Когда раздался лай собак, все мои видения в один миг исчезли, словно испарились. Я понял, что сбить со следа погоню мне не удалось и планы отсидеться в глухом лесу денек-другой рухнули. Меня гнали в угол, прижали к непроходимой трясине - это был конец. Почти не помня себя, повторяя в горячке: "Не возьмете…", я обреченно полез в болото. Перебираясь с кочки на кочку, цепляясь за пучки болотной травы и ветки редких березок - где по пояс, где по грудь в грязной жиже, - я упорно продолжал свое безнадежное движение навстречу гибели. Конечно, долго так продолжаться не могло: сначала я потерял рюкзак, потом оставил в жидкой грязи правый сапог. В борьбе с жуткой трясиной у меня не было шансов. Когда понял, что окончательно обессилел и дальше уже не двинусь с места - не смогу вытащить непослушное тело, по пояс, а потом по грудь намертво стиснутое скользкими сильными щупальцами болотного спрута, - из последних сил вытащил из кармана шинели пистолет. Лучше застрелиться, чем глотать жидкую вонючую грязь. Когда поднес "ТТ" к виску, услышал простуженный хриплый голос: "Держи! Палку держи, ядрена корень!" Мне показалось тогда, что небеса раздвинулись, и я еще подумал: "Неужели у бога такой хриплый голос?" Затем по моему плечу (хорошо хоть здоровому) больно стукнул длинный березовый хлыст: отбросив пистолет, я судорожно вцепился в него обеими руками и даже зубами. Своего спасителя на берегу я пока не видел - глаза застилал кровавый туман, - но, уже теряя сознание, почувствовал, как чьи-то сильные руки потащили меня из ненасытного чрева трясины…
…Через какое-то время я почувствовал, как кто-то легонько хлопает меня по щекам и уже знакомый хриплый голос повторяет:
- Давай, парень, очухивайся! Очухивайся, ядрена корень, не донести мне тебя… Слышь, парень, очухивайся!..
Еще не открывая глаз, подумал: "Что со мной было?" И сразу все вспомнил - до того момента, как человек с этим самым голосом кинул мне палку. Потом все куда-то поплыло, и сейчас я начал понимать, что, по-видимому, потерял на время сознание. Такого со мной еще не было ни разу в жизни. Зачем-то сосчитав про себя до трех, я широко открыл глаза - и зажмурился! Меня ослепил яркий солнечный свет. "День-то сегодня солнечный, а я и не замечал", - подумалось некстати. А может быть, как раз кстати - кто знает?! Главное, что я был жив! Пусть окруженный со всех сторон врагами, пусть в почти безнадежном положении - но я жив, черт возьми! Меня захлестнула переполняющая все мое естество волна дикой и безграничной радости, почти абсолютного счастья - я жив!!
- Ага, вроде очухался! Глаза-то открывай, вижу ведь - душа твоя в тело возвернулась! - снова услышал я над собой голос человека, которого еще не видел.
Теперь уж осторожнее, чуть прищурившись, я снова открыл глаза и наконец смог разглядеть лицо склонившегося надо мной человека. Его длинная седая борода сразу же бросилась мне в глаза, в первые мгновения заслонив все остальное. Потом, приглядевшись, я увидел перед собой пожилого длинноволосого мужчину - не мужика, а именно мужчину, ибо в лице его без труда читалась некая интеллигентность. На вид я бы ему дал не больше пятидесяти: хотя седина сильно его старила. Крупные черты лица как бы заострились из-за невероятной худобы - при этом большие карие глаза излучали некий внутренний свет, словно идущий из глубины души этого человека. "Блаженный какой-то… Или святой - вроде юродивого…" - подумалось мне. Главное - он явно не был чекистом-оперативником из советских "органов", будь то "Смерш", НКВД или госбезопасность - этих я отличал сразу…
- Давай, парень, вставай потихоньку, пойдем отсюда. Мне тебя на себе не донести, - заговорил бородач.
- Ты кто? - спросил я первое, что пришло в мою затуманенную, словно свинцом налитую тяжелую голову.
- Человек я, тварь божья, - ответил он просто, потом добавил: - Люди кличут Монахом. Ты меня так и называй.
- Куда же мы пойдем? - спросил я.
- Рядом тут, километра два, может, чуть больше…
- Ты что, дядя, какое "рядом" - тут одна трясина вокруг! - произнес я в недоумении и попытался встать.
- Постой, парень, я помогу!
Бережно поддерживая, он помог мне встать на ноги. Я оглянулся и увидел, что находимся мы на крошечном островке твердой земли, где даже две березки росли. Но вокруг, насколько хватало глаз, расстилался унылый "болотный пейзаж": редкие деревца, какие-то чахлые кустики, кочки и покрытая зеленой тиной топь.
- Положись на меня и пока ни о чем не спрашивай - всему свое время, - упредил мои дальнейшие вопросы мой спаситель.
Он велел идти строго за ним, в метре позади, след в след. Потом медленно побрел по пояс в воде - одним-единственным, ему только известным путем. Собрав последние силы, пошатываясь от слабости, я двинулся следом - а что мне еще оставалось? Этот Монах оказался довольно высоким человеком, на голову выше меня. Одет он был в потертую кожанку черного цвета, повязан поверх шеи грязным красным шерстяным шарфом - что было на ногах, я не успел разглядеть.
Так мы брели около часа, не меньше. Я совсем обессилел, замерз и уже почти ничего не видел и не осознавал. Когда мы вдруг вышли на твердую землю, я словно провалился в какую-то бездонную темную яму…
Через несколько дней после того, как я окончательно пришел в себя, Монах рассказал: без памяти, в горячечном бреду я провалялся почти трое суток и лишь изредка приходил в себя - на короткое время. Я смутно припоминал бессвязные обрывки кошмарных видений, где меня преследовали какие-то люди, почему-то в черных кожаных одеяниях - они все время пытались утопить меня в зловонной луже, а я задыхался, пытался вырваться, звал на помощь - при этом беззвучно, как рыба, открывал рот в немом крике. На самом деле, как потом рассказывал Монах, кричал громко и даже от этого порой приходил в сознание. В такие минуты он поил меня из металлической кружки теплым противным отваром. Еще помню, как он возился с моей раной на плече: чем-то промывал, потом обкладывал, заматывал - и так много раз. После коротких минут возврата к реальности я снова впадал в беспамятство, снова за мной гнались в кошмарных видениях люди в черном…
Потом я открыл глаза и каким-то внутренним животным инстинктом, который, наверное, сохранился в нас еще от первобытного человека, отчетливо понял - выкарабкался!
Оглядевшись, я увидел, что нахожусь в каком-то подобии землянки - на фронте такие сооружения именовались блиндажами. Только эта, в отличие от фронтовых, была вырыта совсем неглубоко: ее бревенчатая крыша даже выступала над поверхностью земли - это я сразу понял по крошечному окошку под самым потолком, затянутому куском целлулоидной пленки. Тусклый дневной свет, скупо проникающий внутрь через грязный целлулоид, все же позволял разглядеть убогую внутреннюю обстановку сего жилища: два топчана, застеленных сухой травой (на одном находился я), грубый стол из неструганых досок, железная печка в одном углу, в другом - куча какого-то тряпья. Помещение, если можно так его назвать, имело форму квадрата, примерно три на три метра - с земляным полом и земляными же стенами, завешанными драной мешковиной. Хозяина не было, но печка топилась - однако в землянке было холодно и при дыхании появлялся пар. "Фантастика! - подумал я при виде этого, с позволения сказать, жилья. - Неужели он здесь действительно живет?" Сверху на меня была наброшена моя же шинель и еще трофейное шерстяное одеяло - такие выдавали на фронте немецким солдатам в зимних условиях. Откинув все эти покрывала, я попытался встать. Не сразу, потому как от слабости кружило голову и по всему телу шла какая-то противная дрожь, но я все-таки сумел сесть. Потом услышал, как открывается дверь и внутрь, чуть пригнувшись и почти доставая головой до потолка, вошел Монах. Одет он был все в ту же длинную кожанку с шарфом, теплые ватные брюки и высокие резиновые сапоги, какие бывают у рыбаков или охотников, шапки на нем не было, и длинные седые волосы растрепались в разные стороны, словно от ветра. Поглядев на меня своими большими магнетическими глазами, он удовлетворенно хмыкнул:
- Поднялся, паря? Вот и ладненько. Значит, помогли мои травушки заговоренные, а еще мох целебный, которым я рану твою обкладывал. Матушка природа, с божьей помощью и молитвой чудодейственной, лечит не хуже самых искусных лекарей - вот так-то, парень!
- Да кто ты такой? - снова, не удержавшись, задал я все тот же, что и при нашей первой встрече вопрос.
- Я уже сказал, Монах я, божий человек. А тебя как звать-величать?
- Александр…
Я, вопреки правилам, назвал свое настоящее имя, потому как отчетливо почувствовал - здесь не место для всех этих шпионских конспиративных игр.
- Вот и ладненько! Значит, Александр. Давай-ка, парень, для начала откушаем, что бог послал. Слаб ты очень…
Я прожил у него почти девять дней. За это время достаточно окреп, поправился и если не восстановил полностью былую форму, то к дальнейшему движению к цели был вполне способен. А цель у меня была одна: возвращение на "ту сторону" - за линию фронта.
За то время, что прожил в землянке у своего спасителя, Монах не задавал мне никаких вопросов: кто я, откуда, от кого спасался - абсолютно никаких. Я был ему за это очень благодарен, потому как правду сказать не мог, а врать этому человеку мне не хотелось. Впрочем, в один из вечеров (днем он обычно где-то пропадал) Монах неожиданно разоткровенничался и рассказал немного о себе. Оказалось, до начала тридцатых годов он действительно имел прямое отношение к церкви, но не в качестве монаха: он был сельским священником, батюшкой - коих на Руси когда-то особенно почитали крестьяне. В тридцать втором церквушку закрыли - потом из нее сделали колхозный амбар, а отца Андрея (так его звали) отправили в трудовой лагерь для перевоспитания. Попал он на строительство легендарного Беломорско-Балтийского канала.
- Эх, парень, повидал я там всякого… - неторопливо рассказывал мой собеседник. - Сколько же там людей русских погубили! На костях канал этот построили…
Потом он рассказал мне, что был выпущен из лагеря в тридцать шестом, попал на поселение в Архангельскую область. А в тридцать восьмом его снова забрали… В начале войны, где-то недалеко от этих мест, разбомбили эшелон с заключенными, которых перевозили куда-то на восток, подальше от линии фронта. В том эшелоне был Монах - так он снова оказался в родных местах, вроде бы на свободе - а вроде и нет… Когда сюда пришли немцы, ему даже разрешили служить в церкви. Но это его не радовало: слишком много горя, смерти, людских страданий принесла немецкая оккупация. Впрочем, отец Андрей старался, как мог, помогать людям хотя бы словом божьим. Но вот вернулась Советская власть, и перед Монахом встал выбор: что же дальше? Формально он беглый зэк - значит, опять за колючку, на верную смерть? Он выбрал свободу: летом укрывался на этом небольшом островке, который не был отмечен ни на одной карте и известен лишь немногим из окрестных стариков-староверов. Зимой прятался у местных верующих - так продолжалось уже год. "Изловят тебя, непременно изловят", - мысленно посочувствовал я и посоветовал:
- Уезжать вам отсюда надо. Если есть хорошие знакомые, из бывших ваших прихожан - пусть помогут достать хотя бы справку из сельсовета. Таких, как вы, сейчас много: без документов, из оккупированных областей - десятки миллионов оказались в подобном положении. Вполне можно с ними смешаться, выправить себе новые бумаги!
- Хорошо, я подумаю, - только и ответил он, посмотрев на меня как-то странно.
Расстались мы хорошо. Вместо утопленного в болоте сапога Монах откуда-то достал мне пару вполне сносных немецких солдатских сапог. Подозреваю, что в свое время они могли быть сняты с убитого - но что же делать, не мог же я идти босиком! Через сутки с небольшим я был около того самого тайника на краю лесной поляны, где две недели назад оставил чемоданчик с рацией, - там же находились таблицы позывных, коды, шифровальные таблицы. Поэтому мне без труда удалось связаться с разведцентром. А еще через сутки я получил "посылку"…
…Я взглянул на наручные часы: десять двадцать утра. Несмотря на все передряги последних двух недель, в результате которых я был ранен и чудом не утонул в трясине, часы шли на удивление точно. "Значит, до встречи еще час сорок минут, - отметил, присаживаясь на весьма кстати подвернувшийся пенек, - что же, подождем". Я был еще слаб, и десятикилометровый переход по лесу меня изрядно вымотал - впрочем, за последние три-четыре дня мое состояние значительно улучшилось. Отсюда, из придорожного молодого сосняка на самой опушке, я хорошо просматривал перекресток проселочных дорог, куда должна была подъехать та, кого я ждал. Или подойти - этого я не знал. Места здесь были глухие, до ближайшего райцентра километров тридцать. "Вряд ли тут появится кто-то посторонний, - подумал я, обозревая в бинокль окрестности, - видно, что здешними дорогами пользуются нечасто". Впрочем, особенно рассматривать было нечего: с моего "наблюдательного пункта", расположенного на возвышенности, я видел лишь уходящие за горизонт бескрайние лесные массивы.
С момента моей выброски прошло всего девятнадцать дней, но окружающая природа за это время разительно переменилась - в последнюю неделю особенно. Подул северный ветер, резко похолодало: по ночам начались заморозки, а вчера даже выпал мокрый снег. С деревьев облетали последние листья, и я с грустью подумал: "Финита ля комедиа - как говорят французы. Набегался по лесам досыта! Пора отсюда выбираться, да побыстрее…" Честно говоря, я совсем было потерял всякую надежду на спасение, но вчера госпожа Фортуна, похоже, снова повернулась ко мне лицом: немцы с самолета сбросили для меня "посылку". Впрочем, не только для меня. В большом брезентовом тюке грузового парашюта находилась экипировка, документы, деньги, еда, оружие и даже медикаменты на двоих. Именно второго агента, женщину, я сейчас и ожидал. Немцы не страдают излишней сентиментальностью: из-за одного-единственного разведчика-диверсанта, притом русского - то есть меня, они вряд ли стали бы посылать транспортный "Юнкерс" в дальний советский тыл. Наверняка все дело в этой незнакомке, которую в радиограмме мне было приказано встретить, сопроводить до линии фронта и лично переправить на "ту сторону". Выходит, она была моим пропуском назад?..
Утро выдалось солнечным и безветренным: мне стало жарко в шинели; я расстегнул две верхние пуговицы и снял фуражку. На плечах у меня красовались новенькие полевые погоны майора военно-медицинской службы, поверх шинели - хромовый офицерский ремень с портупеей и кобурой, в которой покоился новенький "ТТ". Мои размеры, внесенные в "Личную карточку агента", позволили немцам подобрать для меня вполне приличный гардероб - в точности по моему росту и габаритам, не исключая почти новых яловых сапог. Документы тоже были в полном ажуре - об этом я мог судить вполне профессионально, недаром когда-то состоял в специальной команде 1Г! Пригревшись под ласковыми солнечными лучами, я не то чтобы задремал - так, слегка расслабился…
Я услышал отдаленный звук приближающегося автомобиля и мельком глянул на часы: до обусловленного времени еще час. Такие вот рандеву - мероприятия более чем рискованные. Не исключено, что вместо той, которую я ожидал, сюда могут нагрянуть опера из контрразведки - кстати, поэтому я пришел много раньше - понаблюдать за окрестностями. После всего, что мне довелось пережить за последнее время, было бы крайне нелепо оказаться в лапах "Смерша". Пригнувшись, я осторожно выглянул из-за сосновой ветки: мимо медленно прогромыхала старая разбитая "полуторка" - в ее кузове, ближе к кабине, стояли несколько металлических бочек. Когда машина исчезла за деревьями, я снова вернулся на "свой" пенек и задумался о Монахе: если бы не он, кормил бы я сейчас болотных пиявок…
…Громкий треск работающего двигателя снова вернул меня к действительности: "Мотоцикл! - определил я на слух. - Притом "наш", советский - вон как тарахтит, "родимый"!"
Действительно, со стороны Смоленска к перекрестку приближался мотоцикл с коляской. Я поднес к глазам бинокль, и в первый момент меня чуть удар не хватил: мотоцикл был синий, милицейский, а за рулем сидел человек в форме! "Неужели готовят засаду с оцеплением?!" - пронеслось в голове. Но потом я успокоился: во-первых, мотоцикл был только один, что на засаду не тянет. Во-вторых, в коляске я разглядел женщину. Черты ее лица я пока не различал - слишком велико было расстояние, но вскоре по фигуре, по манере держаться, когда она ступила на землю, безошибочно определил - она! Женщина неспешно подошла к дорожному указателю и, очевидно, разглядев мою условную пометку карандашом, которую я нанес почти два часа назад, махнула водителю рукой. Тот, даже не заглушив двигатель, моментально развернулся и через минуту скрылся за поворотом…
Я взглянул на часы: около двенадцати, прибыла почти минута в минуту. Выждав еще пять минут и убедившись, что все в порядке и "хвоста" за ней нет, я вышел из сосняка и спустился с пригорка к перекрестку. Она меня сразу узнала - та самая Надежда, к которой меня привел Сова!
- Здравствуйте, товарищ майор! Не подскажете, в каком направлении город - в восточном или северо-восточном? - произнесла она условную фразу-пароль.
- Вы ошибаетесь, гражданка! Город в юго-западном направлении!
Это был отзыв, услышав который Надежда облегченно вздохнула:
- Так вот вы какой, Крот!
- А вы, насколько я понял из радиограммы, Лотос?
Честно говоря, она приглянулась мне еще тогда, в бараке: невысокая, черноволосая, с ладной фигурой и красивым, чуть смуглым лицом - этакая горячая южанка-казачка… Сейчас, при дневном свете - в скромном драповом пальто и шерстяном платке, с небольшим саквояжем в руках, она показалась мне еще симпатичнее. Впрочем, она была первой женщиной, которую я видел за последние две недели, - может, в этом все дело?
- С вами был напарник, что с ним? - спросила Надежда.
- Погиб.
Она нахмурилась, промолчав.
- Этот милиционер, который вас сюда привез - он что, знакомый? - поинтересовался я.
- Да вы же с ним встречались. Помните, участковый Мамедов?
- Надеюсь, он не в курсе нашей деятельности?
- Нет, конечно. Считает меня растратчицей. Укрывал у себя последние две недели, после вашего ухода. Тогда я решила, что и мне пора "лечь на дно", - стало очень опасно. А Мамедов этот, он у меня в руках - пил, ел, гулял - все на мои деньги. Я про него много чего знаю… Сказала, уезжаю в деревню, к родственнице…
- А теперь, как говорится, к делу. Неподалеку я спрятал "посылку": там ваша военная форма, документы и все остальное. Теперь вы младший лейтенант медицинской службы Кравцова Светлана Николаевна. Кстати, моя подчиненная! Пойдемте в лес, тут километров пять ходу - по дороге я вам все объясню!
- Слушаюсь, товарищ майор! - с легкой иронией произнесла она.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Из дневника А. Н. Яковлева
"Сегодня, 6 ноября 1944 года, я начал вести дневник. Конечно, бумаге много не доверишь, тем не менее отдельные вехи моей биографии я решил таким образом фиксировать. Раньше у меня не было подобного желания (к тому же и писать, признаться, я не любитель), а вот теперь, после недавнего возвращения "оттуда", появилась потребность многое вспомнить и переосмыслить.
Вчера здесь, во Фридентале, был небольшой банкет по случаю моего награждения Железным крестом второго класса. Кроме того, я был произведен в чин лейтенанта вермахта, стал офицером. Если честно, особой радости я не испытываю - после третьей "ходки" в советский тыл осталась лишь физическая, да и душевная усталость. А может, сказывается недавнее ранение? Награду мне вручал сам Отто Скорцени: теперь он оберштурмбаннфюрер СС - повышен в звании за успешное выполнение операции в Будапеште. Хотя запасной аэродром в Смоленской области мы не захватили, Скорцени заявил, что я проявил личную храбрость и вел себя как герой. К тому же вывел из советского тыла особо ценного агента "Лотос"… О том, как мне это удалось и чего стоило, - разговор особый… Еще о самом главном: я получил недельный отпуск и завтра отправляюсь в небольшой городок на юге Германии, к Еве. Там я должен наконец-то увидеть сына. Своего сына!"
* * *
…В палате для выздоравливающих Смоленского эвакогоспиталя в этот ночной час все уже крепко спали. Капитану Горячеву снилось лето, зеленый деревенский луг, по которому он шел с женой и дочкой. Молодой козленок, взбрыкивая, весело прыгал вокруг них. Все трое радостно смеялись, отчего на лице спящего капитана проступала неясная улыбка. Похоже, он выздоравливал.