родственники и друзья. А у него? Ему, кроме жены, почти никто даже писем не писал. И о том, что творится за стенами управления и заборами строек, он знает только из газет. Раньше хоть на рынок ходил, в трамваях ездил, а теперь и этого нет. Как под колпаком живет. Взять бы хоть во время отпуска бросить все и пойти пешком. Подышать бы дорожной пылью, поночевать в гумнах, послушать, посмотреть…
В коридоре управления Василий Петрович встретил Шурупова. Тот, видимо, страдал мучительным катаром желудка и малокровием. С желтым, болезненным лицом, он шел как-то боком, неся левое плечо впереди. Поравнявшись, остановился и, словно коридор был узкий и нельзя было разминуться, отступил к стене.
- Мое почтение, - поклонился он.
"А я же, в сущности, и его не знаю, - здороваясь, подумал Василий Петрович. - Чем он болеет и почему его, такого забитого, все-таки побаиваются сотрудники?.."
Глава вторая
1
Туча проходила стороной, но один ее край все больше заволакивал небо. И отсюда, с беговой дорожки, казалось, что она надвигается прямо на стадион.
Поглядывая на тучу. Валя вернулась на старт. Поправила стартовые станочки, привычно опустилась на колено и уперлась руками в черную гаревую дорожку.
В такой, будто перед взлетом, позе она всегда волновалась. Особенно между командой "приготовиться!" и выстрелом судьи - в мгновение, с которого начинался успех или неудача. Чтобы сдержать волнение, она нахмурилась и покосилась на Аллу Понтус, тоже вышедшую в финал, по вине которой забег пришлось начать заново.
Алла бегала с высокого старта и, подбоченясь, позируя, стояла возле своих станочков. Что-то мальчишеское было в ее фигуре, в дерзком, с капризным подбородком лице. И только бант, мотыльком сидевший над коротко подстриженной гривкой, да кокетливо-озорной изгиб стана не гармонировали с ее видом. Она почувствовала, что на нее смотрят, и оглянулась, перехватив Валин взгляд, подмигнула в ответ.
- Приготовиться! - подал команду судья.
Рывок у Вали был неудачным.