В городе стояла тишина. Только откуда-то, повидимому, с центральной улицы, донеслось несколько хриплых окриков: "Стой! Стой!". Сухой лязг винтовочного затвора… Из ближайшей хаты послышался надрывный плач ребенка - приглушенный, далекий, нереальный. Да из темной бездны неба долетел еле слышный рокот мотора. Где-то кружил самолет, то отдаляясь, то приближаясь. Городок затаенно молчал. Ни прожектора, ни выстрела. Упорно молчали и паровозы на станции.
"Как в могиле", - невольно подумал Костя и ускорил шаг. Хозяйка, седая высохшая старушка, встретив его, все ахала: "Ах, боже мой! Ах, боже мой!" Она давно его не видела и, совсем растерявшись при встрече, так и не знала: радоваться или пугаться по этой причине. Бросилась было с расспросами: да как, да что, да откуда и, не ожидая ответа, все порывалась накормить его чем-нибудь. "Да ты с дороги, мой гость, как же так, чтобы голодному…" Он махнул рукой.
- Спать, бабушка, спать, совсем утомился!
Старушка топталась по комнате, возилась с постелью, потом, словно вспомнив что-то, всплеснула руками и заговорила быстро, глотая слова:
- Я забыла совсем, ну и память. Остаповна была… Дай ей боже здоровья! Такая девушка, такая девушка! Что только творится на свете, все рассказала. Одни ужасы! Фашисты из деревни все тащут, разоряют, должно быть, с голоду придется помирать людям…
Хочет бабка высказать все свои и людские горести, рассказать обо всем. И она говорит, говорит, будто тянет бесконечную серую нитку; нитка тянется, тянется, рвется, исчезает.
А бабка все говорит. Наконец, и она умолкает.
9
Многочисленные попытки Слимака напасть на верный след не дали никаких результатов. Все недоверчиво посматривали на его избитое лицо, высказывали ему сочувствие. Но как только он спрашивал, как найти дорогу к партизанам - это же наши славные защитники! - люди словно набирали в рот воды, а если и отвечали, то все одно и то же: не видели, человече, не слыхали, где они ходят, эти партизаны. Некоторые прямо говорили:
- А разве, человече, в городе нет тех партизанов? Вот, говорят, в городе очень часто случается то взрыв, то пожар, подчас солдат убивают. Не иначе как партизаны! Мы это так и подумали про вас: вот партизан из города. И староста наш так и говорит: вы, говорит, следите за этим человеком, он какой-то подозрительный.
Слимак в таких случаях отчаянно отнекивался:
- Что вы, что вы, люди добрые! В городе много немцев, люди боятся их. Какие там партизаны? Не имею я к ним никакого отношения.
- А зачем же вы спрашиваете, как попасть к партизанам?
И сбитый с толку Слимак, испуганный не на шутку, торопливо брался за шапку и спешно уходил из негостеприимной деревни.
- Еще подумают, чорт бы их побрал, что я подстрекаю итти в партизаны… Передадут немцам, да не тем, что меня послали, очень они будут разбираться тогда, зачем я слоняюсь по деревням.
Вобрав голову в плечи, он шел, как побитая собака, все думая, как бы ему половчей подступиться к людям. Жалел, что вот раньше за всю свою службу так и не наладил с ними более тесной связи, он и не знал их как следует, не имел ясного представления об их жизни.
Слимак бродил по деревням еще несколько дней и совсем было отчаялся добиться чего-нибудь, когда неожиданно напал, как ему думалось, на верный след. Зашел он как-то в первую попавшуюся ему на глаза хату, чтобы попросить для приличия воды напиться, а если повезет, то и подкрепиться чем-нибудь. В хате на полу возилось несколько малышей, которые сразу притихли, завидя незнакомого человека. Пожилая женщина подала ему кружку воды. Слимак пил нехотя, наконец, не выдержал, спросил:
- Может, вы бы мне чего-нибудь горяченького дали, очень я устал с дороги.
Старуха поглядела на него внимательно, спросила:
- А откуда вы путь держите, очень уж вид у вас измученный. Гляжу и дивлюсь, человек так дурно выглядит. Неспроста, видно?
- И не говорите! Из города иду… В белый свет иду, от несправедливости спасения ищу.
- От какой такой несправедливости?
- Да вот видите, как расписало меня. Немцы, мать, расписали, так изукрасили, что и родная жена не узнает.
И тут он взглянул на старую, ближе к ней присмотрелся. Та тоже смотрела на него пристально, настороженно.
- Что-то мне лицо ваше кажется знакомым. Будто видела где…
Он взглянул на нее еще раз, перевел взгляд на малышей. Те сначала забрались на печь, но, видя, что незнакомец мирно беседует с бабушкой, да еще есть просит, слезли оттуда и уже стали рядом, глядя ему прямо в глаза. И тут он вдруг весь просветлел, так стало ему легко, словно спала с плеч тяжелая ноша. "Вот он след, самый верный след. А я искал!" - молнией промелькнуло в голове. И запросто спросил:
- А вы так и не уехали?
- Как это не уехали? Я ведь отродясь здесь живу… Куда же мне ехать на старости лет?
- Это вы правильно говорите. Но я про деток опрашиваю, их же вывозили, кстати, в эвакуацию?
Женщина смотрела на него, не совсем понимая, куда он клонит.
- Дети? Дети при мне живут. Где я, там и дети. Как же иначе?
- Разумеется… Оно так и должно быть. Но не удивляйтесь, если я скажу, что знаю вас. Вы мать Мирона Ивановича.
- Ну, мать, так что с того?
- Нет, не говорите. Таким хорошим сыном не каждая мать может похвалиться.
- Откуда вы меня-то знаете?
- Да я как-то на заводе был по делам. Новые паспорта наша милиция тогда выдавала рабочим, а вы в гости приезжали к сыну. К Мирону Ивановичу.
- Верно говорите, была я тогда, наведывалась. Я теперь и вас вспоминаю, вы, кажется, в милиции тогда служили?
- Ей-же-ей, угадали! Я тогда с работниками милиции приезжал.
- Так садитесь! Заговорилась я, а вы же, видно, совсем проголодались.
Старуха стала хлопотать возле печи. Малыши окружили Слимака, с любопытством его разглядывали. Младший, мальчонка лет четырех, подошел совсем близко, потрепал его колени и, глядя на него синими глазенками, серьезно спросил:
- Ты, дядя, немцев видел?
- Видел, видел, сыночек.
- Я тоже видел. Они на бабушку кричали, сала хотели, а бабушка дала им только яичек. Они бабушку пугали, а бабушка их не боится. А ты, дядя, боишься немцев?
- Боюсь, сынок.
- А я нет.
- Отчего же ты не боишься их?
- А мой папка в Красной Армии. На войну пошел с немцами биться. Он им задаст.
Поставив тарелку на стол, старуха не то в шутку, не то всерьез набросилась на малыша:
- Уходи, уходи, не мешай дяде кушать!
А потом Слимаку:
- Беда с ним. Плетет подчас нивесть что. Тут полицаи на днях были, жито брали. Так он и у них про немцев спрашивает, да еще хвастается, что отец в Красной Армии. А кто же теперь не в Красной Армии? Еще хорошо, что полицай попался с умом, а другой ведь и озвереть может.
Слимак ее выслушал. Все думал: то ли старая прикидывается, намекая на Красную Армию, то ли в самом деле не знает, где находится теперь ее сын, Мирон Иванович.
- А давно вы его видели?
- Да уж с того времени, как вот началось. Как ушел в армию, так и нет его с тех пор. И хотя бы весточка какая-нибудь о нем.
- Жаль, очень жаль!
- О чем это вы?
- Да я, видите, слыхал, что Мирон Иванович в партизанах, будто он даже командует ими.
- Что вы, что вы, не говорите хоть при детях так, они и вправду могут подумать, что отец где-нибудь здесь, в лесу. Еще плести начнут, а дурной человек услышит, так неприятностей всяких от немцев не оберешься. Гарнизон немецкий недалеко от нашей деревни стоит, так немцы частенько сюда наведываются по всяким своим делам: то яиц им дай, то курицу, а то и сами берут, что увидят.
Слимак ел и думал о своих неудачах. По всему видно, что старуха и в самом деле ничего не знает про сына.
Распрощался Слимак и ушел, несолоно хлебавши. Все думал, гадал, как же он выберется из всей этой напасти. Они, немцы, шутить не любят, если ихнего приказа не выполнишь… Но что ты поделаешь? Он старался, как только мог, из кожи вон лез, но насильно в чужую душу не влезешь. Видно, сам виноват - не наловчился как следует к человеку подступаться.
10
Приход Константина Сергеевича Заслонова в депо превратился в шумнее событие. Об этом только и говорили все рабочие. Думали-гадали, как это случилось, чтобы такой человек пошел на службу к немцам. Гремел раньше на всю дорогу как один из лучших инженеров. Его депо ставили в пример всем остальным. Рабочие депо были первыми в соревновании на дороге. Опять же сам, собственными, можно сказать, руками взрывал депо. Эвакуировался. И на тебе! Как с неба свалился. Где только был он все это время?
Чмаруцька, который прежде не раз говаривал своему приятелю Хорошеву о Заслонове: "Вот был, брат, начальник, так начальник!" - теперь виновато почесывал затылок, пускался в догадки:
- Продался, гад… Надо же так: с человеком жили, работали, с одного ломтя, можно сказать, откусывали, а души его, - да есть ли душа у таких гадов? - селезенки его так и не раскусили.
- Поживем - увидим, - неопределенно отвечал Хорошев. - И тебе, Чмаруцька, я не советовал бы раньше времени молоть всякую чепуху. Мы с тобой ничего не знаем. Это раз. А во-вторых, и мы с тобой, выходит, к немцу пошли… Так получается, по-твоему, что и мы немцу продались. Нет, брат, поживем - увидим. Это два!
- Да что ты мне: это раз, а это два! Сравнил, можно сказать, гуся с жабой! Они меня, немцы, за загривок сюда притащили! Они на меня винтовку наставляли, работай, говорят, а то пристрелим… Я им наработаю, однако… А тут молодой человек, ни семьи у него - вот попрыгал бы, как я, так узнал бы, как на свете жить надо! - ни у него… Да что говорить, советская власть этого человека за уши вытянула, ку-у-да подняла! Ему бы в армии быть, ему бы… Так видишь ты, к немцам бросился, на немецкую милость надеется. Ученый!
- А ты не кипятись. Поживем - увидим.
- Да что ты меня учишь? Я, брат ты мой, по своему понятию, такого человека при удобном случае… за ворот, да… Одним словом, без пересадки, как тех двух, что из полиции к нам прислали. Ловко это мы тогда этих гадов ключом по темени и… поминай, как звали…
- Брось молоть глупости, подслушает еще кто-нибудь.
- Да я к слову… А таких бы, как он, я своими руками, как бы застиг где, так и… Да что говорить, брат ты мой! Душа горит, глядя на такую мерзость!
- А ты остуди ее, остуди, а то разошелся, как мой самовар, за паром и стрелок не видать!
- Вот тебе и стрелки, брат ты мой!
Но еще больше удивились появлению Заслонова в конторе депо. Шмульке, говоривший о чем-то с шефом, увидя перед собой Константина, до того растерялся сначала, что даже поздоровался с ним по-старому:
- Доброго дня вам, товарищ начальник!
- Добрый день, добрый день… господин Шмульке!
Шмульке покраснел, растерявшись еще больше. Сбитый с толку бросился было предложить Заслонову стул, чтобы тот присел, но, заметив удивленный взгляд Штрипке, остановился на полпути и стоял, не зная, что предпринять, что думать по поводу такого события.
- Кто такой? - раздраженно спросил Штрипке.
- Это… это… бывший начальник депо. Инженер Заслонов.
- Хо-о! - даже привскочил шеф и, неприязненно поглядывая на растерянную фигуру Шмульке, спросил у него: - По каким делам явился этот человек?
- Скажите вашему начальнику, что я пришел на работу. Однако где же ваше гостеприимство, господин Шмульке, не приглашаете даже присесть…
- Да-да, извините, прошу… - и когда тот сел, начал объяснять господину шефу суть дела. Говоря, заикался, нес какую-то путаницу. Голос его дрожал, срывался.
- Отчего вы волнуетесь, однако? - резко спросил его шеф.
- Да это, видите, такое необычное дело, в самом деле необычное. Это человек, понимаете, серьезный, очень серьезный. Как инженер и как человек. И вот пришел к нам…
- Да, это действительно любопытно. Исключительный случай. Надо посоветоваться с господином комендантом, как нам поступить в данном случае.
Штрипке позвонил по телефону Вейсу. Тот ответил своим неизменным:
- Это чудесно, чу-у-десно, чуде-е-сно! Сейчас же приходите с ним в комендатуру. Чем больше таких русских будет работать на нас, тем лучше.
Несколько минут спустя Константин Сергеевич был уже в кабинете коменданта. Вейс внимательно присматривался к его форменке, к рукам, старался остановить свои льдинки на лице этого человека. Человек, однако, прямо глядел на него, не робел, держался скромно, но не было в нем той угодливости, вкрадчивой льстивости, с которой пришел к нему Клопиков.
- Коммунист? - резко спросил Вейс.
- Советский инженер… - несколько уклонившись от ребром поставленного вопроса, ответил Заслонов.
- Правда? Вы же, очевидно, работали с ним? - обратился Вейс к Шмульке.
- О-о… да-да! Он советский инженер. Выдающийся инженер! Осмелюсь сказать, порядок у него в депо был образцовый, хотя инженер и не был коммунистом.
- Вы, Шмульке, старый осел! По-вашему, только коммунисты и могут поддерживать образцовый порядок, замечательно работать?
- Нет, нет, господин комендант. Вы не так меня поняли. Я говорю о нем, об инженере, что он действительно понимал свое дело. А коммунисты, - сохрани меня бог, чтобы я имел с ними какие-нибудь дела или хвалил их!
Заслонов усмехнулся.
- Вы понимаете немецкий язык? - спросил его Вейс.
- Изучал. Немного понимаю, но не настолько, чтобы свободно говорить на нем.
- Та-а-ак… Это хорошо. Это хорошо… - Вейс продолжал вглядываться в человека и, барабаня пальцами по столу, все придумывал, как бы ему лучше разгадать инженера, залезть к нему в душу.
- Мне звонили про вас с биржи труда, сказали, что вы явитесь на работу. Мне доложили о вашем прошлом… Вы взорвали депо? - вдруг выпалил Вейс, думая внезапностью сбить человека с толку, сразу обезоружить его и, использовав его замешательство, растерянность, выявить сущность этого человека, его подлинные намерения.
- Я взорвал.
- Встать! Как же вы осмелились после этого явиться ко мне в комендатуру? Как вы осмелились оскорбить немецкую армию, предложив ей свои услуги? Я прикажу расстрелять вас, как врага Германии.
- Извините, господин комендант, но я, как инженер, привык говорить в более спокойном тоне.
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать, что я, повидимому, ошибся, придя к вам после того, как прочел объявление немецкого командования о возвращении на работу всех бывших служащих и инженеров железной дороги. В нем гарантировалась работа каждому, кто лойяльно отнесется к германскому государству, независимо от своих бывших убеждений и партийной принадлежности.
- Гм… Хороша лойяльность! Взорвал депо, разрушил дорогу, и он - видали такого! - лойяльный! Чу-у-десно! Чуде-с-сно! Как вы находите, господин Штрипке, господин Шмульке?
Уважаемые господа неопределенно промямлили:
- А да, да-а-а…
- Я не вижу особой необходимости оправдывать себя в связи с этим взрывом. Это обычное мероприятие военного командования в обычных военных условиях. Мне приказано было взорвать депо. И если бы я нарушил этот приказ и не выполнил его, я не имел бы чести сегодня разговаривать с вами. Меня просто расстреляли бы, как расстреливают каждого, кто нарушает военный приказ.
- Та-а-к, та-ак… - Вейс уже не барабанил, а дробно перебирал пальцами по столу. Он думал, напряженно думал. Ему дозарезу нужны были инженеры. Последний довод инженера был ясным и убедительным.
- Пожалуй, вы правы. Садитесь. Что вы скажете на это, господин Шмульке? Я спрашиваю вас, что было бы с господином инженером, если бы он не взорвал депо?
- Разумеется, его расстреляли бы. О, большевики не любят шутить с такими людьми!
- Довольно, довольно… вы опять за свое! Вы окончательно испортились в России. Вам самому еще надо вправить мозги. Не так ли я говорю, господин Штрипке?
- Вы говорите истинную правду. Шмульке плохо заботится о наших интересах. Он совершенно неспособен наладить хороший порядок, взять всех русских рабочих в клещи. Они работают только для проформы, у них не видно искреннего желания наладить как следует депо.
- Это вы правильно говорите, Штрипке. Но я спросил бы также и вас, какими успехами вы можете похвастать за последние дни?
Штрипке растерялся, посмотрел на Заслонова и с немым укором перевел взгляд на Вейса.
- Ну ладно, ладно! Не будем об этом говорить. Я хочу, только задать господину Заслонову еще несколько вопросов. Как известно, господин Заслонов был эвакуирован. Каким образом он вдруг очутился здесь?
- Да, меня эвакуировали. Но наш эшелон был отрезан германской армией.
- О да-а-а, да! О наша армия! От нее никто не убежит и не спрячется! Однако как же вы думаете работать у нас, когда вы поддерживали совсем другую политику?
- Я не политик, господин комендант. Это не мое дело. Моя политика - паровозы. Моя жизнь - паровозы. Мое дело - паровозы. Этому моему любимому делу помешала война. Никакая другая работа не может меня удовлетворить. Вот и вся моя политика.
- Однако вы числились, кажется, неплохим инженером. Не будучи политиком, как вы говорите, вы были начальником одного из лучших депо.
- Да-да, господин комендант, его даже премировали! - вмешался Шмульке, чтобы хоть как-нибудь поддержать свой авторитет в глазах начальства.
- Господин Шмульке говорит правду. Я в самом деле был премирован и не раз. За что? За отличную работу. Я люблю работать, ведь за хорошую работу и платят хорошо.
- Ну, ладно! Я думаю, - торжественно изрек Вейс, поднявшись, чтобы возвестить конец аудиенции, - мы имеем полную возможность дать господину Заслонову работу в депо. У нас не хватает работников. Вы, господин Штрипке, можете принять его, у вас же не хватает рабочих: и в депо, и на угольном складе. Зачислите господина Заслонова рабочим. Германия уважает труд человека, труд - основа всей нашей империи… - тут уж Вейс перешел на свой излюбленный возвышенно-официальный тон и мог бы занять своих слушателей не одной тирадой в честь великой Германии.
Но Заслонов перебил его:
- Прошу прощения, господин комендант, что напрасно беспокоил вас и отнял дорогое для вас время. Видите, рабочим я могу быть всюду. Рабочим я мог бы стать, просто придя на биржу труда. Я думал, что у вас есть потребность в инженерах, как пишется об этом в объявлениях. Но у вас этой потребности нет, как видно из нашего разговора. Еще раз прошу прощения за беспокойство. А свои услуги я вынужден предложить непосредственно департаменту восточных дорог. Кроме нашего депо, есть много других, где, я знаю, есть нужда в инженерах. Разрешите итти, господин комендант?