2
И все-таки Валя, конечно, написала статью.
Она как раз перечитывала ее, когда раздался телефонный звонок - вызов к редактору. Готовился номер, посвященный восстановлению Минска. Надо было побеседовать с главным архитектором и проехать на недавно принятые объекты, чтобы собрать материал о недоделках строительных организаций. Задание немного смутило Валю: статья, в сущности, задевала Василия Петровича, и встречаться с ним сразу показалось неловко. Но радость часто бывает нерассудительной. И вскоре Валя не только согласилась, но и нашла во всем этом что-то занимательное. "Пусть любит правду, - подумала она и представила, каким сдержанно-официальным будет лицо у Василия Петровича. - Нам, хлебнувшим в войну, не привыкать…"
Выйдя из редакции, она развернула газету и на ходу стала еще раз просматривать статью, которую знала уже наизусть. На нее озирались, а она, углубившись в газету, шла и шла, не обращая ни на кого внимания. Даже удивилась, как попала на автобусную остановку.
В приемной у Василия Петровича сидели два посетителя - полный, с бритой головой мужчина и бесцветный молодой человек. Секретарши за столом не было, и когда звонил телефон, бритоголовый по-хозяйски снимал трубку и с видом, что ему это надоело, отвечал.
На Валю они не обратили внимания и продолжали громко разговаривать. Поблескивая глазами, бритоголовый жестикулировал и, словно кропил изо рта водою, прыскал смехом. Молодой человек сдержанно кивал и часто поправлял очки, бережно дотрагиваясь до них безымянным и большим пальцами.
Валя прислушивалась к их беседе, и чувство, которым она шла сюда, стало пропадать.
Хлопая собеседника по колену, наклоняясь так, что затылок и шея краснели, бритоголовый костил Валину статью:
- Это огульщина! Фантасмагория! Ну хорошо, памятники, бюсты и статуи. Это мы приветствуем. Но айн момент, как говорили немцы. Кому памятники? Ну, скажем, Скарине, Калиновскому. Но их же нужно где-то поставить, включить в ансамбль, вписать в пейзаж. Как?
Где? Не рядом ли с будущим универмагом? Пс-с-с! Вот было бы оригинально: Скарина - и универсальный магазин!
- Весело, - согласился молодой человек, но лицо его осталось печально-серьезным. - Помню, после войны один энтузиаст тоже через газету требовал срочно возвести пантеон. Да не какой-нибудь, а непременно лучше Агрипповского в Риме. И когда? На Долгобродской улице еще росла рожь, и по ночам зайцы в трампарк забегали.
- А триумфальные арки! Новая околесица. Когда народ наш ходил под ними? Они же как фиги будут торчать. Не понимает даже, что у каждого народа свой ритм и формы.
Кровь приливала и отливала от Валиного лица. Стало больно, стыдно, обидно. Больно, ибо легко развеивались выношенные ею мысли. Стыдно потому, что она в самом деле выглядела наивной девчонкой. Обидно: не находилось слов, которые можно было бы противопоставить услышанному. Вспомнился почему-то и Алешка.
Она так была поглощена всем этим, что не заметила, как открылась дверь кабинета и в ней показался Василий Петрович.
- Заходите, - пригласил он ее. - Прочитал вашу статью…
У Вали захватило дух: "Неужели вот так, при них, тоже начнет издеваться?"
- Заходите, чего же вы? - повторил он, ожидая ее. - Для нас, архитекторов, очень важно хорошее чувство. Материал неподатливый - кирпич, дерево, бетон, - а идешь от чувства. Гете утверждал, что архитектура - окаменелая музыка. Прошу вас!
- У Янки Купалы есть тоже нечто вроде этого, - немного воспрянула Валя и прошла в кабинет. - Купала назвал один княжеский замок пламенем окаменевших сердец.
- Я представляю его. Всегда, как в тумане, серый, проклятый и… все равно прекрасный. В муры ведь заложены труд и талант народа. Окаменелое пламя сердец…
Он не заметил, как слегка изменил купаловские слова, и указал Вале на кресло.
- А насчет остального надо вот что сказать. Мы не так богаты, Валя, чтобы строить дешевое. Мы тоже хитрые… От стандартных фигурок дискоболов да баскетболисток, каких и мы успели наставить возле парка и в парке, радости мало. А при нашем климате… вообще стыд. Стоят зимою в одних трусиках. Босые, белые. На плечах снег. Вокруг снег. Просто жаль бедных. От их голой красоты мороз по телу пробегает. А каждую весну штукатурь, окрашивай… - И опять направился к двери.
С большой папкой, злой от смущения, вошел бритоголовый. Хмурясь, продефилировал к письменному столу. Молча стал развязывать папку.
- Вы не знакомы? - спросил Василий Петрович.
- Барушка, - неохотно отрекомендовался тот и с видом, что предугадывает возражения и загодя отвергает их, положил развязанную папку на стол.
- Здания стали лучше, - просмотрев чертежи и тщательно подбирая слова, сказал Василий Петрович. - Удачнее завязалась основа. Но вот незадача… Мне кажется, главное преодолеть не удалось.
Барушка дернулся и побагровел.
- Я думаю, что мы имеем право на свои взгляды. В правах искать и, если хотите, даже ошибаться.
Угадывалось: его сдерживает и подмывает присутствие Вали.
- Неужели вы думаете, мы не чувствуем времени?
- В Горьком, говорят, есть дом, где, чтобы попасть на первый этаж, сначала надо подняться на второй, - возразил Василий Петрович. - Однако я полагаю…
Зазвонил телефон. Василий Петрович снял трубку и, прикрыв мембрану, закончил:
- …что это не лучшие поиски и не такое уж оригинальное решение. Я много думал, Семен Захарович… Но, извините, иначе не могу. Так и передайте начальству… Не могу…
Когда же Барушка вышел, а за ним и молодой человек, оказавшийся сотрудником треста зеленых насаждений, Василий Петрович неожиданно предложил:
- Знаете что?
- Нет.
- Пока не задержали, поедемте-ка вместе. Покажу недоделки сам. Вот сюда, например, на Понтусовку… Все равно отступать некуда.
Взяв со стола один из свертков, он развернул его.
Это был эскизный проект новых кварталов у Театра оперы и балета. Чтобы скрыть приязнь, что светилась в глазах, прищурился и стал объяснять.
- Это, Валя, тоже отдушина. При такой разрухе на высоком штиле не удержишься. Странным тут, пожалуй, является только одно - непонятные крайности Понтуса. Неужели он и здесь искал? Хотя… как говорится, на месте виднее. Да и не о нем сейчас речь…
Не доезжая до Комсомольского бульвара, они встретились с водополивочной машиной. Обтекаемая, серозеленая, она напоминала усатое живое существо. Из нее во все стороны вырывались струи. На них играла радуга. "Москвич" проскочил мимо. Брызги ударили в бок и в стекла окон. Валя невольно сожмурилась и даже поправила волосы. Взглянув на Василия Петровича, увидела, что он тоже улыбается и протирает платком пенсне, словно на него попали брызги.
3
Сколько раз проходил или проезжал Василий Петрович по этим улицам! Он наперечет знал их размеры, проценты уклонов, помнил историю каждого нового здания. И все же не уставал смотреть на то, что видел десятки раз. Наоборот, непременно замечал что-нибудь незамеченное. То недовольно хмыкал, что улицы плохо убирают, и начинал развивать мысль - следовало бы поднять заинтересованность дворников и в больших домах планировать специальные дворницкие. То жалел, что, когда был в доме отдыха, вместо лип на Садовой посадили дубки, а они очень поздно распускаются, и осенью, до самого снега, на них зябко трепещут желтые, жестяные листья. То радовался, что приближается пора, когда можно будет пустить на слом бараки на Троицкой горе, которые рядом с театром как бельмо на глазу.
- Улица любит порядок, Валя. Она должна быть по-своему строгой, как прямая линия. Вы посмотрите на Невский… - И он начал рассказывать о Невском и улице Росси в Ленинграде.
Свернули в новую улицу, и "Москвич", подскочив, заковылял по выбоинам. В некоторых местах колея была настолько глубокой, что он кузовом чертил по земле и вздрагивал от ударов. До этого молчаливый шофер зачертыхался, озираясь назад при каждом ударе.
По обеим сторонам разбитой, в рытвинах, улицы стояли дома, похожие на финские. Белые, новенькие, они, однако, выглядели приземистыми, неуклюжими. Ни тротуаров, ни оград между ними не было. Слева тянулась глубокая траншея, поперек которой кое-где были положены доски.
- А что тут творится в дождь! - возмутился Василий Петрович. - Видите, вдоль домов даже набросали камней. А кто виноват? Метр! Обычный квадратный метр жилой площади. Кухта молодец, но и он хочет, как сам говорит, ходить среди выполняющих план!
Он попросил шофера остановить машину посредине квартала, напротив дома с шатровой крышей. Дом стоял не на линии улицы, а немного в отдалении, и через всю площадку перед ним к одному из подъездов были положены доски.
- Недурно сюда бы зайти, - сказал Василий Петрович. - Тут, скорей всего, кто-то из строителей живет. Видите доски? Интересно, как он будет оправдываться.
Хотя всюду было сухо, они все же пошли по доскам. В подъезде Василий Петрович пропустил Валю вперед и, поднимаясь по лестнице уже следом за нею, предупредил:
- А теперь смотрите.
Стены лестничной клетки были побелены, но панель, отмеченная синей чертой, так и осталась непокрашенной. Перил вообще не было. На верхней площадке, откуда дверь вела на чердак, стояли облепленные известью и глиной козлы.
Постучав в первую попавшуюся квартиру на втором этаже и не дождавшись ответа, Василий Петрович толкнул дверь и вошел в узкий коридор. Отсюда была видна одна из комнат - чистая, светлая. Но чем-то таким знакомым повеяло от ее обстановки на Валю, что она испугалась. "Неужели они живут здесь?" - подумала она, не желая и страшась встречи с Костусем и его матерью. О чем сейчас говорить с ними? Неужто о недоделках строительных организаций? И как она вообще будет смотреть в глаза старухе? Разве можно доказать матери, что сын ее недостоин любви? Да и как ты будешь это доказывать в присутствии постороннего человека?
- А боже ты мой, снова забыла замкнуть дверь! Кто там? - послышалось с конца коридора.
Конечно, это была она, худенькая прозорливица, сказочница-мастерица с ласковым, певучим голосом. Осторожно касаясь рукою стены, она неуверенно приблизилась к Василию Петровичу и Вале. Лицо ее било спокойным, но в широко раскрытых глазах простучали болезненная беспомощность и какая-то вина. И смотрели они не на вошедших, а дальше их.
- Кого вам? - спросила она более громко, чем требовало расстояние.
Пораженная догадкой, Валя удивленно втянула о себя воздух и быстро прикрыла рот кулаком.
- Мы из горсовета и редакции, - заторопился Василий Петрович, по-своему поняв Валин испуг. - Мы хотели бы знать, нет ли каких жалоб на строителей.
- И-и-и, детки, - протяжно проговорила старуха, - им кланяться надо, а не жаловаться на них… Вот что они нам дали. Светло хоть жменями бери. - Она в самом деле словно что-то зачерпнула пригоршней и выплеснула вверх, от чего в темноватом коридоре, как почудилось Вале, посветлело.
- Тогда хоть квартиру посмотреть разрешите. Все равно через год-два заявления писать начнете.
Старуха промолчала и повела их по комнатам. Валя шла последней, ничего не видя и механически записывая, что говорил Василий Петрович.
Но ходить с ними молча и бояться, чтоб не вырвалось слово, было маятно, стыдно. И когда опять вернулись в коридор, Валя не выдержала.
- Это я… - не зная, как назвать старуху, призналась она и проглотила слезы.
Старуха недоверчиво вытянула шею, с осторожностью слепой подошла к Вале и, как это делают дети, когда играют в "отгадайку", провела ладонью по ее волосам, щеке и шее.
- Валечка!.. А я ждала тебя, ненаглядную. Ох, как ждала-то! Кто это с тобою, родная?
- Главный архитектор…
- А-а-а! - пропела та, будто ей стало понятно все, и поджала губы. - Вы, видать, кончили что надо? Записали? Он, может, сделает милость и уйдет на минутку?
Не ожидая Валиного согласия, догадываясь о случившемся, Василий Петрович повернулся и вышел из квартиры. Когда же Валя, расстроенная, с красными глазами и распухшими веками, через минуту подбежала к машине, он хрустнул пальцами и сам открыл ей дверцу.
- Зачем вы повели меня в этот дом? - обиженно спросила Валя.
Он опустил голову.
- Поверьте, я ничего не знал…
Василий Петрович оправдывался! Ему бы возмутиться, одернуть ее - какая дикая выдумка! Но в том-то и дело, что во тушение не приходило, Валя обезоруживала его, и это заставляло чувствовать вину, какой не было. Не было? Нет, значит, он в чем-то все-таки виноват. В чем? Не в том ли, что ему приятно быть с этой девушкой? Его влечет к ней. И тем сильнее, чем больше растет неурядица в семье. И когда он видит ее, ему мечтается настоящая любовь…
Чтобы скрыть замешательство, он, когда сели в машину, взял свой портфель, с которым не расставался, и принялся сразу что-то искать. Не особенно уверенно достал несколько книг.
- Мм… Это я подготовил утром, - поспешно объяснил он, - когда прочитал вашу статью. Это о градостроительстве, Просмотрите, если будет время.
Обратную дорогу они почти все время молчали. И когда, выехав на проспект, увидели Зимчука, обрадовались оба. Размахивая руками, тот шагал по мостовой в направлении Центральной площади. Видя, что полнеет, он стал избегать мучного, сладкого и ежедневно совершать послеобеденную прогулку. Василий Петрович знал это, и как только догнали Зимчука, отпустил машину.
Пошли втроем. И взвинченная Валя сразу заговорила о виденном.
- А вывод? - не совсем доброжелательно перебил ее Зимчук. - Какой вывод?
Валя упрямо тряхнула головой.
- Я согласна: виноват прославленный метр, который многим представляется куском пола. А по-моему, это и тротуар, и водопровод. Даже липа перед домом и магазин…
- Возможно, - снова прервал её Зимчук, - но я еще не слышал, чтобы рабочий или инженер приходил в заводоуправление и требовал расчет, потому что поблизости нет магазина или Дома культуры. И, к сожалению, был свидетелем, когда рабочий покидал завод, если его не могли обеспечить квартирой.
- А я не хочу, мне не нужно такой правды! - повысила голос Валя. - Зачем мне она?..
Нет, жизнь была сложнее, чем казалось.
4
Зимчук привык чувствовать ответственность за других. Вероятно, это пришло вместе с сознанием ответственности за порученное дело. Это понимали. К нему шли с жалобами, с предложениями, уверенные - Зимчук поддержит, посоветует. И он, действительно, принимал к сердцу их беды и радости. Правда, не все - некоторые: время наложило и на него отпечаток. Выслушав, скажем, тогда по телефону Алешку, он возмутился - и только, не уловив в его крике просьбу о помощи. Хотя позже никому так и не рассказал об этом разговоре - значит, чувствовал в глубине души, что не совсем прав… И все-таки было очевидно - в служении людям он поступался даже своей свободой…
Катерина Борисовна и Зимчук, встретившись, поначалу были почти как чужие. Слишком много и своего довелось им пережить за эти годы. У разлуки есть тоже граница, за которой начинается отчуждение. Однако их согласие нужно было не только им. Они были на виду, на них смотрели. И согласие, сперва внешнее, а затем и настоящее, восстановилось.
Кто в этом был повинен? Прежде всего характер Зимчука и еще, пожалуй, прошлое. Оно как бы возвращалось к ним, восстанавливая когда-то дорогой строй жизни, былые привычки, привязанность, чувство. Помогла и дочь Алеся, связывающая их невидимыми, но прочными нитями.
Поэтому понятно - Зимчуки любили вспоминать прошлое и часто говорили про Алесю, с которой Катерина Борисовна промыкалась всю войну и которая после окончания института работала далеко - в Сталинграде…
Чего только не приходилось делать Алесе в военное время! Училась, работала в муляжной мастерской, плела маскировочные сетки и рисовала на асфальте московских площадей здания, а на глухих заводских стенах окна. Когда же муляжная мастерская стала столярной, делала ящики для мин… И все-таки удавалось добиваться номерных проектов, отметки на которых ставил сам И. В. Желтовский.
Когда враг приблизился к Химкам, институт получил приказ эвакуироваться в Среднюю Азию.
Катерина Борисовна заперла комнату, полученную по приезде в Москву, и поехала с дочкой. Институт на колесах стал для нее домом. И хотя студенты были разделены на взводы и роты, организовать быт в теплушках старались по-мирному. В вагоне сделали окна, приспособили кадочку под воду и почти не тужили. А молодежь даже находила в этом свою прелесть. Читали, спорили, готовились к лекциям. Криком "ура" встретили станцию, где не было затемнения, смешно, с церемонией, раскланялись с ишаком и гордым верблюдом. И, как ни странно, за месяц дороги даже поправились.
В Ташкенте архитектурный институт был слит с индустриальным. Жили там же, где и слушали лекции, - в аудиториях. Вставали по команде, выходили на линейку, делали физзарядку, свертывали постели и принимались за лекции. Четыре дня в неделю работали на стройках каменщиками, подносчиками кирпича или помогали колхозникам копать свеклу, снимать фрукты. И опять, как ни странно, у Алеси находилось время не только на учебу, но и на то, чтобы принимать участие в конкурсах на проекты памятников, находились силы быть донором.
Летом студенты ездили в творческие командировки в Бухару, в Самарканд. Делали архитектурные обмеры и зарисовки древних памятников, жили в медресе - в кельях древних студентов. Возвращались в разбитых составах, шедших на ремонт, везли с собой папки с рисунками и результатами обмеров, коллекции камней, черепа, потом, в минуты вдруг появившейся потребности шутить, пугали друг друга, вешая над дверями аудиторий, где спали, черепа и нарисованные на бумаге крест-накрест кости.
Есть истина: архитектор обязан видеть больше, чем кто-либо иной, и это виденное всегда носить в себе.
В этом залог успеха. И, вернувшись осенью сорок третьего в Москву, Алеся под влиянием матери стала держаться этой истины. Старательно изучала архитектуру Москвы, увлекалась произведениями Жолтовского, знакомясь с архитектурными памятниками, моталась по Подмосковью, ездила на практику в Ленинград. И мало было мест, где вместе с нею не побывала бы и мать.
То ли они были близки по характеру, то ли их такими сделала любовь, но Катерина Борисовна увлекалась тем, чем увлекалась Алеся, и безразлично относилась к тому, что не вызывало интереса у дочери. Чтобы стать как можно ближе к ней, она приобрела специальность - сначала копировщицы, а потом чертежницы - и, вернувшись в Минск, поступила на работу в Белгоспроект. Трудолюбивая, аккуратная, быстро завоевала расположение сотрудников. Люди не любят тех, кто жаждет, чтобы их куда-то выбирали, в чем-то выделяли, повышали по службе. И, наоборот, охотно отдают свое расположение неторопливым, скромным работникам.
Говорят, что в прочной семье муж и жена обязательно должны в чем-то противостять друг другу. Быть может, это и верно. Полное согласие всегда тяготит. Но так или иначе, в семье Зимчуков никто не стремился быть первым, хотя Катерина Борисовна заботилась о муже как старшая.