Плюхнулся, всплеснув черную воду, якорь. Из кормового люка выскочил минер Трявога, что-то коротко сказал Командиру и спрыгнул на плотик. Командир поднял руку к виску, отдавая честь, Боцман, оказавшийся рядом, грубо схватил его и, столкнув на плотик, спрыгнул за ним. Замелькали весла.
А "Щучка", мертво притормозив заякоренный нос, медленно разворачивала по инерции корму в сторону эсминца. Который был уже рядом с ней. Огонь по лодке прекратился - она вышла из зоны поражения, почти вплотную прижавшись к борту корабля.
Мы подхватили плотик на борт, и в ту же секунду наша "Щучка" стукнулась кормой в борт эсминца.
Ударил взрыв. Почти в ту же секунду, сдетонировав, взорвалась и вторая кормовая торпеда. Алой птицей метнулся ввысь охваченный пламенем парус.
Эсминец приподняло ударом, разломило. Носовая часть корпуса топором ушла на дно, кормовая какие-то секунды держалась вертикально. Потом все грохнуло, полетели вверх и в стороны надстройки, обломки - сжатый снизу водой воздух разорвал корпус изнутри.
Не было тишины на море. Все рвалось, ревело, плескалось, скрежетало. И кричало…
…Командир встал на мостик. Взглянул на флаг. Окинул строгим взглядом побоище. И приказал:
- Полный вперед!
Транспорт еще тонул. Прожектора горели. Взвивались в черное небо разноцветные ракеты. Иллюминаторы транспорта время от времени выбрасывали в ночь языки огня, будто он отстреливался еще живыми орудиями…
А нас поглотила ночь…
Разместили раненых. Перевязали новых раненных, уже в этом бою. Боцман приказал произвести приборку на палубе и в помещениях.
- Чтоб духу тут фашистского не было!
Выбросили за борт трупы. Двоих раненых немецких моряков вместе с нашим "телеграфистом" заперли в якорном ящике. Отмыли от крови палубу. Радист с торпедного катера дал в эфир наши позывные и сообщил о готовящемся немецком десанте. А потом добавил от себя: "Нам не страшен серый волк". Шифровка своего рода: "Утопили три вражеских судна. Готовьте трех поросят".
Одесса-папа ходил по захваченному катеру с гитарой за спиной и с алюминиевым трофейным анкерком в обнимку. За ним шагал наш худосочный Кок с сумкой, где звенели чарки и кружки.
Одесса-папа поднялся на мостик и протянул Командиру полный стакан:
- За победу, товарищ капитан 1-го ранга. До дна, товарищ капитан. - И такой же стакан он вручил стоящему рядом Штурману.
Они посмотрели друг другу в глаза и, не чокаясь, выпили за нашу "Щучку". Без которой не было бы нашей победы. А потом разом взглянули на наш флаг.
Немецкая рация работала исправно. Немцы, они, вообще, хорошие солдаты. И неплохие моряки. Есть у них порядок, четкость, дисциплина. Но люди они плохие. Скажу еще: вот этот Карл, которого мы выловили из моря, он остался жив, отсидел в наших лагерях для военнопленных, вернулся в свой Гамбург, что ли. И я с ним встретился в Калининграде после войны. Там какие-то дела намечались по сотрудничеству. И пригласили нас, фронтовиков. Я его сразу узнал. И он меня тоже. И стал мне навстречу улыбаться. И говорить про "фройндшафт". Он успешно это время прожил. Имел какую-то радиофирму. И хотел подарить мне очень симпатичный транзистор. Маленький такой, изящный, в виде полевой рации. Славная штучка, я бы такому у себя на садовом участке порадовался. Поставил бы рядом с собой на грядку и слушал новости или музыку военных лет.
Но я этот подарок не принял - не смог. Я не только Липовку вспомнил, но и соседнее село. Там у нас хорошая школа была, на всю округу. Немцы объявили, что наши русские дети должны учиться. На пользу Фатерланду. И приказали всем детишкам собраться в школе, с учебниками и тетрадками.
А когда дети собрались - их было 245 учеников, - немцы заперли все школьные двери и подожгли здание.
Скажите: зачем? Вот и я не знаю. Они неплохие были солдаты, но плохие люди. Я никогда с ними не замирюсь…
Мы шли в базу. Дали еще радио. Уточнили координаты конвоя. По нашим сведениям туда вылетели наши самолеты и добили остатки каравана.
А мы пришли в Полярный. На немецком трофейном судне под советским военно морским флагом. Который наши моряки никогда не спускали в бою.
На пирсе, где мы должны были швартоваться, выстроился почетный караул с оркестром. Грянул салют. Трепетали флаги расцвечения. Светило яркое солнце, играло своими золотыми лучами в зеленой воде. Чайки, вспугнутые шумом музыки, поднялись высоко в небесную синь.
Мы заглушили двигатели и мягко коснулись причала. Смолк оркестр. Настала тишина. А Боцман и Одесса-папа с перевязанной головой, стоя на носовой палубе, вдруг грянули под дребезжащие гитарные струны:
…Нам страх неведом
В просторе грозных вод.
Спасибо партии, учившей нас победам,
И Родине, пославшей нас на флот.
Хорошо еще, что "Кирпичики" не дернули.
А голоса у них, что у одного, что у другого, хриплые. Такие противные, что даже слезы на глаза навернулись…
Да, а вот нынче из всего нашего экипажа только мы с пацаном Егоркой остались на земле. Да что я? Какой пацан? Какой Егорка? Георгий Иванович Курочкин, герой-флотоводец. Серебром голова, золотом шевроны. Ордена на всей груди кольчугой звенят.
Он живет за городом, на маленькой дачке. Иногда его навещают внуки и правнуки. Они, конечно, совсем не такие, какими мы были когда-то. Они совсем другие. Они не суровые, они веселые.
Но кто знает, соберутся, не дай Бог, снова тучи над Родиной, грянет гроза, и придется им, как и нам когда-то, встать на ее защиту.
Впрочем, кто знает…
ОПЕРАТИВНЫЙ РЕЙД
(повесть)
Аэродром "Внуково"
1941 год, ноябрь
По-зимнему камуфлированная "эмка", миновав тройку настороженно застывших курносых истребителей, неуклюжий транспорт, круглобокий бензозаправщик и двукрылую "Чайку", на которой оружейники, дуя на застуженные пальцы, меняли пулеметы на пушки, остановилась возле "По-2", сиротливо подрагивающего на ветру. Возле него ходил техник и озабоченно постукивал гаечным ключом то по стойке шасси, то себя по сапогу с меховым отворотом.
Пилот уже сидел в кабине - в крохотной открытой ячейке, отгороженной от тугого встречного потока лишь тонким прозрачным козырьком. Для штурмана или пассажира - такая же сиротская ячейка с ручным пулеметом.
Из "эмки" вышел автоматчик, открыл и придержал заднюю дверцу. Молодой паренек, с пистолетом на боку и с плотной кожаной сумкой через плечо, по фамилии Тишкин, летел на фронт уже в пятый раз. Два из них - в тыл противника, в расположение партизанской бригады.
Техник снял с плоскости и помог ему надеть парашютный ранец, подогнал ремни. Пилот, перегнувшись через борт, протянул летный шлем и летные очки.
Над кромкой леса нехотя показался край солнца, кроваво осветил заснеженные вершинки елей. В расчалках плоскостей тоненько звенел ветер.
- От винта!
Техник крутанул винт. Раз, другой. Двигатель чихнул, с трудом просыпаясь на утреннем морозе. Схватился. Сперва нехотя, а затем все шустрее закрутил лакированную двухлопастную деревяшку винта; она превратилась в сплошной сверкающий круг. Потянула самолет к взлетке, набрала обороты и подняла его в воздух. Со стороны - будто чуть пробежав, он, сопротивляясь встречной легкой поземке, упруго подпрыгнул, завис в воздухе, задрав нос и стрекоча затихающее, сделав вираж, взял курс на запад.
Ушла на очередное задание воздушная единица "Летной группы" фельдъегерской службы…
Фельдъегерская "Летная группа" была сформирована уже на восьмой день Великой Отечественной. Входила в состав московской эскадрильи особого назначения. В первое время матчасть ее составляли старенькие, тихоходные и практически невооруженные самолеты.
Но что делать? Война требовала. Связь на войне, известное дело, не менее важна, чем боеприпасы. А уж фельдсвязь - главное звено в управлении войсками. Она давала возможность высшему командованию оперативно обмениваться секретной информацией со штабами фронтов и армией, партизанскими соединениями, учитывать эту информацию при разработке планов крупных боевых операций, при решении стратегических задач.
"Летную группу" подготовили за несколько дней. Ее сотрудники ускоренно прошли спецобучение: стрельбу изо всех видов легкого оружия, тренировочные прыжки с парашютом, основы штурманского дела, ориентирование и главное, пожалуй, - изучение служебных инструкций. Основное содержание которых было простым: доверенная фельдъегерю оперативная информация ни при каких обстоятельствах не должна попасть в руки противника.
И кажется, за всю войну таких случаев не было. Традиции от Теодора Нетте были сильны, а в годы войны еще более окрепли.
Каждый фельдъегерь, забираясь в кабинку биплана, не знал, вернется он обратно или нет. Он знал только то, что уж "туда" долететь обязан… И они летали. На неспешных беззащитных самолетах. Иной раз не зная, что их ждет при посадке. Обстановка на фронтах менялась порой быстро, неожиданно. Летит секретный приказ Ставки в штаб дивизии, а здесь уже дислоцированы тыловые подразделения. Или - много хуже - вражеские войска. А то и так бывает: встретили самолет на лесной поляне не радостные бородатые партизаны, а вооруженный до зубов отряд эсэсовцев… Пилот погиб, фельдъегерь ранен, окружен. Слабеющими пальцами он не свои раны бинтует - он прибинтовывает гранату к сумке с документами и кладет ее под себя. Потому что в этих бумагах - судьбы, а то и жизни сотен тысяч людей…
Да и в небе - опасности со всех сторон. Противовоздушная оборона - зенитки, пулеметы; немецкие истребители. Которым в удовольствие безнаказанно завалить двукрылую стрекозу - одно развлечение.
Однако летали. И самую слабость бипланов пилоты взяли на вооружение, их недостатки сделали достоинствами.
Конечно, когда тихоходный самолет медленно плывет в вышине, он становится крайне удобной мишенью для зенитчиков. Но если он идет бреющим полетом - а такие самолеты буквально стригли поверхность земли, - он практически неуязвим. Рукой достать можно, а в прицел поймать не успеешь. Почти бесшумно появился, мелькнул над головой и исчез вдали.
Подобный маневр пилоты применяли и при нападении вражеских истребителей.
В этом полете, из-за особой важности документов, "По-2" с фельдъегерем Тишкиным сопровождал наш "ишачок". Он барражировал на высоте в полтора километра, осматривал горизонт и был готов кинуться на выручку.
Ему пришлось это сделать. Сверху на биплан свалились два "мессера". Пилот нырнул к земле и помчался над лесом так низко, что срывал винтом снег с верхушек деревьев. Истребитель отважно бросился на одного из немцев, завязал с ним бой. Второй "мессер" снизился настолько, насколько решился, и атаковал "По-2". Тот заметался, пропуская справа-слева цветные трассы пулеметных очередей. Прижался еще ниже, порой чуть ли не задевая концами плоскостей макушки елей.
"Мессер" сделал второй заход, с ревом промчался над бипланом. И снова пилот сумел увести машину от пулеметного огня. Она, казалось, уже не летит, а бежит заснеженной просекой, едва не цепляя шасси пеньков и валежника. Третий заход, очередь из двух пулеметов.
- Держись! - услышал Тишкин в шлемофоне голос пилота. - Падаем!
Он сделал вираж и направил самолет на крохотное озерцо, мелькнувшее впереди.
Тишкин выпустил последнюю бесполезную очередь и изо всех сил уперся руками и ногами в переборку.
Самолет коснулся земли, подпрыгнул, словно его подбросило, немного пробежал, обо что-то ударился, скапотировал и загорелся.
Чуть подальше упал и увлекшийся погоней "мессер", срубив правой плоскостью верхушку ели…
Москва, МУР
С 20-го октября в Москве и прилегающих к ней районах введено осадное положение.
7 ноября с парада на Красной площади ушел на фронт и истребительный полк НКВД. Истребителям была поставлена задача действовать в ближайшем тылу врага, уничтожать живую силу противника, выводить из строя боевую технику, нарушать коммуникации, управление войсками, собирать разведданные.
Внутри полка была сформирована спецгруппа, основу которой составили сотрудники МУРа. Они прошли ускоренные курсы спецподготовки. Как сказал один из оперативных работников, "Маленько переучиваться пришлось. Мы-то научены ножи выбивать, а теперь учимся ножами убивать". Изучение трофейного оружия, подрывного дела, методов конспирации и разведки, лыжные тренировки.
Командование группой поручили старшему оперуполномоченному капитану Сосновскому. 9-го ноября группа совершила свой первый рейд. Доставили рацию в партизанский отряд, разгромили гарнизоны в двух населенных пунктах, пустили под откос состав с живой силой и техникой, казнили предателя - начальника полиции, нарушили телеграфно-телефонную связь на участке в десять километров, взяли и доставили двух "языков", причем один из них в чине гауптмана. Группа, получив хорошую "обкатку", без потерь вернулась в точку базирования.
В конце ноября командира группы вызвали в Особый отдел штаба фронта.
- Вы, капитан, догадываетесь, что обстановка очень скоро резко изменится.
- Так точно. - Сосновский чуть заметно улыбнулся. О готовящемся контрнаступлении наших войск не догадывался только самый глупый.
- Вы понимаете также, какое значение в этих условиях приобретает закрытость информации. В связи с этим есть одно осложнение. Вот в этом районе, - полковник показал место на карте, - был сбит наш самолет, на борту которого находился фельдъегерь с очень серьезными документами Ставки. Пилот погиб, фельдъегеря Тишкина выбросило из самолета, он замаскировал багаж и вышел к партизанам. По данным разведки, отправился в Энск, где имеется наша явка, с целью связаться с Центром по радио. Однако - нелепая случайность. В Михалево - это вот здесь - попал в банальную облаву и сейчас содержится вместе с другими гражданскими лицами в местной тюрьме. Ваша задача: освободить Тишкина, изъять документы и вместе с ним доставить в наш тыл. Задача ясна?
- Так точно.
- Гарнизон в Михалеве небольшой, - вставил свое слово молчавший до поры майор. - Тюрьма - одно название, бывшее здание районной милиции.
Предупреждая вопрос Сосновского, начальник отдела пояснил:
- Другой возможности у нас нет. Сутки на подготовку. Мои люди вам помогут.
- Состав группы по количеству?
- Не больше десяти человек. Как будете добираться до места, как будете проводить операцию - целиком на ваше усмотрение.
- Есть!
На передовой
Остановились на краю разбитого села. Останки сгоревших и разбросанных домов, уже припорошенные снегом. Посеченные железом, опаленные огнем печные трубы. Кирпичная колокольня, где располагались попеременно немецкий и наш НП, срублена прямым снарядом. Возле нее - стриженная осколками липа. Вспаханные минометным обстрелом огороды на задах бывших дворов. Глухой рокот фронта, время от времени сменяющийся напряженной тишиной. Скрип снега под валенками… Тяжелое дыхание бойцов… Морозный парок над строем…
Расположились в бывшей колхозной конюшне, чудом уцелевшей. Обустроились. Отгородили подходящий уголок плащ-палатками, раздобыли печурку, несколько ящиков из-под снарядов - соорудили из них столик. Пол в углу завалили соломой с крыши, застелили. Накололи дровишек и растопили печурку. Дымок расползался, просеивался через остатки соломенной кровли, снаружи заметен не был.
Согрели консервы, хлеб, нарубили подмерзшую колбасу, заварили чай. Немногословно поели. Закурили.
Разведывательно-диверсионная группа особого назначения. Семь человек. Почти все - опера с Петровки. Кроме приданного разведчика. Который вошел в группу, как патрон в обойму. Едва дожевав, он запахнул маскхалат и отправился "чего-то где-нибудь посмотреть".
Сосновский, развернув на столике карту, надолго "завис" над ней, изучал тщательно, запоминал накрепко, хорошо понимая, как много будет зависеть от четкого знания своего времени и места, своих действий в той круговерти, которая им предстоит.
С особым вниманием изучал подходы к Михалеву. Где в бывшем здании милиции содержался сейчас неведомый Тишкин.
Неведомый, конечно, но не чужой. Как ни странно, но Сосновский испытывал к нему чувство профессиональной солидарности, даже симпатии. Как к попавшему в беду боевому товарищу, выручить которого он, Сосновский, обязан не только как офицер, но и как коллега.
Ведь угрозыск постоянно пользовался услугами фельдсвязи. Во многие концы страны рассылались из МУРа спецсообщения, содержащие самые различные документы. То это был изъятый у подозреваемого паспорт с просьбой незамедлительно установить его подлинность и личность задержанного. То это были фотографии из розыскного дела, то дактилокарты, акты баллистической экспертизы из отстрелянных пистолетов. Да мало ли что еще…
Сосновский свернул карту и, приказав группе отдыхать, отправился в штаб полка.
Смеркалось. Застыло все. Ясно светил в небе месяц. Чуть порошил снежок.
Прошлое - позади, будущее - впереди. Где-то там оно, на Западе. Еще багровом от недавно упавшего солнца.
Штаб полка
- Как у тебя с немецким, капитан?
- На уровне… - Сосновский поскреб пальцами два дня не бритую щетину. - На уровне "хэнде хох!" и "Гитлер - капут!"
- Не густо. - Майор-особист глянул на него и погладил ладонью чисто выбритые щеки. - А у твоих ребят?
- Еще лучше, - усмехнулся Сосновский. - "Доннер веттер… твою муттер!"
- Понятно. Вам переводчик нужен.
- Не просто переводчик, майор. Нам нужен настоящий немецкий офицер. Форма, документы, знание обстановки.
- Поищем. У нас много чего найдется. И переводчики, и разведчики.
- Разведчик у нас есть, комполка выделил.
- Это само собой. Еще чаю? Это само собой. Но тебе нужен не только тот разведчик, что ползает. А тот, кто в полный рост ходит. Так я понял?
Сосновский молча кивнул.
- Ладно, капитан, шагай. Комполка ждет. Шагай налево по тропке, не ошибешься, его блиндаж аккурат под сосной.
Блиндаж был добротный. В углу - даже настоящая печь. Комполка заметил его взгляд, усмехнувшись, пояснил:
- Мои умельцы сочинили, саперы. Кирпича-то - хоть завались. - Это он с горечью сказал. - Как отстраиваться-то будем?
- Отстроимся. Надо прежде немца прогнать.
- Прогоним. Не вековать ему на нашей земле. Садись. Чай будешь?
Сосновский улыбнулся.
- Спасибо, товарищ подполковник. По третьему разу не смогу.
- Понятно. Как устроились?
- Нормально. Люди отдыхают.
- Это хорошо. Отдыхать всегда лучше, чем работать. Тогда вот смотри, - он развернул на чистом столе карту, - вживайся. Вот здесь, - комполка повел торцом карандаша по истертой, испещренной значками и знаками трехверстке, - вот здесь - линия обороны моего полка. Сосед слева - 176-й мотострелковый полк, справа…
- Извините, товарищ подполковник, - перебил его Сосновский, - может, лучше на местности посмотрим?
- Что, карту плохо читаешь? Ладно, пойдем. Только вот что, капитан. Перебивать старших по званию у нас не положено.
- Виноват, учту. Я ведь не строевой офицер.
- Однако и я - не кадровый. Строитель я. Потому и душа болит. За каждый битый врагом кирпич. - Он сунул карту в планшет, перекинул его на плечо, надел ушанку. - Ребята, подъем!