Более десятка рабочих подтвердило, что слышали, как Чмаруцька кричал изо всех сил, звал на помощь. Даже немецкие часовые, прибежавшие на крик, и те засвидетельствовали, как около депо кто-то кричал "спасите".
- Зачем убили?
- О-о! Он на всех кидался, как лютый зверь, мне вот еще и руку укусил. Ну… дали ему, как следует, хватит с него.
- Кто бил?
- Все били… Кабы он подобру сдался, его бы не тронул никто, мы знаем, что на это начальство есть, и суд есть, без нас разберутся. А мы что! Мы только помогать должны начальству вылавливать таких злодеев. Нам об этом и пан Штрипке говорил и пан Заслонов.
- Ну довольно, довольно! Иди… - презрительно сказал Кох, явно не симпатизировавший этому болтливому свидетелю, который сыпал словами, как горохом.
А Вейс слушал и восторгался:
- Чудесно, чу-у-десно! Это прямо чу-у-десно! Такой массовый патриотизм рабочих! Они стремятся помогать нам.
Кох взглянул на него с плохо прикрытой неприязнью. В контору вызвали еще Бруно Шмульке. Спросили его, как он смотрит на это происшествие.
- Это господа, выдающееся событие, оно поможет великой Германии!
Шмульке наловчился говорить, и как еще говорить! Но слова его ни на кого не произвели особенного впечатления, а господин Кох, смерив его с головы до ног презрительным взглядом, сказал ему прямо в глаза:
- Вы старый осел, господин Шмульке. Вы дырявая калоша!
Шмульке стоял совсем растерянный.
- Вы уверены, недопеченный немец, что этот Сацук подкладывал в паровоз мины?
- Ведь его поймали на месте преступления, господин комиссар.
- Поймали, поймали… - передразнил его Кох. - Вам лучше всего блох ловить! В этом деле вы еще кое на что способны. Вы полагаете, что Сацук в самом деле преступник?
- Конечно. Его застали с минами на паровозе.
- Застали… Вы зарубите себе на носу, господин Шмульке, что Сацук был нашим агентом, нашим человеком.
- Он русский… А русские коварны…
- Он такой же русский, как вы! И, видно, был таким же дураком, как ваша почтенная особа. Он или выдал себя, или сделал еще какую-нибудь глупость… Это для меня совершенно ясно. Обо всем остальном никто из нас толком не знает.
- О, это страшно, если он немец! - только и смог выдавить из себя растерявшийся Шмульке.
- Что страшно? Чего страшного? Вам страшно, что вы немец?
- Нет, господин комиссар. Мне страшно, что совершаются такие неслыханные преступления и никто их не может раскрыть.
- Идите и не мозольте нам глаза!
Вызывали также на допрос Штрипке и Заслонова. Но они ничего не могли добавить к тому, что уже было сказано рабочими. Они действительно ничего не знали об обстоятельствах дела. Сидели в конторе, услышали шум, крик, а когда явились на место происшествия, то увидели то же, что и господин Кох.
- Вы думаете, что Сацук - преступник? - спросил Кох Заслонова.
- Да. Я давно заметил его преступные проделки, которые пахли не чем иным, как обыкновенной диверсией.
- И молчали?
- Зачем мне молчать? Я сразу заявил господину шефу и просил уволить этого рабочего или отдать под суд.
- Это правда, господин Штрипке?
- Ну, вы знаете об этом, господин комиссар… - смущенно сказал Штрипке, глазами упрашивая Коха не очень задерживаться на столь щекотливом вопросе.
- И вы твердо убеждены в виновности Сацука? - еще раз высокомерно повторил Кох.
- Больше чем уверен, господин комиссар. Все его поведение свидетельствует об этом.
- Ладно… Мы еще поговорим с вами на эту тему! - многозначительно произнес Кох.
- Всегда к вашим услугам!
Когда Штрипке и Заслонов ушли, Вейс спросил у Коха:
- Я не совсем понимаю всех ваших вопросов, не понимаю, к чему вы клоните.
Кох посмотрел на него с нескрываемой иронией, нехотя процедил сквозь зубы:
- К сожалению, господин комендант, я не могу пока раскрыть перед вами всех моих планов и высказать все свои подозрения.
- Это ваше дело, господин комиссар, и я в него не вмешиваюсь. Но мне кажется, что своими бесконечными расспросами вы вносите излишнюю суету во все наше дело, Если преступник пойман и пусть даже наказан самими рабочими, надо из этого сделать надлежащие выводы. Надо оказать должную поддержку добросовестным рабочим и не нервировать понапрасну технический персонал, который, на мой взгляд, неплохо справляется со своими обязанностями.
Кох смотрел на Вейса тяжелым, немигающим взглядом:
- Или, по-вашему, лучше было бы, чтобы четыре исправных паровоза из резерва были так же взорваны, как и те, что были выведены из строя в пути?
- Я ничего не думаю, уважаемый господин комендант. Мне бы хотелось только, чтобы вы не мешали моей работе!
- Таково и мое желание, почтенный комиссар, чтобы вы не вносили лишних трудностей в работу комендатуры и других органов, мне подведомственных.
Обменявшись любезностями, оба начальника вышли из конторы. Они шли, стараясь не замечать друг друга. И если б они были более внимательны к окружающему, если б они не так горделиво задирали носы, им бросилось бы в глаза, как мечется по путям встревоженный Штрипке, подбегая то к паровозу, то к вагонам. Машинист делал напрасные попытки сдвинуть с места груженый эшелон. Паровоз пыхтел изо всех сил, выпуская огромные клубы пара, беспомощно лязгал буферами и, напрягшись до последнего предела, начинал бешено буксовать, так что рельсы под ним курились от пара. Прицепили еще один паровоз, рванули раз и другой, так что загудели, натянулись, как струны, сцепные крюки. Передохнули минуту-другую и рванули так, что загремел и лопнул тяж, паровозы и один вагон оторвались. Эшелон стоял, как вкопанный.
Колеса вагонов примерзли к рельсам, заплывшим толстой наледью. Все метался и охал Штрипке:
- Ох, эта проклятая водокачка, она из меня всю душу вынула.
Заметив Вейса, он почтительно подбежал к нему:
- Позвольте, господин комендант, остановить насосы.
- Что? - недоумевающе спросил Вейс.
- Разрешите остановить работу насосной станции, иначе мы превратим в каток всю станцию. Видите, эшелон примерз к рельсам, его нельзя сдвинуть с места.
Тут только Вейс вернулся к окружающей действительности. Его холеное лицо густо покраснело:
- Кто виноват? Кто разрешил? Кто тут устроил каток?
- Осмелюсь доложить, вы приказали не останавливать насосы.
- Остановить!
- Лопнут трубы.
- Не останавливать!
- Замерзнут пути.
- Остановить!
Остановить, не останавливать… Совсем растерялся хромоногий Штрипке. Но ему во что бы то ни стало нужен был приказ.
- Так разрешите по вашему распоряжению остановить насосы, чтобы предупредить обледенение путей!
- Я, кажется, уже сказал вам, вы не умеете слушать и как следует выполнять приказы.
- Слушаю, господин комендант, - прошептал запыхавшийся Штрипке и бросился к ближайшему телефону, чтобы приказать этим "шволячам" остановить насосы. Он даже вздохнул с облегчением, когда услышал в телефонной трубке:
- Есть, господин шеф, остановить насосы!
А Штрипке уже снова метался вдоль вагонов - это не входило в функции Заслонова, тот распоряжался в депо. Солдаты из железнодорожного батальона кирками и ломами скалывали лед под колесами вагонов. Наконец, эшелон удалось сдвинуть с места. Но не прошел он и десятка метров, как несколько вагонов сошло с рельсов. Штрипке в изнеможении схватился за голову, проклиная весь свет и свою профессию, благодаря которой он попал в эту ледовую дыру, как называл он подвластные ему депо и станцию.
Заслонов наблюдал из окна конторы за беспорядочной беготней Штрипке, за напрасными попытками вытянуть эшелон. В контору по какому-то делу вошел Чичин.
- Видел? - И Заслонов глазами указал на окно.
- Рабочие глядят, как на спектакль. Все животы надорвали!
- Смотрите, не очень там расходитесь, еще другие Сацуки могут затесаться в вашу среду… Кстати, к чему такая поспешность с этим Сацуком? Я ведь предупреждал.
- Иначе нельзя было, Константин Сергеевич. Сацук поймал Чмаруцьку, когда тот нес очередную партию мин на угольный склад. Пришлось им поменяться ролями при помощи наших хлопцев…
- Надо теперь соблюдать особую осторожность. С минами пока прекратите. А у Чмаруцьки во дворе и на квартире чтобы было чисто, как в глазу! Кстати, когда остановят насосы, - немцы, если у них еще осталась хоть капля здравого смысла, остановят их, - тогда ночью обязательно откройте несколько контрольных колодцев. Если трубы не замерзнут, не помешает применить и другие средства. Тебя не учить, поможет и Дубков. Да не лезьте немцам в глаза. А на ремонт нажимайте, чтобы перевыполнить задание.
- Слушаю, товарищ командир, - и, молодецки откозырнув, Чичин повернулся к выходу.
- Без фокусов, без фокусов, не забывай, где находишься.
- На своей земле, Константин Сергеевич!
- Иди, иди!
15
Поздно ночью к Заслонову на квартиру явились гестаповцы. Подняли с постели, перетрясли все вещи. Ничего подозрительного не нашли. Гестаповцы тщательно перебрали все книги, забрали с собой те из них, замысловатые технические названия которых не могли расшифровать.
Заслонову связали руки и вели его по безлюдной ночной улице, соблюдая все предосторожности. Заслонов сразу понял, что его заподозрили в каких-то серьезных делах.
Миновав несколько рядов проволочных заграждений, его, наконец, ввели по мерзлым ступенькам в полутемный коридор подвала, отворили скрипучую дверь и толкнули в темный закуток. Двери за ним закрылись, завизжал ржавый замок, вдали умолкли приглушенные шаги конвоиров, и узник остался с глазу на глаз со своими мыслями, со своей жизнью.
Где-то вверху слабо светила небольшая отдушина. Заслонов хотел к ней потянуться рукой, но руки были связаны, больно ныли от тугих узлов. Осторожно нащупал ногами пол, наткнулся в углу на что-то похожее на топчан, кое-как изловчился сесть, прислониться к стене. Пахло сыростью, картофельной цвелью. Он вспомнил, что тут когда-то был склад районного союза потребительской кооперации. Просторные подвалы этого каменного дома были приспособлены немцами под гестаповскую тюрьму.
Шел поздний час ночи. На улицах было тихо и безлюдно. Тишина царила и в подвале. Только из-за дощатой перегородки порой доносились приглушенные крики, слабые стоны, обрывки слов. Видно, за стеной были люди. Умаявшись за день от забот и мучений, они забылись в тяжелом сне. Но думы и муки людские прорываются и сквозь сон, им тесно тут, душно за ржавыми решетками, за промерзшими стенами подвала.
Никогда в жизни не думал Константин Сергеевич о тюрьме. Пусть о ней думают те, кому по нутру тюремный хлеб. И если бы это приключилось с ним раньше, он не перенес бы такого позора и людского презрения.
Вспомнил свои планы и замыслы. Они не выполнены. Сорвались в самом начале. А начало неплохое. Неужели допущены ошибка или недосмотр? Думал, передумывал, перебирал в памяти каждое слово, каждый шаг, каждого человека. Нет, кажется, все в порядке. Даже самые лучшие люди, самые преданные люди - и те не знают про его настоящую роль. Они выполняют приказы и распоряжения легендарного дяди Кости. Неплохой человек этот дядя Костя…
В самом деле - неплохой…
Сколько хлопот и усилий стоило ему, пока он добился разрешения отправиться сюда, в самое логово зверя. Его просто по-человечески жалели, Его убеждали, что он на своем посту там, в советском тылу, приносит большую пользу своему народу, своей отчизне, великому делу своей Родины. Но он доказал, этот дядя Костя, что тут, в тылу врага, он может принести еще больше пользы государству, ибо сможет ударить в самое сердце врага. И ему доверили нанести этот удар. С отеческой заботливостью, с материнской любовью проводили его в тяжелый путь, доверили судьбу и жизнь многих людей. Неужели придется все бросить в самом начале, признать себя побежденным?
Нет, не бывать этому. Он никогда не будет побежденным. Какое бы ему ни предъявили обвинение, какой бы ни был конец, победа будет за ним. Он будет бороться до последней капли крови, чтобы люди, посылавшие его, могли сказать:
- Да, он был настоящим человеком, он был настоящим сыном своей Родины.
Он будет бороться, и борьба предстоит тяжелая. Конечно, все это могло быть значительно проще. Он просто мог бы сказать гестаповцам: я смертельный враг ваш, я ненавижу вас! И все разрешилось бы быстро. Быть может, никто даже не упрекнул бы его за это, - он погиб бы, сохранив высокое достоинство советского человека. Но он шел сюда не за тем, чтобы погибнуть, не завершив главного дела. Так погибнуть нельзя. Такой смерти не простит ему народ. Значит, надо бороться, бороться до последней капли крови. А для этого надо снова прикинуться их сторонником, по крайней мере доказать им свою лойяльность или притвориться дельцом, которого интересуют только деньги, только хороший заработок, - ограниченный круг интересов технического исполнителя-специалиста и еще более ограниченный круг маленького человека, заурядного обывателя. Да, он будет бороться, каких бы дьявольских трудностей, каких бы тяжелейших испытаний ни стоило ему все это…
От кирпичной стены подвала, от серой отдушины наверху несло пронизывающим холодом.
Почти перед самым рассветом Заслонов забылся коротким тревожным сном, не принесшим ему желанного отдыха. То проносились перед ним жуткие видения, - огромная черная прядь нависла над ним, застилая все небо. Под нею горели фосфорическим светом сумасшедшие глаза маньяка и, не мигая, уставились на него. От их зеленоватого огня слиняли все краски, заглохли все звуки, словно холодная могильная пустота распростерлась над землей, поглотила все живое, заглушила лесные шорохи, серебристые переливы рек, теплую зелень пахучих трав. Вдруг прядь становится меньше и меньше, пока не стала похожей на обыкновенный крысиный хвост. И нет уже глаз маньяка и сумасшедшего блеска в них. На него глядит обыкновенная крыса, старая, ободранная, с сухими запавшими ребрами. Он замахивается рукой на крысу, и та бросается на него, острыми иглами зубов впивается в локоть.
Заслонов даже вскрикнул, до того омерзительна эта старая, облезлая крыса. Вскрикнул и проснулся.
Где-то действительно попискивают крысы. Болят туго связанные руки. Он потягивается, удобнее устраивается на топчане, старается задремать. Ему хочется уснуть, чтобы увидеть во сне любимые, дорогие образы. Что теперь делает мать, что думает о нем? Как не хочется запятнать ее имя, даже вспоминая ее в этом мрачном и гнусном подвале. Где она теперь и видит ли хотя бы во сне своего Костю, который никогда-никогда не забудет ее бездонных глаз, ее голоса, ее нежных слов, не тех, что сказала она в последний раз, приняв его за другого, за черного ворога.
Однако прочь воспоминания! Ослабеешь от них, размякнешь, как воск. Все это потом, потом, когда настанут лучшие времена, когда ты одолеешь врага. А теперь все - всю остроту мысли, всю силу сердца - связать в один железный узел, чтобы осталась одна непреклонная воля: вырваться, победить.
И, собрав всю силу воли, сосредоточив все свои мысли на одном стремлении, он заставил себя уснуть. Уснуть, чтобы набраться силы для беспощадной схватки с врагом.
И он уснул.
16
Какой-то прирожденный нюх подсказывал Гансу Коху, что в пойманном инженере Заслонове кроется очень серьезный, очень опасный противник. Возможно, что именно он виновник всех аварий, которые происходят ежедневно на железной дороге и приносят немцам величайший ущерб. Этот неожиданный взрыв водокачки, которую действительно когда-то старался уничтожить Заслонов, гибель паровозов, листовки, таинственный взрыв артиллерийских складов, - все это, повидимому, имеет отношение к инженеру. О нем немало говорил и начальник полиции Клопиков. О нем как о выдающемся советском инженере рассказывал и Шмульке. Наконец, подозрительное убийство Сацука, которого в первый день своего прихода на работу Заслонов хотел отдать под суд.
Правда, все эти улики и предположения очень и очень шаткие. Никто не мог привести неопровержимых доказательств непосредственного участия инженера в железнодорожных диверсиях. Но он где-то скрывался, что-то делал до того, как перешел к ним на службу.
И чем больше думал Ганс Кох, тем запутанней становилось затеянное им дело.
Он отправился на работу не выспавшись, в дурном настроении.
Заслонова ввели к Коху два жандарма.
Кох сразу ощутил какую-то безотчетную робость перед этим человеком. Он даже встал и с приветливым выражением на лице попросил арестованного присесть.
Заслонов молчал. Не молчали только его глаза. Таких глаз не любил Ганс Кох, он их побаивался. И несколько взволнованно он повторил:
- Садитесь, господин Заслонов.
Инженер кольнул Коха острым взглядом, но произнес совсем спокойным, обычным тоном:
- Я не привык разговаривать, когда унижают мое человеческое достоинство. Я связан.
- О, эти недогадливые жандармы! - с искренностью, похожей на подлинную, вырвалось у Коха. - Жандармы всегда остаются жандармами, не так ли, уважаемый господин Заслонов?
- К сожалению, мне никогда в жизни не приходилось встречаться с представителями этой почтенной профессии, и я совсем не знаю их.
Оба промолчали.
Кох позвал жандарма, тот проворно развязал Заслонову руки. После этого инженер сел на предложенный ему стул, спокойно сказал:
- Я слушаю вас. Повидимому, у вас есть какие-то обвинения против меня, если судить по некоторому, не совсем обычному, сказал бы я, обхождению со мной.
- Про обвинение потом… Закуривайте.
Ганс Кох придвинул к Заслонову пачку сигарет. Он тут же заметил в глазах Заслонова лукавую усмешку, когда тот на любезное предложение ответил:
- К сожалению, я не курю… Если память мне не изменяет, вы, кажется, тоже не курите.
- О да-да… табак приносит большой вред здоровью.
- Вы совершенно правы, уважаемый господин Кох.
Снова наступило тягостное молчание. И на этот раз снова заговорил Заслонов, взяв таким образом в свои руки инициативу в этом поединке:
- Вот что я должен сказать вам, господин Кох: мы с вами не маленькие, в жмурки играть не собираемся. Помимо всего этого, я деловой человек и, как у нас говорится, люблю сразу брать быка за рога, чтобы не терять зря времени. Какими причинами вызван мой арест? Это во-первых. А во-вторых, когда я смогу передать мои служебные дела господину Штрипке, чтобы не вносить беспорядка в работу депо? После, если вам заблагорассудится, вы можете без всякого вреда для вашего транспорта держать меня здесь сколько угодно.