2
Опять все неладно пошло в семье Урбановичей. Правда, шумных катавасий не было. Но зато неожиданно там, где, казалось, все шло гладко, стали выявляться основания для самых неожиданных споров, и каждый такой случай, даже самый незначительный, бесил Алексея и убивал Зосю.
В то же время каждый жил надеждой, что будет так, как хочется ему. Алексей в душе не верил, что Кухта покончит с бригадой - в других-то городах иначе! - и по-прежнему работал, как зверь. Он и тут старался доказать свою правоту работой, надеясь, что все как-то уладится и дома. Важно было проявить твердость, не поддаться и не позволить, чтобы даже в мелочах Зосины капризы взяли верх. Он умышленно стал держать себя независимо, грубо, хотя его тянуло к жене и хотелось чувствовать ее всю как можно ближе.
Но если Алексей только упрямился, ждал, Зося кое-что предпринимала.
Искони утверждалась житейская мудрость - сора из дома не выносить. Плачь, стервеней, бейся головой о стену, но на суд людской неполадок и горя своего не неси. Неважно, что окружающие все равно знают о твоих слезах и домашней грызне, - ты должна молчать. Молчать и притворяться счастливой. Улыбайся, хотя лицо одеревенело от горя, - и все! И как, в самом деле, было поступать гордому человеку, если счастье замкнуто на семь замков? Зося же верила в свое и Алексеево счастье. Только к нему вело много дорог, и Зося, боясь кружных, выбрала, как казалось ей, самую короткую.
С Зимчуком она встретилась на крыльце горсовета.
- Чтобы не возвращаться, давай пройдемся, - предложил он, когда Зося с замирающим сердцем, словно бросаясь в холодную воду, стала рассказывать про новую беду.
Пошли по тротуару, стараясь оставаться в тени деревьев. Согретый асфальт был мягок, и Зосе казалось, что ее туфли оставляют следы.
Проехал грузовик. В кузове сидела пионерия - в белых рубашках и блузках, с красными галстуками, в тюбетейках, соломенных шляпах, пилотках, сделанных из газет. Ребята пели - звонко, как поют, когда едут на маевку или в лагерь. Навстречу прошли два ремесленника в обнимку. Потом ярко Одетая женщина со странной фигурой. Бедра у нее были широкие, а руки растопырены, словно у куклы. За нею шла группа строительниц в небрежно повязанных платках и спецодежде. У них, видимо, был обеденный перерыв, и они ходили в магазин. Каждая что-нибудь несла - бутылку кефира, булку, хлеб. Девушки бросали на женщину насмешливые взгляды, толкая друг друга локтями, передразнивали ее. Но поравнявшись с Зосею и Зимчуком, пошли как ни в чем не бывало.
- Эти уже освоились, - сказал Зимчук. - А знаешь, что с ними бывает, когда впервые в общежитие попадают? Некоторые даже умываться перестают, спать в одежде ложатся. Полная апатия от усталости. И так с месяц. Нелегко приходит к человеку самостоятельность. Тем более, если он до этого на всем готовом жил - в семье, в ремесленной школе…
- Да, конечно, - рассеянно подтвердила Зося, ожидавшая и упреков. - Что ему будет за это?
В сквере они сели на скамейку. Здесь было прохладнее и не так пыльно. Низко, почти над деревьями, с грохотом пронесся самолет. Отдаляясь, он словно что-то рассевал. Зимчук проводил его взглядом и посмотрел на Зосю. Она сидела прямо, с решительным лицом. Только над верхней губой проступали капельки пота.
- А что касается бригады, то ее, между нами, все разно лучше расформировать, - не ответил он на вопрос. - Она, говоря правду, передовой непотребностью становится. Светит, но никого, кроме себя, не греет. Между нею и остальными строителями ведь стена зависти растет.
- Я понимаю, - вытерла Зося скомканным платочком верхнюю губу. - Но что мне делать? Так и до беды-то недалеко.
- Тебе?.. Предупреди как следует!
- Поговорите хоть с ним…
Недавно ей тоже казалось, что упорство Алексея - это как у иного пьянство. Распустился и безобразничает. Придумывает причину выпить и пьет. Пьет потому, что ему тогда море по колено. И стоит встать против этого стеною, как все изменится. Вырви из рук такого пьяницы только что полученные деньги, пригрози скандалом его собутыльникам - компания распадется, а значит, все будет в порядке. И тогда бери своего миленького и веди куда надо. Но пьяница обычно чувствует свою вину и даже кается. Пока не напьется, он слушает и слушается. А Алексей? Нет, это другое!
Мало помог и Сымон. Когда Зося обратилась к нему за советом, тот сначала даже не понял, чего от него ожидали, и виновато стал уговаривать: "Главное, любить его надо, Зося. Чтоб знал…"
Назавтра вечером он сам заявился к Урбановичам и просидел, пока по радио не передали последних известий. Лукавить он не умел и больше молчал. А потом, совсем некстати, начал сетовать, что на стройку пришли неумеки и пора умельцев проходит. И только на прощание вдруг начал хвалить Зосю. Это было так наивно и искренне, что всем стало легче. Алексей, понуро мастеривший приспособления для проверки углов, улыбнулся, и улыбка долго не сходила с его лица. Украдкой наблюдая за ним, Зося тоже повеселела. Неизбывная любовь с новой силой охватила ее. Зосиному лицу стало жарко, и она, чтобы утаить это, закрыла его ладонями.
Сымона они провожали вдвоем и потом долго стояли на крыльце.
Ночь была теплая и ветреная. Сквозь высокие облака светила молодая луна, окруженная радужным сиянием. От нее на землю струился мерцающий свет. Недалекие деревья поблескивали и трепетали на ветру, и негустые сумерки, казалось, тоже плескались. И не из сада, не от трепещущих деревьев, а как раз оттуда, из тех сумерек, шел шелест-шорох. И, прислушиваясь к нему, Алексей и Зося никак не могли вернуться в дом, хотя там осталась Светланка, которая, возможно, еще и не спала.
3
Однако на следующий день все снова пошло вверх дном.
Алексей сразу почувствовал опасность, когда на стройку приехал Зимчук и стал интересоваться его бригадой. Что он заглянул сюда именно по его делу, можно было догадаться и по Алешке. Тот с независимым видом ходил следом и, размахивая руками, что-то объяснял. "Старается, - с неприязнью думал Алексей. - Разве у него болит? Если бы самого касалось, то так бы башку не задирал и руками разводил бы, а не размахивал. Может, даже доволен, что угробить собираются - мстит…"
Чтобы скрыть тревогу, Алексей надвинул кепку на лоб и углубился в работу.
И все-таки он еще надеялся. Понял же и поддержал его Зимчук тогда с домом. Не может быть, кабы не понял и теперь. Если, конечно, всякой всячины не наплели.
"Сейчас подойдет и примется уговаривать, - раздражаясь на всякий случай, думал он и чувствовал, как растет в нем упрямство. - Но ежели открыто на ноги вздумает наступать, то и мы можем ответить… Я ему скажу, если что!.." Но вдруг, как иногда бывает, Алексей почувствовал, что говорить-то ему, в сущности, нечего. Бывает же так: идет человек в амбулаторию больной, разбитый, а увидит белый халат - и словно поздоровел, не знает, на что и жаловаться. К тому же все, что было на душе, Алексей выложил перед Кухтой, Зосей, Прибытковым. И оно поблекло в спорах, потеряло свою убедительность. Пугал и вопрос: не зашел ли Алексей, действительно, слишком далеко?
Голос Зимчука он услышал неожиданно, хоть и прислушивался все время, не подходит ли тот.
Алексей вздрогнул и, медленно повернувшись, ответил на приветствие. Зимчук стоял перед ним без фуражки, с пыльником, перекинутым через руку. Лицо у него было по-незнакомому строгое. Но ветер ворошил волосы, и это впечатление скрадывалось.
- Как работаешь, строитель? - спросил он, внимательно глядя на его могучую фигуру.
- Ничего пока…
- А вот Костусь говорит, в бригаде что-то разладилось.
- Ему, наверно, виднее, - немного опешил Алексей, догадываясь, с какой стороны заходит Зимчук.
- Не наверное, а факт. Бригада, в сущности, не может уже держаться на том, на чем держалась. Выросла, брат… Правда? - обратился он к подручному.
Тот замялся, покраснел и стал оттягивать пальцы на левой руке - потянет и отпустит, - отчего они каждый раз щелкали.
- Ну, скажи!
- Правда, дядя Алексей, - продолжая щелкать пальцами, негромко подтвердил подручный.
- Вот видишь. Давай собери хлопцев в обеденный перерыв, побеседуем. На людях слова как-то по-другому звучат.
Когда он уехал и бригада принялась за работу, к Алексею подошел Алешка. Отправив в контору подручного, насмешливо сплюнул сквозь зубы и старательно затер плевок ногой.
- Да-а, - протянул он многозначительно, - де-е-ла, чорт бы их побрал! Завертелось, как в паводок. А ты молодец! Узнаю партизана. Лапки кверху всегда можно поднять, ха-ха!
Это было явное издевательство: все время, пока Зимчук беседовал с бригадой, Алексей сидел угрюмый и только иногда поднимал глаза на того, кто говорил.
- Чего ты пришел, мытарить меня? Уходи Христа ради, - устало попросил он прораба.
Алешка почесал затылок.
- Ого, море широкое! - будто удивился он. - Мне надо тебе еще кое-что сказать.
- Не хочу я теперь слушать!
- Так это же про Зосю, ха-ха! - захлебнулся Алешка злым смехом.
Алексей побледнел. Глубоко, как при взмахе топором, вздохнул и сделал шаг к Алешке.
- Ну, говори.
- Это она все Зимчуку сообщила.
- Брешешь, - отшатнулся Алексей и сжал кельму так, что пальцы побелели.
- Сам видел. В сквере, возле Доски почета. Знаешь, из мрамора, на которую передовые колхозы заносят.
- Зачем ты говоришь мне об этом, а?
- Нравится, значит. Хочется, чтобы не у одного меня болело. Может, людьми с Зимчуком станете. Не такими самодовольными.
- Все? - шепотом спросил Алексей.
- Все. Ежели не считать, что спросить хочу: неужели думаешь, если б с тобой не нянчились, ты б лучше меня был?..
Алексей едва дотянул до конца дня. Холодная злоба клокотала в нем, и руки сжимались в кулаки. "Дура! - мысленно костерил он жену и задыхался от ярости. - Кто же так делает? Где ты видела, негодница, чтобы так делали?!" Не попрощавшись ни с кем, он бросил там, где работал, инструменты и спустился вниз. Набыченный, с ненавидящими глазами, прошел по территории стройки, плохо помня себя и неся в себе бурю. Все обиды и муки минувшего месяца - все повернулось теперь против Зоси, словно она одна была в этом повинна.
По улице он почти бежал, не замечая, что толкает встречных. И если кто возмущался, не отвечал, а только обжигал бешеным взглядом и толкал уже нарочно.
Простить можно было все - и домашние дрязги, и Зосино несогласие, и ее попытки взять верх. Но это была измена - ему, семье, тому уюту, который он, Алексей, создавал, не жалея себя. Жена, которая пошла жаловаться на мужа, - уже не жена, а посторонний человек. И лихо с ними, с заработками, авторитетом, Кравцом и его бесспорной сейчас победой. Он, Алексей, если будет возможность, еще сумеет доказать свое! Но как примириться с изменой? Пусть бы это сделал Алешка - тот мстит за собственные неудачи, за Валю, которую взял под защиту Алексей. Пусть бы даже Сымон, который из-за своей любви к Зосе пойдет неизвестно на что. Их можно еще понять. Но как ты поймешь ее - жену, мать его дочери?.. Алексей представлял, как разговаривали о нем в сквере Зося и Зимчук, и все внутри ходило ходором. "Эх, дура, дура! - повторял он, почти обезумев от несогласия и протеста. - Со мной не считаешься, так пожалела бы хоть дочь…"
Дверь в сени была открыта. Не отряхнув, как обычно, на крыльце пыль с сапог и не сбросив в сенях рабочего пиджака, Алексей ринулся прямо в столовую.
С того памятного разговора в саду Зося вдруг пристрастилась к вышиванию, принималась за него с самого утра, забывая иногда убрать в комнатах, и Алексей, возвращаясь домой, заставал ее чаще всего в столовой. Сгорбленная, она сидела с иголкой в руке и старательно наносила крестики на полотно с канвой. Возле нее, на табуретке, лежала кучка разноцветных мулине - оранжевых, салатных, синих, красных, желтых, которые Алексей уже успел возненавидеть. Но Зоси в столовой не было.
- Это ты, Леша? - послышался ее голос из кухни.
Умышленно грохоча сапогами, опрокинув ногой табуретку, на которой лежали нитки и начатая вышивка, Алексей сорвал с себя пиджак и швырнул на диван.
- Кто там? - повторила Зося.
- Ступай сюда!
Зося медленно вошла в столовую, ведя Светланку за руку. По этой ее медлительности было видно, что она не ожидала ничего хорошего и готова ко всему. Лицо было серое, застывшее, уголки поблекших губ страдальчески опущены.
- Ты одна ходила к Зимчуку? - давая волю своим чувствам и сознательно разжигая их, спросил Алексей. Ему хотелось быть страшным, ужасно страшным, чтобы немного передать ей свое возмущение и то, что происходило у него на душе. И он повысил голос до предела.
- Отвечай! Чего молчишь?
Зося пожала плечами.
- Ну, одна, а что?
- Шлёнда! Я ввек не забуду!
- Постыдился бы.
- Убью!!
- Иди, Светик, погуляй, - велела она дочери, глади ее по голове. - Иди, доченька. Я сейчас, тоже приду. А потом, может, к тете Анте пойдем… - И видя, что Светланка не двигается с места и испуганно, большими глазами, смотрит на отца, повела ее во двор.
Вернувшись, приблизилась к Алексею почти вплотную и выпрямилась. И только теперь он увидел, как она похудела за последнее время. На щеках, под скулами, и вокруг глаз легли тени. Даже шея стала тоньше. А руки, которые Зося держала на груди!.. И вся она была как после болезни - по-детски слабая.
- Ну, убивай, - сказала, глядя ему в глаза. - Мордуй! Да, я ходила и, если понадобится, пойду опять. Я ни от тебя, ни от счастья нашего не отказываюсь. А это, знай, не одних нас касается…
Ее слова лишили Алексея силы. А возможно, не слова, а вид - знакомый, измученный, до отчаяния решительный. Алексей почувствовал слабость и жажду. Оттолкнув от себя Зосю, шатаясь, пошел в сени, дрожащей рукой взял кружку и зачерпнул из ведра воды. Жадно припал к холодному краю кружки и стал пить, не замечая, что вода стекает по подбородку на рубаху.
4
Этот день, конечно, пришел. При таких обстоятельствах он не мог не прийти. Правда, был еще один выход - перейти на работу в Автопромстрой, где его охотно приняли бы. Но для этого надо было бы идти ва-банк. Кинуть вызов даже такому, что могло наказать. И Алексей волей-неволей смирился, как мирятся с неизбежностью. Больше того - его стала тешить мстительная мысль. "Захотели работать самостоятельно, - думал он о членах бригады, - хорошо, давайте! Посмотрим, что выйдет. Не раз еще вспомните меня, да поздно будет…" Последние слова он адресовал и Кухте с Зимчуком. И все-таки, когда Алексей сегодня проснулся и вспомнил, что его ожидает, сердце заныло.
Зося догадывалась, что происходит с мужем, и встала раньше, чем обычно. Алексей любил молодую картошку с салом и огурцами, и Зося сходила в огород, накопала картошки, собрала росистых, один в один огурцов и принялась готовить завтрак. Ел он молча, чувствуя, что жена все это сделала обдуманно, а она стояла рядом, сама разрезала, как он любил, огурцы пополам и солила их.
Когда он пришел на стройку, там было еще пусто и по-утреннему тихо. Только у конторы толпилось несколько юношей в форме ремесленников. "Они!.." - догадался Алексей. Решил было пройти прямо на рабочее место, но выругал себя и направился к конторе.
Ремесленники, вероятно, уже знали своего бригадира, потому что, заметив его, перестали разговаривать и со скрытым любопытством уставились на Алексея. "Десять, - пересчитал он. - Они". И, нахмурившись, прошел в контору, чувствуя на себе взгляды.
Алешка, заложив руки за спину, мотался из угла в угол. Увидев Урбановича, оскалил зубы и показал головой на дверь:
- Хороший выводок! Понравились? Получай под расписку, ха-ха!
Понимая, что ребята во дворе прислушиваются к каждому их слову, Алексей не ответил. Тяжело сел на скамью за Алешкин стол, отодвинул от себя бумаги, оказавшиеся перед ним.
- Не тебе насмешки строить. Вместе, кажись, работать придется. Так что и расписываться будем вместе.
- Ну, извини! - захохотал Алешка. - Давай лучше по-прежнему; стройка одна, а слава пусть будет твоя. Не шибко ты делился ею раньше.
- А разве не на наших спинах ты нашармака выезжал?
- Меня с плакатов не приветствовали. Да и на кой черт оно мне? Мне, брат, хватало этого в войну, хоть отбавляй, вот так! - Алешка чиркнул себя по шее. - А теперь тоже хоть и подсекают, если бы захотел, жил бы и не кашлял.
Он как-то по-мальчишески, из-под уха, махнул рукой и расслабленно усмехнулся. Потом подошел к столу и сел на него, упираясь одной ногой в пол. Алексей внимательно присмотрелся к Алешке и заметил - тот под мухой. Глаза посоловели, губы увлажнились.
Обижаться, как известно, сразу на всех невозможно.