Кузин вошел в круг. Темнота становилась все гуще. На земле появились огоньки фонарей, потом загорелась бочка с мазутом и в воздух взвилась зеленая ракета: "Посадка разрешена!" В первый заход Кузин не вышел на посадочную полосу, его снесло на стоянку самолетов, и красная ракета со старта угнала летчика на второй круг.
Новый заход, и снова неудача. Между тем наступила полная темнота. На небе не было видно ни одной звезды. Темень поглотила и землю. Фонари да горящая бочка были единственными ориентирами, обозначавшими в черноте ночи аэродром. Заход за заходом летчик делал на эти огни и никак не мог попасть на посадочную полоску, красные ракеты угоняли его в воздух.
Включили аэродромную радиостанцию. Богомолов сам взял в руки микрофон и в завываниях магнитной бури и тресках помех все же каким-то чудом связался с экипажем, приказал немедленно прыгать с парашютом. Но летчик не выполнял приказ, продолжал носиться над аэродромом, делая попытки сесть. Связь с самолетом оборвалась и больше не восстанавливалась. Летчики не прыгали, и тогда командир 13-го догадался почему: у них на борту находились пассажиры, у которых не было парашютов.
Ясно, что летчики делали отчаянные попытки спасти: своих товарищей, находившихся на борту.
Кузин, видимо, решил растянуть "коробочку" - зайти подальше. Аэронавигационные огоньки его самолета начали удаляться от старта, потом обозначили третий разворот и на подходе к четвертому исчезли. Столпившиеся на старте и на стоянке люди долго всматривались и вслушивались в темноту ночи: самолет больше не показывался. Пропал и гул моторов…
…Давно улетели "Петляковы", но на островном аэродроме базы со стоянки никто не уходил: в предчувствии беды люди толпились рядом с землянкой, в которой была развернута радиостанция, ждали сообщений. Радист, начальник радиостанции и начальник связи 13-го капитан Лободюк настойчиво посылали сигналы в эфир, пытаясь сквозь магнитную бурю установить связь с самолетами и с Энском. Ее не было.
Короткие осенние сумерки быстро густели, теряли очертания берега реки, лес, избы рыбацкого поселкам начиналась ночь, когда с небес раздался гул приближающегося самолета.
- Это "сто пятые"! - сказал инженер Белан. - Эти моторы я по гулу даже с закрытыми глазами во сне узнаю. "Петляков" летит!
- Значит, кто-то из наших вернулся? Кто же?
Комендант аэродрома побежал выкладывать ночной старт. От капе в воздух через равные промежутки взвивались ракеты, обозначая аэродром. По посадочной полосе расставили цепочкой горящие фонари "летучая мышь". Зажгли бочку с мазутом. А самолет все ходил в темноте по кругу. Периодически из него срывались красные ракеты: экипаж просил помощи. Потом стали вылетать зеленые, белые - видимо, запас красных был расстрелян.
Наконец кое-как оборудованный старт был развернут, и "Петлякову" разрешили посадку. Тот зашел подальше, начал снижаться. С земли увидели, что на посадочную полосу он не попадал, и красной ракетой угнали на второй круг. Снова и снова летчик делал попытки попасть на полосу, и все неудачно. А мороз на земле крепчал. Люди его не замечали: мысли их, чувства, внимание были сейчас с теми, кто боролся за жизни в самолете. Всех мучил неразрешимый вопрос: как и чем помочь экипажу?
Наконец Михайлов догадался:
- Надо зажечь вторую бочку, сделать створ огней.
К посадочным знакам побежало несколько человек. Вскоре там на удалении от первой вспыхнула еще одна бочка. Но, как на грех, погасла первая: выгорел мазут.
Нашли еще одну, зажгли: створ огней получился!
Самолет сразу зашел на посадку. Затаив дыхание, люди на земле следили за приближающимися огоньками. Вот они поравнялись с бочками. Высота выравнивания у самолета оказалась велика, и моторы вновь взревели на полных оборотах - "Петляков" ушел на новый круг, огни его пропали.
Потом гудение раздалось снова, приблизилось. Вот рев моторов оборвался, тень самолета на миг закрыла огонь первой бочки и сразу донесся глухой удар о землю.
- Скозлил! - радостно и тревожно вскричали на стоянке.
- Ничего! Землю почувствовал, теперь сядет! - успокоил всех Михайлов.
Глухие удары, потом стуки колец стоек шасси участились, и все вздохнули: эти звуки свидетельствовали о том, что самолет катился по земле.
На стоянке зажглись ручные электрические фонарики. Кто-то притащил "летучие мыши" - все засигналили приземлившемуся. Кто же сел? Очевидно, Кузин. Из улетевшей группы только он имел опыт ночных полетов.
"Петляков" приблизился к стоянке и выключил моторы. Открылся входной люк. Первым на землю спрыгнул сержант Иван Койпыш. За ним вылез техник Гаркуненко. Оказалось, что ночную посадку на Пе-3 произвел… сержант Иштокин!
О том, как летчики спаслись, рассказал Ваня Койпыш.
…Густая мгла захватила экипаж Иштокина еще над Белым морем, и он решил возвращаться, так как своего ведущего не догнал, летел в одиночку. Решение было смелым: оба летчика ночью не летали, самолет к ночным полетам не годился. К счастью, на борту находился опытный Николай Гаркуненко. Он включил подсветку приборной доски и весь полет помогал пилоту следить за режимом работы моторов.
Едва плотный, "кубический", как в шутку называли друзья, летчик показался в люке, его подхватили на руки.
- Дима! - вскричал растроганный до слез комиссар Михайлов. - Ты ж настоящий Чкалов! - Он сгреб низкорослого паренька и расцеловал его в потное лицо. - Чкалов!
Толпа подхватила на руки совершенно обессилевшего пилота и бережно понесла в столовую.
6
На следующий день 19 сентября 28 транспортов и около полусотни кораблей охранения РQ-18 конвоя бросали якоря на рейдах Двинской губы. Сотни тысяч тонн ценнейших военных грузов, находившихся в трюмах пароходов, благополучно прибыли в порты назначения. Советские портовики не мешкая приступили к их разгрузке. Из Архангельска и других станций на юг помчались железнодорожные эшелоны.
Над портом и районом в небе кружились истребители.
Гитлеровское командование, обозленное поражением у мыса Канин Нос, вечером бросило на внешние рейды Архангельска шестерку, потом еще две девятки пикировщиков "Юнкерс-88". Но еще на подходе к острову Мудьюг немцев встречали истребители прикрытия. Потеряв в воздушных боях два самолета, враги позорно бежали и больше попыток дневных налетов не предпринимали.
Зато ночью отдельные вражеские самолеты появлялись над районом разгрузки транспортов. Они сбрасывали САБы - светящиеся авиабомбы - и при их свете пытались бомбить суда и объекты. У нас ночных истребителей не было. Зато огонь зенитных средств был настолько мощным, что заставлял гитлеровцев поворачивать назад, так и не сбросив бомбы на цель.
Эскадрильи 13-го и 95-го авиаполков перелетели из Энска на базу. Они привезли страшную весть - в районе энского аэродрома при попытках зайти в темноте на посадку разбился экипаж капитана Кузина. Вместе с Георгием Ивановичем погибло все командование второй эскадрильи: штурман Василий Григорьевич Родин и подсевшие к летчикам на перелете в Энск комиссар эскадрильи старший политрук Хоменок Сергей Митрофанович и инженер Лысенко Алексей Иванович.
Судьба экипажа сержанта Киселева оставалась неизвестной. С энского аэродрома были организованы поиски: с рассвета до темноты над тундрой и побережьем рокотали моторы поисковых У-2.
Снова жертвы…
Тусклый свет уходящего дня с трудом проникал в узкие замерзшие окна столовой. Понурившись, за столом скорбно сидели Константин с Кронидом, дальше Устименко с Банцевым, Иван Койпыш и Дмитрий Иштокин, когда раздались шаги, и в помещение вместе с клубами морозного воздуха вошли техники Александров, Жучков, Клюшников и Гаркуненко. Сбросив громоздкие малюскиновые куртки, они направились к столу. Худой и высокий Павел Клюшников подошел к Усенко и повил на стол литровую флягу.
- Вот. Инженер Белан выделил. Нас, старожилов полка, осталось всего ничего. А теперь еще меньше. Помянем?
Устименко нервно встал:
- …Мы с Жорой Кузиным еще там, под Белостоком, клялись дойти до Берлина. И вот! - Он с грохотом подвинул стул. И махнул рукой…
Круглолицый Жучков прошел в раздаточную и вернулся с грудой кружек и чайником. Клюшников открыл флягу, плеснул в кружки. В комнате остро запахло спиртом. Константин поморщился. Худощавое лицо техника вытянулось. Он опасливо взглянул на командира звена.
- Вы против? Нельзя, как члену комсомольского комитета?
Усенко досадливо махнул рукой:
- Члены комитета не люди, да? И потом - обычай. Только тоска от этого станет горше… А она, проклятая, и без спирта душит! - Летчик рванул ворот гимнастерки. Шрамы на его лице побурели от прилива крови. - Каких ребят потеряли! И где? На Западном - там понятно! Но тут?! Тут?! - Он с такой силой грохнул кулаком по столу, что кружки подпрыгнули.
Обойщиков вздохнул, поправил кружки, успокаивающе проговорил:
- Тут, Константин Степанович, пожалуй, посложнее Западного. Там знаешь, где фашисты, лети и кромсай! Отводи душу, мсти за ребят! За Родину! Здесь мы лишены этого…
Клюшников задумчиво разглядывал поднятую кружку.
- Похоронили мы их там, где они разбились. Земля уже замерзла. Пришлось толом рвать… - Он немного помялся и добавил со вздохом: - Да вот и судьба Ананьева с Цехой и Киселевым пока еще неизвестна, Боюсь, что тоже…
- Не спеши, Андреич! - мрачно прервал его Усенко. - Не спеши! Неизвестность - все-таки надежда. Может, они в сей час по этому морозу бредут где-то в тундре. Пусть же им сопутствует удача!.. Будем ждать, А кузинцев помянем! И еще хочу сказать, - поднял кружку летчик, - пусть потом, после войны, кто останется жив, обо всем расскажет людям. О ребятах и о том, как дрались мы с фашистами в этих безлюдных просторах.
Стоя выпили. Некоторые потянулись к чайнику с водой, а Клюшников с шумом выдохнул воздух и в бессилии опустился на стул. Схватившись за голову, тоскливо заговорил:
- Эх, батя! Не верится, что его нет и больше никогда не будет… Понимаете? - повернулся он к Обойщикову. - В тридцать седьмом мы, молодые техники, пришли в полк и попали под начало Лысенко, он тогда уже был инженером эскадрильи. Сколько ж он нам помогал! Сам работал как зверь и нас приучил к этому. Первым приходил на стоянку, уходил последним. Зато матчасть всегда работала как часы! Летчики никогда не жаловались, благодарили!
- Точно! - Носатый Гаркуненко уже раскраснелся. - Мы тогда эксплуатировали тэбэ-третьи. Запустишь моторы, а инженер подойдет и снизу манит пальцем. "Ты что? - кричит. - Оглох? Корова тебе наступила на ухо? Не слышишь, в третьем моторе в шестом цилиндре клапанок постукивает?" И дает разнос по всему алфавиту!.. Душа-человек! Любил порядок и нас приучил. Век не забуду.
- А я помню, - тихо зажурчал мелодичный голос Жучкова, - как в июле прошлого года, когда мы отступали с Борисовщины, под Могилевом нас в каком-то овраге застукали немцы. Орут: "Рус! Капут! Сдавайтесь!" А Алексей Иванович выругался, выхватил гранату, скомандовал: "За мной!" - и первым бросился. Мы - за ним. Так и прорвались…
- А когда эскадрилий перелетели в Кирово под Ельню, он первым тогда сел в "Петлякова" без парашюта. Потом все мы, техники, стали так летать…
- "Батя" звали мы его, а ведь ему недавно исполнилось всего тридцать пять лет! Откуда он родом? С Украины?
- Нет. Из Воронежской области.
Обойщиков прислушивался к разговору, но сам не вступал в него. Потом потянулся к планшету, достал бумагу, карандаш, стал что-то быстро писать. Протянул листок комиссару.
- А Жора Кузин, - добавил Устименко, - наш, из Донбасса. Я из Красного Луча, а он из Докучаевска, есть такой городок в Донецкой области. У него там жена Вика, Виктория, значит. Он показывал мне ее фотокарточку. Всегда носил с партбилетом в кармане.
- Ребята! А Хоменок откуда? Кто знает?
- Как откуда? - уставился на Иштокина бровастый Ваня Койпыш. - Наш, белорус! Из города Речица… Знаете, за что я уважал нашего комиссара? За твердость! Большевик!
- У него где-то семья? Вроде дочь? Вот горе семье…
- Дочь Нелли и жена Анна…
Пришли комиссар Михайлов и адъютант Лопатин. Макар Давыдович принес видавший виды баян.
Усенко, увидев инструмент, оживился, но тут же помрачнел еще больше.
- Вася Родин любил песни. "Ермака" обещал спеть в Берлине у Бранденбургских ворот. Кто ж теперь за него споет?
Михайлов сощурил глаза, рубанул рукой:
- Мы с тобой споем, Константин! Не мы, так другие, но обязательно споем!.. Я сейчас говорил с полковником из штаба ОМАГ. Он рассказал, что Кузин и Киселев появились над конвоем в тот момент, когда два звена "юнкерсов" бросились в атаку на транспорты. Наши соколы разогнали немцев, одного сбили и оставались прикрывать до темноты.
- Выходит, Жора сознательно пошел на гибель? - Серые глаза Усенко распахнулись. Он привстал. - Но… Ребята! Это ж… Это не трагедия, а подвиг! Подвиг!
Все вопросительно посмотрели на комиссара, и тот поразился, увидев, как лица его молодых друзей менялись на глазах: еще недавно скорбные, печальные, они вдруг засветились гордостью, решимостью. А Усенко горячо продолжал:
- Кузин остался над конвоем до ночи, хотя знал, что в Энске ему не сесть! И Вася Родин тоже! У Родина и Кузина были парашюты, они могли бы спастись, как Рудаков! Факт! Но не воспользовались, потому что рядом были Хоменок и Лысенко без парашютов. Герои! Настоящих людей мы потеряли!
Разрумянившийся Обойщиков положил перед комиссаром исписанный листок.
- Что это? - спросил тот, вчитываясь в строки. И вдруг встал. - Молодец! Слушайте, друзья!
Разговоры прекратились. А Леонид Васильевич несколько отодвинув от себя листок, проникновенно прочитал:
Мы жили на высокой параллели,
где ветры заполярные трубят.
И для победы ничего мы не жалели:
ни бомб,
ни самолетов,
ни себя.
Михайлов оторвался от листка, оглядел притихших парней, как бы призывая их проникнуться содержанием стихов, оценить. Потом пошевелил губами и продолжил:
И там, где камни мшистые лежали,
как волн застывших темные валы,
могил в земле промерзлой
не копали -
взрывали толом землю у скалы.
За всех ребят, кого уже не стало,
мы в цель метали яростно металл.
Комиссар умолк. Пораженные скупыми строками, летчики и техники не сводили глаз с юного лица поэта. Тот, смущаясь все больше, сидел потупившись. Константин наклонился к нему, положил на его худенькие плечи свои могучие руки, тихо сказал:
- Спасибо, Кроня! От нас и… от них.
Устименко тихо выстукивал дробь на столе. Потом вскинул лобастую голову:
- Что слышно о Киселеве, Леонид Васильевич? Нашли?
- Пока нет. Ищут. Хотя… в тундре выпал снег! Теперь они погибли, до весны… Что делать? На Севере такое случается. Засыплет снегом, образуется лед…
Трагическая картина была настолько реальной, что Усенко невольно оглянулся на Обойщикова. Тот сидел рядом с закрытыми глазами, правой рукой потирал высокий лоб.
- Ничего! Найдут! - вдруг тихо проговорил Кронид. - Потомки найдут.
- Что? Что? - переспросил Константин. Обойщиков встал, уперся кулаками в стол и с полузакрытыми глазами прочитал:
Потомки в мирный день придут сюда
с моими встретиться друзьями
и всех
впечатанных в седую толщу льда
рассмотрят удивленными глазами…
Макар Давыдович в задумчивости слегка тронул клавиши баяна. В комнате прозвучала знакомая мелодия. В нее незаметно, осторожно, чуть слышно вплелся мягкий тенор Жучкова:
Ревела буря, дождь шумел…
Мелодию тихо, вполголоса подхватили другие. Голосов становилось все больше, звуки глуше, грознее:
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Могучая русская песня звучала в тесном помещении столовой особенно сильно. Звучала не только памятью погибшим. В ней торжествовала несокрушимая вера в грядущее.
7
Когда в кромешной темноте Пе-3 зацепился крылом за землю, страшной силы удар тотчас разрушил машину, выбросил из кабины техника Цеху, сорвал с него часть одежды. Владимир потерял сознание и сколько находился в беспамятстве, установить позже не мог: наручные часы разбились вдребезги. Очнулся он от пронизывающего холода в выемке почвы, заполненной водой и мхом. Вода пропитала брюки, гимнастерку, затекла в сапоги, неприятно холодила дрожащее тело. Вокруг было темно, только невдалеке колыхалось неяркое пламя: догорал "Петляков".
Тотчас в голове мгновенно, как ослепительная вспышка света, восстановилась вся картина полета: он, Цеха, не летчик, а техник и на борту Пе-3 в воздухе, тем более в бою, ему делать нечего. Но на земле без него, без его работы машина не взлетит. Поэтому, когда командир эскадрильи приказал готовиться к вылету с последующей посадкой после боя в Энске Владимир бросился к командиру экипажа, стал просить "прихватить" его с собой на оперативный аэродром - по-иному он, комсомолец, поступить не мог. Но брать в боевой самолет даже хозяина машины - техника всеми инструкциями запрещалось, и Киселев отказал. А в море шел бой, там нужно было наращивать силы. В Энске людей не хватало. Ждать, когда транспортные самолеты перевезут туда нужных специалистов, было некогда. Воевать же без техника истребитель не мог. Цеха настаивал, и Киселев согласился. Так Владимир оказался на Пе-3 в полете и сидел на полу кабины, зажатый бронекреслом пилота и бортом. За его спиной на штурманском месте трудился воздушный стрелок-бомбардир звена лейтенант Семен Григорьевич Ананьев, а в кормовом отсеке, куда на перелет были засунуты брезентовые самолетные чехлы, находился четвертый член экипажа - механик авиавооружения сержант Безгин Павел Иванович.
Безгин тоже полетел неожиданно. Цеха видел, как механик обратился к комэску. Кузин очень спешил, всех поторапливал и потому, не вдаваясь в подробности, согласно махнул рукой. И механик забрался в отсек. Владимир этому даже обрадовался: он служил с Безгиным с довоенных лет, прошел с ним, как и с лейтенантом Ананьиным, фронты финской и фронты Великой Отечественной войн, хорошо знал и ценил как незаменимого специалиста и храброго воина: такой добросовестный помощник разделит все трудности!
Потом над морем был бой. Владимир видел, как Киселев вслед за Кузиным решительно атаковал немецкие самолеты, как грамотно маневрировал "Петляковым", прикрывая командира, вступал в единоборство с вражескими воздушными стрелками, как Семен Ананьев бил по фашистам короткими очередями, успевая перебрасывать свой тяжелый пулемет с одного борта на другой, видел, как был сбит "юнкерс".
Когда бой кончился и они полетели к берегу, стемнело, и он, Цеха, включил подсветку приборов, а потом, затая тревогу наблюдал за молодым пилотом и за тем, как опытный Ананьев часто наклонялся к нему, помогал. В общем, полет в темноте протекал нормально: Киселев освоился и пилотировал уверенно. Потом они отвернули на юг, покружились там и вышли на береговую черту, по ней добрались до Энска. Там, на земле, горела бочка с мазутом, а по кругу носились огни кузинского самолета, и Киселев опять полетел на юг. А потом этот неожиданный и страшный удар! Свет померк, и Владимир провалился в темноту, из которой долго никак не мог выбраться. А когда выбрался, то сразу увидел это пламя и никак не мог понять, где он и что с ним.