- На какой срок назначена диверсия?
- Силы концентрируются по мере подхода задействованных кораблей. Дата и час не назначены. Видимо, боевые действия начнутся в момент формирования конвоя.
- Что предусмотрено?
- Блокировка вашего аэродрома воздушными силами. Разминирование подходов. Торпедная атака на рейдовые суда. Высадка десанта.
- Какими силами?
- Это мне неизвестно.
- Товарищ Командир, - от себя добавил Штурман, - если в конвое имеется транспорт, значит, десант - не менее полка.
- Это радует.
Часов десять мы шли на юго-запад, затем легли курсом на юго-восток.
- Слева по курсу, - сказал Штурман, - минное поле. Обходим с "зюйда".
- Минное поле? - переспросил Командир и чуть было не добавил: "Это радует". Но Штурман его понял: там может работать тральщик.
И, словно поймав его мысль, доложил наблюдатель:
- Дым на горизонте!
- Идем на сближение, - тут же принял решение Командир. - Приготовиться к подаче сигналов.
- Каких? - спросил Боцман.
- Глупых. Непонятных.
- Пилотками будем махать, - предложил Одесса-папа.
- Хоть подштанниками.
Через некоторое время стало ясно, что дым на горизонте - это немецкий тральщик.
- Пашет, - пробормотал под нос Штурман, не опуская бинокль. - Заметил нас.
В общем, сначала все пошло как было задумано. Тральщик собирал мины, мы имитировали потерпевших крушение. Кто мы такие? Что за судно? Да разве разберешь? Немец застопорил двигатели, было видно, как по левому борту собралась команда. Они смотрят, мы им машем - кто чем может. Ракету пустили.
Одесса-папа со своим расчетом у орудия.
С борта тральщика донеслась немецкая речь через рупор. Но очень неразборчиво - Штурман перевести не смог. Зато Одесса-папа ответил очень разборчиво. Одним снарядом.
- Это радует, - горько произнес Командир, когда затих грохот взрыва и опал громадный холм воды.
Тральщик выполняет разные работы: разыскивает, уничтожает мины. А иногда собирает их на свой борт, чтобы поставить в другом районе.
Этот, видать, уложил на корму не менее десятка мин. Они сдетонировали. Одесса-папа виновато поскребывал затылок.
- Лучше бы ты, - сказал ему Боцман, - в самом деле на носу подштанниками махал. Заставь дурака Богу молиться…
Зато Егорка своего удовлетворения не скрыл. Присвистнул и за борт лихо сплюнул.
Командир прошелся по мостику. Закурил трубку.
- Идем на конвой. Решение примем на месте.
Мы снова взяли на юго-восток.
- Туман будет, - предсказал Боцман.
- Очень кстати, - отозвался Штурман.
- Я думаю, нам не надо подходить на лодке. Вышлем шлюпку, на веслах.
- Разумно. А после произведенной разведки выберем направление главного удара.
- Торпедная атака?
- Там видно будет, - уклончиво ответил Командир. - Экипажу подготовить личное оружие. Боцману - отобрать гребцов на шлюпку, под свою команду.
К ночи, как и обещал Боцман, ветер стих, на море пал туман. Не очень густой, подвижный. В нем все время что-то мерещилось, какое-то неясное движение. То ли призраки в простынях бродят, то ли вражеские корабли крадутся.
Лодка практически потеряла ход. А до Медвежьего оставалось еще миль с полсотни.
- До света не доберемся, - вздохнул Штурман.
- На месте осмотримся, - предложил Боцман, - и если что не так, укроемся с другого берега острова. До ночи.
- Верная мысль, - поддержал его Командир. - Ты сможешь лодку вокруг острова провести?
- Смогу. Она меня слушается. Почти как вас.
На траверз Медвежьего вышли к утру. Туман все еще укрывал море, но силуэт острова, милях в десяти, просматривался хорошо. Боцман обрасопил паруса. Лодка легла в дрейф. Предстояла разведка. А чувство у всех было как перед боем.
Вот сейчас многим этого не понять. Как это так? Идти в бой на изуродованном корабле. Практически невооруженными. Без шансов на победу. Без надежды остаться в живых. "Погибаю, но не сдаюсь!" И ведь никто не гонит… Но так было. Мы не жили каждый за себя. Мы жили друг за друга, экипаж за экипаж, корабль за корабль. Флот за флот. Весь народ за Родину. Ну нет у меня слов, чтобы это объяснить. Да и не нужны эти слова. Сейчас прямо говорят, что нас гнали на немца под дулами заградотрядов, под стволами особистов. Даже наш бывший президент это сказал накануне Дня Победы. Мол, были подвиги, это так, но подвиги совершались из-за страха. Никогда не поверю, хоть он и президент. Подвиг - это величие души. А величие с трусостью не совмещается…
- Не опоздали, как думаешь? - спросил Командир Штурмана.
- Скоро узнаем. Как туман разойдется.
- Наблюдать вперед.
Наблюдали так, что глаза на лоб лезли. И как потянул ветерок, как заволновался перед своей гибелью туман, проявились впереди неясные громады кораблей.
- Уходим, - приказал Командир.
И мы тихо, как Летучий Голландец, укрылись по другую сторону острова. Боцман стал отбирать гребцов на шлюпку. Не обошлось без споров. Больше всех шумел Одесса-папа. Требовал, чтобы его посадили загребным. Но Боцман его осадил:
- Ты ложкой в борще хорошо загребаешь, а на шлюпку тебя не возьму.
- Таки за что? - возмутился одессит.
- За то, что шуму от тебя много.
- Да я такие шаланды с арбузами водил из Одессы в…
- В Бердичев? - перебил его Боцман.
- Таки еще дальше - во Владивосток!
Тут Командир сказал свое слово:
- Отставить пререкания! Ты не на одесском базаре! Марш к орудию! Без гитары!
Скомплектовали экипаж. Боцман приказал мне:
- Ты, салага, впередсмотрящим. Докладывать постоянно.
Спустили шлюпку, отчалили. Обогнув мыс, потабанили, осушили весла.
- Ждем, - сказал Боцман. - Туман вот-вот сойдет.
И верно: вскоре туман начал редеть, завиваться космами. Появились в нем просветы. По команде Боцмана снова взялись за весла.
Я лежал, навалившись грудью на носовую палубу, прижав к глазам бинокль. Встречная волна брызгала в лицо соленым и ледяным, заплескивала окуляры.
- Наблюдать вперед, салага, - подбадривал меня Боцман, сидевший у руля.
Мы шли, прижимаясь к берегу: так нас было труднее заметить, чем на открытой воде. Да и спрятаться при обнаружении было больше шансов. К тому же прибойная волна заглушала скрип и плеск весел. Хотя, конечно, вряд ли нас могли услышать на расстоянии.
По курсу показался длинный мыс. Очень низкий, едва выступающий над водой. Волна, набегающая на него, пенясь, мчалась до берега и взрывалась о скалу белыми брызгами.
- Мористее берем, - прошептал Боцман. - Наблюдать внимательно.
Мы еще не обогнули мыс…
- Вижу конвой! - крикнул я. - По курсу сорок пять. Дистанция около пяти миль.
- Суши весла! Докладывай, что наблюдаешь.
- Стоят в кильватерном строю. Общим числом шесть единиц. Флагманом - эсминец. Десантная баржа. По флангам - патрульные катера.
- Армада, - презрительно, чтобы нас ободрить, хмыкнул Боцман. - А у нас всего два корабля.
- Три, - сказал кто-то. - Ты плотик забыл.
- И гитару одесскую, - кто-то добавил.
- Шуточки отставить. Возвращаемся в базу. Правые - загребай, левые - табань.
Мы круто развернулись почти на месте и пошли "в базу".
Командир выслушал доклад Боцмана и спросил его как-то по-домашнему:
- Ну что, Домовой, какую погоду на сегодня ждешь? Коленки не ломит?
- Коленки не ломит. - Боцман в свое время, оказавшись за бортом, подхватил жестокий ревматизм, скрыл его, конечно. И только определяя погоду на него ориентировался. - Товарищ капитан, сегодня ожидается ясный день.
- Чтоб тебя! - вырвалось у Командира, будто Боцман сам заказал такую погоду. - Значит, и с воздуха будут конвой прикрывать. Атакуем ночью. - Командир задумался. Видно, думки были тяжелые - на лбу складка пролегла, глаза притухли немного. - Отправьте шлюпку для постоянного наблюдения. Готовьте лодку. Минера - ко мне.
Командир потер лоб, резко выдохнул, будто с глубины поднялся:
- Нам бы пару гранат. Да вот жаль, нету.
- Есть, - сказал Егорка. - В шлюпке, на корме, в рундуке. Две "лимонки".
- Золотой ты парень, - грустно похвалил его Командир. Будто сильно пожалев, что гранаты все-таки нашлись. - Тащи их сюда.
Трявога, выйдя от Командира, был сумрачен; карманы его оттягивали гранаты. Он прошел в кормовой торпедный отсек. И закрылся там. Боцман проводил его тревожным взглядом. А Штурман вдруг пошел по всем помещениям лодки. Бесцельно. Иногда останавливался в задумчивости. В центральном посту погладил ручки перископа, вздохнул. Дальше пошел. Будто прощался с кораблем.
А мы той же командой, но без Боцмана, а со старшиной, пошли на шлюпке занять пост наблюдения. Обогнули мыс, плотно прижались к берегу, сбросили якорек. Наломали веток и замаскировали шлюпку. Наблюдали повахтенно. Двое наблюдали, двое делали вид, что дремлют.
Конвой застыл на своем месте. Спали корабли. Только сторожевики, опасаясь подлодок, курсировали вдоль строя. Да появились два истребителя - барражировали в высоте.
В двадцать ноль-ноль вернулись в базу. Тьма сгустилась - еле лодку нашли. Поужинали. Собрались всем экипажем в кают-компании.
- Я принял решение и отдаю приказ, - сказал Командир.
Было и так очень тихо, а стало вообще беззвучно. Только постукивал на переборке хронометр. Отмерял нам то, что было, и то, чего уже никогда не будет.
- Приказываю атаковать вражеский конвой. Основные удары - по транспорту и головному кораблю. Одновременно произвести захват сторожевого катера.
Никто не дышал. Мирно постукивал хронометр. Как ходики в крестьянской избе. Когда все глубоко спят накануне сенокоса.
- Общий план операции: скрытно выходим на рубеж, одной торпедой с минимального расстояния атакуем транспорт, идем на сближение с флагманом…
- На таран, что ли? - не выдержал кто-то.
- Приблизительно. Шлюпка, ведомая на буксире, швартуется к сторожевику. Захват.
- А если он будет в недосягаемости?
Капитан помолчал, а потом, опять потерев лоб, ответил:
- Он будет в досягаемости. На шлюпке две группы: группа прикрытия и группа захвата. Группе прикрытия - обеспечить поражающий огонь из личного оружия, а также из пулемета, снятого с лодки. Группе захвата - особое внимание к посту управления и радиорубке.
- А потом?
- Потом принять с лодки раненых, Егорку и судовые документы. Да, и фото капитана 2-го ранга Курочкина.
- И гитару, - добавил Одесса-папа.
- И гитару, - согласно кивнул Командир. - Вопросы есть?
Вопросов не было.
- В ноль часов выходим в рейд. Экипажу отдыхать.
Мы перебрались в кубрик. Настроение было тревожное. Нет, мы не боялись смерти или гибели, мы боялись не выполнить задачу. И каждый из нас - я в этом до сих пор уверен - прикидывал для себя: как я буду воевать, чтобы не подвести товарищей, чтобы не сорвать операцию?
Одесса-папа завалился на койку, закинул ногу на ногу и, сказав: "Это еще не повод, чтобы отменять концерт", положил на грудь гитару, пробежал пальцами по струнам. А запел мужичок Трявога.
Как сейчас помню - тесный кубрик, низкий подволок, тусклый свет. И песня:
Уж как пал туман
На море синее.
Позакрыл туман
Дорогу дальнюю…
Душевно пел Трявога… Затихла гитара. Дозвучала последняя струна.
- Давай, Одесса, нашу, - сказал кто-то. - Родимую.
Одесса-папа почему-то встал, накинул гитарный шнур на шею. Запел сам, а мы все подпевали. И, наверное, никогда еще не пели так ладно и красиво.
Подбросило лодку, и вышла торпеда,
Минута-другая и - взрыв!
Один из эсминцев исчез под водою,
Навеки себя схоронив!
- Вот так вот, - сказал Одесса-папа, прижав струны. - Задача ясна?
Вошел Штурман и сказал вполголоса:
- Боевая тревога, ребята. Занять посты согласно боевому расписанию.
- Есть! - за всех ответил Боцман.
Ночь выдалась темная. Холодная, как и всегда в эту пору. Но на море полной темноты никогда не бывает. Кажется, что оно, напитавшись дневным светом, по ночам скупо отдает его мерцанием волн, неожиданным всплеском, белоснежным гребешком.
Тяжелую лодку, как обычную шлюпку, оттолкнули от берега веслами. Разобрались по своим местам. Мне выпало попасть на шлюпку, в команду прикрытия. Я сидел на средней банке, с волнением сжимая в руках влажный и холодный автомат.
Да, как давно это было. А кажется, будто вчера. Да что там - вчера, вот только что.
Холодное море, холодное небо. Холодный соленый воздух. Впереди чернеет корпус нашей "Щучки". Над ней - неуклюжая громада двух парусов. Чуть слышно что то где-то плещется. Скорее всего, это играет вода в клюзах торпедных аппаратов. Или обегает, журча, рули глубины.
Небо чистое, в звездах. Тишина… Тишина как перед боем. Или на предельной глубине погружения.
Одиночество? Нет. Греет мое плечо рука Радиста. Вижу на корме лодки согнутые силуэты рулевых, ворочающих "кочергу" - румпель.
Странно. Идем под парусами на абордаж. Как в кино про пиратов. Или во сне про небывалые подвиги…
Какая же тишина. Ни звука, ни движения. Только скользит по правому борту неровный и прерывистый гребень скалистого берега.
Вышли на исходную позицию. Конвой сосредоточился милях в трех от берега, и Командир принял правильное решение подобраться к атаке со стороны острова. На его фоне было больше шансов остаться необнаруженными до момента атаки. Если бы мы подбирались с моря, нас засекли бы намного раньше. Ведь наверняка противник вел наблюдение именно в открытое море, не ожидая со стороны ничейного острова реальной опасности.
Некоторое время скользили параллельно берегу, точнее - между берегом и вражеской колонной.
Меня вдруг вызвал Командир. Мы подтянули шлюпку вплотную к лодке, и я перебрался на ее корму.
Тут произошло что-то странное.
- Спустить флаг, - приказал Командир глухим голосом.
А надо сказать, что все эти дни мы несли флаг на мачте-перископе. Спустить флаг - значит сдаться врагу. У нас даже в Уставе записано, что корабли нашего флота, Военно-морского флота Союза ССР, ни при каких обстоятельствах не спускают своего флага перед противником: гибель, но не сдача. И мы все как окаменели после таких его слов.
- Мы спускаем флаг не во время боя, - счел нужным пояснить Командир. И обратился ко мне: - Сохранить флаг нашего корабля на себе и водрузить его на корабле противника, как только мы его захватим. Задача ясна?
- Так точно!
И надо сказать, мы все почувствовали не только облегчение, но и уверенность в победе. Командир сказал это так легко и просто, будто немцы только того и ждали, чтобы сдать нам свой корабль и увидеть на его мачте советский военно-морской флаг. И это верно. Когда человек уверен в себе, то и все верят ему и в его победу.
Обмотавшись полотнищем флага, я вернулся на шлюпку и услышал:
- Приготовится к повороту.
"Парусная" команда работала четко и слаженно. Лодка медленно уклонилась и взяла новый курс. Прямо на конвой.
Нам хорошо были видны силуэты кораблей на фоне моря и неба. Особенно выделялся своей громадой десантный транспорт. Он находился в центре каравана, прикрываемый со всех сторон вспомогательными судами.
- Так держать, - услышали мы.
Что там было впереди, все от нас, сидящих в шлюпке, скрылось - никакого обзора из-за массивного корпуса лодки. Только иногда, когда порыв ветра чуть уводил корму в сторону, на мгновенье открывалась нам цель атаки. Корабли стояли, конечно, без огней. Только разок мне удалось увидеть слабую вспышку - либо огонек зажигалки, либо открывшийся на секунду люк.
Шли мы, конечно, медленно. И было впечатление, будто крались, как хищный зверь перед броском.
Переговаривались шепотом: все казалось, что нас может услышать противник.
- Нет худа без добра, - усмехнулся непослушными губами Радист. - Шли бы под двигателем, давно бы уж нас акустики засекли.
Ну что? А дальше был бой. Необычный. Без всяких правил. Может, потому мы его и выиграли. Уж больно мы немца ошарашили.
Да вот судите сами. В обстановке глубокой секретности формируется конвой для проведения серьезной операции. Успех которой мог бы очень сильно повлиять на обстановку в Баренцевом море в пользу противника.
И вдруг в ночи возникает какое-то странное, бесшумное судно и дает торпедный выстрел, поражающий транспорт с десантом.
Вот так оно и было… Мы незамеченными вышли на рубеж атаки и с предельно малого расстояния выбросили последнюю носовую торпеду.
А дальше все пошло так, как рассчитывал наш Командир.
Торпеда точно вошла в транспорт, значительно ниже его ватерлинии. У нас уже были на вооружении торпеды с регулировкой подводного хода.
Грянул страшный и неожиданный для противника удар. Транспорт получил смертельную пробоину и сразу же резко накренился на пробитый борт. И стал неудержимо ложиться на воду.
А наша "Щучка" спокойно шла дальше, будто не имела к этому событию ни малейшего отношения.
Море взбунтовалось. Взревели сирены, загремела бесцельная стрельба, забили колокола громкого боя, вспыхнули, несмотря на всю секретность, яркие прожектора - по волнам забегали белоснежные световые лучи. В общем, случилось для кого-то самое страшное, что может быть на море, а для кого то самое выгодное - паника.
А наша лодка неспешно продолжала ход и оказалась между флагманским эсминцем и сторожевым катером. Как и рассчитывал Командир.
Расчет был безупречен. Шлюпка, в которой находился наш десант, оказалась прямо под бортом немецкого сторожевика. Ударили наши автоматы. Взвились и впились в леера и фальшборт абордажные крючья, которые загодя заготовил наш Боцман. В пеньковые тросы, к которым крепились крючья, были тоже заранее ввязаны узлы, чтобы не скользили руки и не срывались ноги.
Под прикрытием автоматного огня, мы взлетели на палубу сторожевика. Началась рукопашная.
Я вот все эпизоды походов и рейдов хорошо помню. Будто память какой то свой дневник вела. А рукопашная на немецком катере… Она в памяти не осталась. Какими-то рваными кусками. Выстрелы… Удары… Крики… Ноги, скользящие по мокрой от крови стальной палубе. Помню: в правой руке автомат, в левой - сжатый в комок наш флаг. Помню: рвусь к мостику. Кто-то на моем пути возникает. И падает. Кто с криком, кто с хрипом, кто молча. В лицо что-то брызжет. А рядом все время Радист с пистолетом. Меня с нашим флагом охраняет.
И еще помню: я уже вязал к тросику полотнище флага, чтобы поднять его, а Радист, лежа у моих ног, шептал пенящимися кровью губами:
- Вот и все. Вот и победа.
Штурман уже стал у штурвала на мостике, Механик уже нырнул в машинное отделение. Одессит, закинув за спину гитару, уже поливал все вокруг из палубного пулемета.
А наша "Щучка"… Она медленно дрейфовала в лучах прожекторов в сторону флагмана. Мне хорошо было видно, как ее палубу хлестали крупнокалиберные пулеметные очереди. Но она под ними даже не вздрагивала. Вроде бы как большой кит, которого хлещут из мелкашек.
С нашего борта сбросили плотик. Спустили в него раненых. Послышалась твердая команда Командира:
- Якорь отдать!