А капитан Прадос уже вводил свой "бреге" в пикирование, нацеливая его на железнодорожный узел Севильи, где скопились десятки военных эшелонов с сотнями вагонов. Капитан Прадос видел, конечно, гибель "потеза", но сейчас он мог думать только о том, чтобы весь бомбовый груз его группы лег как можно точнее. Скорость самолета нарастала, земля приближалась с невероятной быстротой. До момента, когда штурман откроет бомбовый люк, осталось несколько секунд, но капитан за это время успеет оглянуться и посмотреть на остальные машины. Больше всего он беспокоится за "драгона" русского летчика - выдержит ли "саркофаг" такую нагрузку, не развалится ли в воздухе при пикировании?
Денисио охватывал взглядом все: и устремившийся к земле. - "бреге" капитана Прадоса, и "потез" француза Денена, не отстававший от "бреге" ни на один метр, и едва заметные дымки паровозов, и даже крохотные фигурки людей, в панике мечущихся по железнодорожным путям…
А потом он увидел, как полетели бомбы, сброшенные с самолетов капитана Прадоса, Франсуа Денена. Через мгновение и он сам, услышав, как Павлито крикнул: "Пошел!", открыл бомболюк. Еще через мгновение Павлито завопил: "Накрыли! Слышишь, накрыли сволочей!"
Внизу теперь все полыхало, к небу взлетали глыбы горячей земли, куски искореженного металла, сорванные с вагонов крыши и двери, вздыбливаясь, опрокидывались навзничь, маневровые паровозы. А густые, черные полосы дыма стлались и стлались по изрытой воронками земле, и все это было похоже на конец света, на катастрофу после извержения внезапно проснувшегося вулкана, в недрах которого десятки или сотни лет копились страшные силы: вот этот долго спящий гигант встряхнулся, и теперь пощады от него не жди.
…Эстрелья прильнула к иллюминатору и, не отрывая глаз, сжавшись от напряжения, со смешанным чувством боли и какого-то неестественного восторга вглядывалась в землю своей Севильи, где совсем недавно все ей было дорогим и близким и где теперь все стало чужим и враждебным. Сейчас она не думала о том, что в огне и в дыму могут гибнуть не только те, кто виновен в смерти ее отца, матери и братьев, но и люди, которые ни в чем не виноваты, - такие же рабочие, как ее отец. Не думала об этом потому, что, наверное, была убеждена: своих там не должно быть.
Нет, там, где взрываются бомбы, людей нет. Там - озверевшие двуногие существа, которых надо уничтожать. Всех до одного! Иначе жизнь на земле прекратится…
Святая мадонна, почему она, Эстрелья, не выпросила в Картахене хотя бы пять-шесть штук гранат? С каким наслаждением она швырнула бы их сейчас туда, где мечутся эти двуногие чудовища! Это ничего, что она не увидела бы, где они взорвались, главное в другом: она могла бы думать, мечтать, как осколками ее гранаты в клочья разносит какого-нибудь фашиста, продавшего и предавшего свою родную Испанию Ведь каждый раз, вспоминая ту ночь в Севилье, когда ей пришлось бежать из города, она видит застреленного ею Нарваэса, его глаза, и - пусть ее простят все святые! - ничего, кроме сладкого чувства удовлетворения, Эстрелья не испытывает. Вначале ее пугало это чувство: неужели она и сама уже озверела, неужели в ней не осталось ничего человеческого?
Но это вначале. А потом все стало иначе - слишком много Эстрелья теперь знала. Знала о том, как франкисты бросают в костры детей, если обнаруживают в их карманах пустую гильзу от винтовочного патрона; как они загоняют крестьянок в коровники и, наглухо закрыв двери, поджигают их и хохочут, слыша крики о помощи и мольбы о пощаде; как они, изрубив на куски попавшего к ним в плен республиканского летчика и затолкав эти куски человеческого тела в ящики, сбрасывают на парашюте в расположение мадридских и барселонских аэродромов…
Да, Эстрелья ожесточилась! Как раньше девушки мечтали о любви, о нежности, о песнях и музыке, так Эстрелья теперь мечтала о мести.
Снова и снова она вглядывается в землю Севильи и жалеет только об одном: все же не ее руками нанесен удар, она даже не является участником этого возмездия, просто свидетель - и все. Правда, смотреть на землю и видеть, как фашисты, будто тараканы, разбегаются по щелям и многие из них падают, чтобы больше никогда не встать, - смотреть на все это необыкновенно радостно, такое зрелище словно бы очищает душу от накипи и хотя немного избавляет ее от постоянной боли. А за это Эстрелья очень благодарна летчику Денисио: если бы вот сейчас, сию минуту, он был рядом с ней, она, не задумываясь, крепко его обняла бы и расцеловала.
Эстрелья улыбнулась своим мыслям: почему она так благодарна только летчику Денисио? А Павлито? А Вальехо? А тем, кто находится в других машинах? Разве все они сделали меньше, чем Денисио? И разве им она должна быть благодарна меньше, чем Денисио?
2
На командный пункт Эль Кармоли уже успели передать: группа капитана Прадоса успешно выполнила задание, генералы Сиснерос и Дуглас объявляют благодарность всем экипажам… И просят срочно сообщить, чей экипаж погиб в бою…
Капитан Прадос говорил Денисио:
- Погиб экипаж Труэвы. Лейтенант Труэва и его штурмана Сорилья были славными ребятами, оба - из союза социалистической молодежи. Труэва мечтал: "Как только закончится война - поеду в Советскую Россию. Хочу посмотреть Сибирь и Урал. И еще - озеро Байкал…" Я видел у него большую карту, на которой Байкал, Сибирь и Урал Труэва раскрасил красной краской. Когда я у него спросил: "А почему - красной?" - он ответил: "Я люблю красные флаги".
Потом Эмилио спросил:
- Вы не боялись, что ваша машина может развалиться в воздухе? Когда я увидел ее руль поворота, весь изрешеченный пулями, у меня потемнело в глазах. Каждую минуту я ожидал:: вот-вот произойдет катастрофа. Почему вы не вернулись?
- Никто не вернулся, - ответил Денисио.
Капитан Прадос задумался, затем сказал:
- Простите меня, Денисио, но я не все понимаю… Труэва и его друзья погибли, потому что они очень любили свою Испанию и не могли не ввязаться в драку с фашистами. Я тоже не исключаю для себя возможности однажды не вернуться с боевого задания - я испанец и также, как Труэва, люблю свою страну и свой народ. Но вы, Денисио… Вы и ваши друзья… Что вас заставило сюда приехать и подвергать жизнь опасности? Насколько мне, известно, русские летчики категорически отказываются от всяких льгот, связанных с денежным вознаграждением. Так что же? Что, Денисио?.. Вас прельщает слава?
Денисио улыбнулся:
- Слава? - Вряд ли кто-нибудь из нас о ней сейчас думает… Испанию и ее народ мы тоже любим, капитан, по, если по-честному, не это главное. Случись вот такое же, как в Испании, несчастье в Мексике, в Швейцарии или в какой-либо другой стране - мы, не задумываясь, отправились бы туда, чтобы помочь людям защитить свою свободу. Это называют чувством солидарности. Интернациональной солидарности!..
- Вы коммунист, Денисио? Или, как у вас называют, большевик?
- Да.
- А Павлито?
- Тоже.
- А генерал Дуглас?
- Конечно!
Капитан Прадос снова задумался.
- Коммунисты - особый народ, Денисио?
- Почему? Почему - особый? Если у них и есть что-нибудь особенное, то это повышенное чувство ответственности за все, что происходит в мире. Хотя… - Денисио посмотрел на Эмилио, думая о чем-то своем.
- Хотя - что? - спросил капитан.
- Скажите, капитан, если бы вы вдруг узнали, что на нашу страну напали немецкие или итальянские фашисты, и нам приходится трудно, и мы нуждаемся в вашей помощи, вы пришли бы к нам оказать эту помощь?
Эмилио ответил не сразу. Он не знал России. Почти совсем не знал.
В той среде, где он рос, о России всегда говорили, как о стране варваров. "Русские люди? Это же дикари, - утверждали все, кто окружал Эмилио. - Они убили своего монарха и разграбили все ценности, которые накапливались веками. Большевики? Святая мадонна, они строят там какие-то коммуны, где из одного котла хлебают деревянными ложками сразу сто человек! Они разрушили все церкви и храмы, а те, кто не потерял веры в бога, ушли в глухие леса Сибири и живут там в пещерах, будто на их землю снова вернулся каменный век…"
Многому Эмилио не верил. Не могли быть варварами люди, у которых были Толстой и Пушкин, Лермонтов и Достоевский. Коммуны? Да, о коммунах говорили даже те, кто не закатывал истерик при упоминании о Советской России. И говорили не в пользу тех, кто эти коммуны создавал. Но разве они видели эти коммуны собственными глазами?
И все же, многому не веря, Эмилио Прадос не питал особой симпатии к далекой и незнакомой стране: слишком непонятной она ему казалась, слишком загадочными для него были люди, населяющие эту страну. А когда он увидел первых русских добровольцев - танкистов, летчиков, пехотинцев - молодых людей с открытыми лицами, веселых, грустных, задумчивых, печальных, жизнерадостных, молчаливых, он не мог скрыть своего удивления и, если честно говорить, разочарования: уж очень они обыкновенные и ничего таинственного и загадочного в них нет. Люди как люди! И их очень просто можно полюбить даже за то, что они вот такие простые, что в них нет ничего показного и наигранного. Они и смерть принимают без позы, до конца оставаясь самими собой…
Эмилио хорошо помнил тот день - это было всего дней десять - двенадцать назад, когда на аэродром Эль Кармоли приземлился русский истребитель "чатос", весь продырявленный пулеметными очередями "фиатов". Уже по тому, как самолет заходил на посадку - то задирая, то опуская нос, раскачиваясь с крыла на крыло, - нетрудно было догадаться: летчик тяжело ранен.
Едва коснувшись колесами земли, машина закружилась на месте, цепляясь консолью крыла за траву, потом летчик выключил зажигание, и она замерла, точно совсем выбившись из сил.
Вместе с другими летчиками, механиками и санитарами Эмилио побежал к самолету. И то, что он увидел, заставило его содрогнуться: русский пилот, парень лет двадцати, не больше, со светло-русыми вьющимися, как у девушки, волосами, недвижимо сидел в кабине, уронив голову на борт машины. На плечах и на груди парня выступила кровь - он, казалось, весь был изрешечен пулями.
Девушка-переводчица первой взобралась на крыло машины и сказала:
- Миша, Мишенька, потерпи немножко. Сейчас я отстегну ремни парашюта, и мы потихоньку вытащим тебя из кабины. Ты меня слышишь, Мишенька? Смотри, вон едет санитарная машина. Все будет хорошо…
Русский летчик с трудом приподнял голову, и что-то похожее на улыбку мелькнуло на его лице. Капитан Прадос, наверное, никогда не забудет этой улыбки: в ней он увидел и любовь к жизни, и покорность судьбе - счастливой судьбе умереть за святое дело, и невысказанную боль души - он ведь еще почти не жил, а уже все кончилось.
Чуть слышно летчик проговорил:
- Напиши маме… Или нет… Не надо писать… Когда вернешься, обо всем ей расскажешь… Она не знает, где я…
Больше он ничего не успел сказать.
Мертвого его положили на носилки и понесли. И сотни людей скорбно провожали этого красивого в жизни и в смерти парня, молча шли по зеленому полю, и капитан Прадос видел, как они плачут.
Впервые за долгие годы плакал и сам Эмилио…
- Если бы я вдруг узнал, что на вашу страну напали фашисты, - наконец ответил он Денисио, - и если бы я знал, что русские люди нуждаются в моей помощи, я отправился бы в Россию.
- Вот видите! - улыбнулся Денисио. - Выходит, нас не так уж и трудно понять. Для того чтобы принять такое решение, какое приняли мы, надо всего-навсего быть честным человеком…
3
В тот же день они вернулись в Барселону - Денисио и его экипаж с Эстрельей.
Встречали их майор Риос Амайа и комиссар полка Педро Мачо, Они тоже знали об их полете на Севилью, но прежде чем стали об этом полете расспрашивать, майор Риос Амайа сказал:
- Нашей войне с фашистами, нашим победам над ними изрядно мешают анархисты. Есть, конечно, среди них довольно порядочные и честные люди, как, например, Буэнавентури Дурутти, но даже и они не понимают, что без железной дисциплины никакая армия победить не может… Скажите, Денисио, вас этим истинам не учили? Вас не учили выполнять приказы точно, и безукоснительно?
У него был очень хмурый вид, у майора Риоса Амайи, вид, не предвещающий ничего хорошего. Денисио, Павлито и Вальехо стояли перед ним навытяжку. Эстрелья же сочла для себя более безопасным спрятаться за "драгон". Педро Мачо смотрел в землю, покусывая кончик уса. И, кажется, едва заметно улыбался, будто ему было приятно присутствовать на этом маленьком драматическом спектакле.
Сразу поняв, что командир полка имеет в виду, Денисио сказал:
- Приказ о вылете на боевое задание мы получили от генерала Дугласа, камарада хефе. Мы не нарушали дисциплину.
- Генерал Дуглас был осведомлен, что вы выполняете другой приказ?
- Да, конечно… Нет, наверное, не знал…
- А знал ли он о том, в каком состоянии находится ваш самолет?
- Наш самолет? Наш самолет находится в очень хорошем состоянии.
- Так считал генерал Дуглас?
- Конечно… Нет, генерал Дуглас это подразумевал… Хотя это не совсем точно… Генерал Дуглас наш самолет не видел. Но он, наверное, так думал…
- Не отчень все хорршо, - по-русски сказал Риос Амайа. - Идемте в штаб.
Он пошел впереди, рядом с комиссаром полка, вполголоса о чем-то с-ним переговариваясь. А сзади плелись Денисио, Павлито и Вальехо. Эстрелья, умышленно поотстав, замыкала шествие.
- О чем он с тобой тары-бары? - спросил у Денисио Павлито, понявший только русскую фразу майора.
- Тысячу благодарностей за наш самоотверженный поступок, - сказал Денисио. - Говорит, что без особого приказа вылететь на такое важное задание и на таком гробу, как наш "драгон", могли только настоящие герои.
- Гвоздь мужик! - воскликнул Павлито. - Понимающий человек! А почему ты такой хмурый? Почему не радуешься? Он, сказал что-нибудь еще?
- Сказал, что будет ходатайствовать перед генералом Дугласом о наградах.
- Видишь? - Павлито плечом толкнул Денисио. - Этот майор далеко пойдет, потому что смотрит в корень вещей. Я ему уже сейчас присвоил бы звание генерала. А ты?
- Я не торопился бы, - вздохнул Денисио. - В корень вещей он смотрит по-своему. Так, по крайней мере, мне кажется. Прежде чем майор представит нас к наградам, он за самовольный, без его приказа, вылет разнесет нас в дым… Как бы нам не пришлось с тобой в срочном порядке отправиться в Союз.
- Ты что, обалдел?! - крикнул Павлито, останавливаясь. - Он так сказал?
- Намекнул. Мы должны были доложить генералу Дугласу, что, во-первых, выполняем срочное задание командира полка, и, во-вторых, что наш "драгон" - это катафалк, а не бомбардировщик. Так он считает…
- "Так он считает"!. - Павлито несколько раз стукнул кулаком о кулак - признак того, что он вот-вот взорвется. - "Так он считает"! - зло повторил он. - Стратег! А ты спроси у него, как в таком случае они думают, драться с фашистами? Будут ждать, когда у них навалом появятся "чайки" и "ишачки"? Ха, вояки! Я еще в ту минуту, как увидел этого Риоса Амайу, подумал: "Вот лапша. Не летчик, а лапоть!"
В штабе - небольшом деревянном домике на самом краю аэродрома - было две комнаты: одна, совсем крохотная, - приемная, другая, пошире и подлиннее, - непосредственно штаб, где размещались командир и комиссар полка, штурман и начальник штаба. Посреди этой комнаты стоял огромный стол, на котором обычно во всю его длину лежала склеенная по частям карта с нанесенными на ней районами боевых действий.
Майор Риос Амайа и комиссар Педро Мачо, придя в штаб первыми, скрылись в большей комнате, а Денисио, Павлито, Вальехо и Эстрелье дежурный сказал:
- Вас попросили подождать здесь, в приемной.
- Там будет заседать трибунал? - невесело усмехнулся Павлито. - Черт знает что! Вместо того чтобы и вправду вынести людям благодарности, над ними хотят учинить расправу.
Педро Мачо, чуть приоткрыв дверь, позвал:
- Эстрелья!
Прежде чем покинуть, приемную, Эстрелья шепнула Денисио:
- Я с вами в Севилью не летала… Хорошо?
Денисио кивнул: "Не беспокойся".
Ее не было очень долго. И этот факт вызывал тревогу. Денисио теперь признавал: они действительно должны были доложить о том, что выполняют задание по срочной доставке грузов. На кой дьявол они полетели на бомбежку? Ведь "драгон" и взаправду скорее похож на катафалк и очень просто мог развалиться на части при первой атаке "фиатов"… Риос Амайа правильно сказал: "Без железной дисциплины никакая армия победить не может…" А тут еще Эстрелья… Если командир полка и комиссар узнают, что она летала на Севилью, - тогда все.
Наконец, выглянув в приемную, Эстрелья сказала:
- Входите!
В комнате, оказывается, были не только Риос Амайа и Педро Мачо. С двух сторон стола молча стояли летчики, штурманы, начальник штаба и еще какие-то незнакомые Денисио люди - всех, наверное, человек пятнадцать, - и все смотрели на входивших Денисио, Павлито и Вальехо, и у всех в руках были стаканы с красным вином, а там, где отдельно расположились майор и комиссар полка, на подносе лежали три красные гвоздики и стояли три бокала, до краев наполненные вином.
Майор Амайа едва заметно взмахнул рукой, и все, кто находился в комнате, дружно крикнули:
- Виска Совьетико! Виска Денисио! Виска Павлито! Виска Вальехо!
А Эстрелья уже несла оторопевшим Денисио, Павлито и Вальехо поднос с цветами и бокалами вина, и все это было так неожиданно, что Денисио, Павлито и Вальехо не могли произнести ни слова.
Комиссар Педро Мачо сказал:
- Выпьем, друзья! За первый боевой вылет в небе Испании! За вашу любовь к нашей земле и к нашему народу! За Советскую Россию и Испанскую республику! За Свободу человечества!
Они выпили, и тогда Павлито вдруг воскликнул:
- Виска Эстрелья! За первый боевой вылет в составе боевого экипажа!
Педро Мачо спросил у Денисио:
- Что сказал Павлито?
Тот, не задумываясь, ответил:
- Он сказал, что ему нравятся испанские девушки, особенно Эстрелья…
- Он сказал, - проговорил майор Риос Амайа, - что Эстрелья летала вместе с ними на Севилью. Он сказал, что они не могли не взять ее с собой, потому что Эстрелья своими глазами хотела видеть, как будут корчиться в огне и в дыму люди, которые причинили ей очень много горя… Я правильно перевел слова Павлито, Эстрелья?
- Да, камарада хефе.
За столом воскликнули:
- Виска Эстредья!
- Черт знает что! - сказал Педро Мачо. Помолчал, посмотрел на Эстрелью и добавил: - Виска Эстрелья!.. Но если это повторится еще хоть раз…
Амайа укоризненно взглянул на Педро Мачо:
- Теперь о главном: командование приняло решение закрепить за летчиками республиканской Испании Денисио и Павлито два русских самолета-истребителя "москас". Командование также приняло решение зачислить летчиков Денисио и Павлито в интернациональную эскадрилью нашего полка.
Когда Денисио перевел Павлито слова Риоса Амани, Павлито попросил своего друга:
- Скажи майору, что он настоящий человек и настоящий командир! Скажи ему, что мы не подведем. Слышишь? Скажи так: Денисио и Павлито, русские летчики республиканской Испании, будут драться с фашистами до последнего! И постараются вогнать в землю побольше этих сволочей. А если кому-нибудь из нас придется погибнуть, то мы будем знать за что!..