Товарищ военный
Ивана Ивановича взяли в трудовую армию и отправили работать на военный завод в Нижний Тагил. В письмах он писал, что живет в общежитии, работает в литейном цехе, готовит формовочную смесь, и что такой жизни и такой работы он бы не пожелал злейшему врагу.
Ольга Михайловна плакала от горя, заботилась, переживала, думала: что же делать? Что предпринять? Как вызволить мужа из такой беды?
Общая беда сближает, и Ольга Михайловна стала как-то проще и ближе к нам, квартирантам, мы разговаривали, делились своими переживаниями, старались помочь друг другу.
Как-то раз Люба рассказала Ольге Михайловне насчет меня, и в тот же день я была устроена на работу санитаркой в детскую консультацию, в которой Ольга Михайловна работала заведующей. Она взяла мой паспорт и поставила штамп "Принят", хотя об увольнении штампа не было.
- Ерунда! - сказала она. - Неужели я с руководством техникума, в случае чего, не договорюсь!
Нас было трое санитарок: Щитова Тася - старшая санитарка, женщина лет сорока с лишним, Нина Ясинская, лет тридцати, и я. Нам вменялось в обязанность наводить чистоту в помещении и топить печи.
Приходилось по очереди одной из нас приходить на работу почти с полночи, чтобы растопить все печи, вскипятить на углях шприцы и все инструменты, поставить двухведерный самовар, остудить кипяченую воду, перемыть графины и стаканы, налить свежей кипяченой воды, нащипать лучины для шпателей.
В консультации работали четыре врача: Кондакова, Помашевская, Гинзбург и Зеленая. Практически весь персонал состоял из эвакуированных - из Киева, Одессы, Харькова и Ленинграда.
Консультацию санитарки разделили на две половины. Мне как новенькой досталась большая половина, с инфекционным отделением и боксами. Старшая санитарка Тася зорко следила за моей работой.
С санитаркой Ниной мы подружились сразу, женщина она была простая, без ехидства и каверз, жила до войны где-то под Харьковом.
- Ты, Маня, грамотная? - как-то спросила меня Нина.
- Окончила семилетку, - с гордостью ответила я.
- Так чого ти пішла сюди? - продолжила Нина, от волнения переходя на украинский язык. - Було б у мене сім класів! Та я б в життя з цією гадюкою не працювала! - и она указала на Тасю.
От Нины я узнала, что до меня устраивалась на это место одна молоденькая девчонка, но, не выдержав придирок Таси, сразу уволилась и ушла на завод.
Что мне было делать? Попала я сюда по несчастью, и как-то надо привыкать, угождать, что ли.
Когда кончался прием, мы начинали мыть полы, обтирать мебель.
Как-то вечером, когда в инфекционном отделении никого не было, я запела песню "Капитан, капитан, улыбнитесь!".
Тася подслушала и с ехидством всем сообщила:
- Новая-то наша работница затворилась в боксе да песенки попевает!
- А тебе-то что, завидно? - одернула ее бойкая на язык Ленка. - Или обидно? Пусть поет! Девчонка еще!
- Ведь на работе! Нельзя!
- Нельзя? Знаешь, нельзя только штаны через голову надеть да на небо лезти!
С Ленкой у Таси вечно были споры.
Вскоре кто-то из молодых сестер потерял хлебную карточку. Они и сами не знали, где вытрясли, не надеялись найти и ни на что не претендовали. Но Тася точно и категорично заявила, что это украла Ленка, больше некому. Удивляюсь, как она не сказала на меня. Ленке донеслось, и она взбеленилась:
- Ты, шкура, что врешь на меня? Поймала? Да?! Да я тебе темную вечером сыграю и мозги вытрясу! Ты меня попомнишь, сука! - Ленку трясло от ярости. - Всю жизнь на порошках жить будешь! Я же медичка, я все приемы знаю! Житья от тебя нет санитаркам, а теперь и до нас добралась…
Тираде не было конца, много было сказано всяких разных слов, и Тася стала на некоторое время тише воды, ниже травы. Она стала побаиваться бесстрашной и отчаянной Ленки: такая, пожалуй, ненароком и отомстить может. Еще было свежо воспоминание среди медиков об одной такой "темной".
Была в то время одна злющая-презлющая старуха, Ворожева Вера Семеновна, уж хорошо бы врач, а так себе - средней руки фельдшеришко в вендиспансере, очень любила она всех подряд учить и воспитывать.
Бывают такие люди, давно уж на пенсии, а никому проходу не дают и с работы никак не уходят. Часто коллеги стараются не ссориться с ними, справедливо считая, что себе дороже, а они этим пользуются и паразитируют, высасывая всю кровь из коллектива.
Нашлись и у нас подхалимы, выбрали на свою голову такого кровососа в местком всей медицинской "епархии", а ей только этого и нужно было - должность ей дала право беспрепятственно ходить с проверками по всем больницам и поликлиникам.
Помню, работала я тогда еще первые дни, прием был небольшой, сестры собрались в коктории и о чем-то судачили.
Никитина Фрося, в тот день дежурившая "на фильтре", прибежала как полоумная:
- Девки! Ворожева идет!
Все побежали по своим местам. Я спросила Ленку:
- Кто такая Ворожева? И почему ее надо бояться?
- Это наш местком, а остальное позже сама узнаешь.
Ворожева вплыла в консультацию словно царственная особа - гордая, надменная. Прошла, заглянула во все углы. Специальной тряпочкой потерла, есть ли пыль на рамах боксов. Я подобострастно следовала за ней по пятам.
- Ты новенькая? - снизошла она до меня.
- Да, - несмело ответила я.
- Чистота неважная, рамы надо мыть с содой. Стекла чтобы блестели. Это отделение инфекционное, нужна особая чистота, о личной гигиене не забывай. И потом, температура довольно низкая. Почему? Две печки. Ой, да они чуть теплые. Как же вы так топите?
- Да дрова-то сырые, да гнилые, - попробовала я оправдаться.
- Никаких скидок! Никаких скидок! Суши! Или еще что. В общем, как хочешь! Но чтобы в отделении было тепло, хоть из дому неси. Завтра приду, проверю.
Она посмотрела на меня уничтожающим взглядом и поплыла снимать стружку с других.
Так вот с этой самой Ворожевой осенью курьезный случай вышел: ей кто-то "сыграл темную", когда поздно вечером она шла с партийного собрания. Снегу еще не было, на улице тьма, и народу ни души. Вдруг из-за угла солдат с палкой. Шапку на глаза надвинул и давай охаживать молча Ворожеву палкой.
- Товарищ военный! Товарищ военный! - заверещала Ворожева. - Что вы делаете! Вы ошиблись! Ой! Ой! Ой! Помогите!
А кто? Все обыватели сидят по домам на десяти запорах. Война. Даже и собак нет нигде ни одной. А "товарищ военный" все продолжает воспитывать…
У Ворожевой и очки в грязь слетели, а без очков она, как сова днем, ничего не видит. "Товарищ военный", натешившись, зашвырнул подальше березовый кол да и был таков. Попробуй найди. В Ирбите все мужчины военные.
Пришла на утро Ворожева в центральную поликлинику вся в синяках и расплакалась. Судили-рядили все врачи и сестры, кто бы это мог быть. А как узнаешь? И порешили на том, что какой-то, наверное, из ее же бывших больных чем-то был недоволен и решил так жестоко отомстить, а может, и по ошибке.
Потом уже через много времени мы узнали, как дело было, но молчали. И радовались в душе, что хоть немного этой злыдне, да досталось.
Новый год
Как-то утром, уходя на работу, в воротах столкнулась с военным в форме, вещмешком за спиной, в руках он держал небольшой видавший виды чемодан. В сумерках я сначала подумала, что это мужчина, но, приглядевшись, поняла, что женщина. Высокая ростом, полная, сутулая, с большим загнутым вниз носом.
- Здравствуйте, девушка! Вы живете в этом доме? - спросила женщина хриплым простуженным голосом.
- Да, - с интересом разглядывая незнакомку, ответила я.
- А Ольга Михайловна дома?
- Проходите, - я отворила пошире калитку.
Женщина зашла во двор.
Вечером, когда я пришла с работы, Люба сообщила новость:
- Любовь Израилевна приехала, беременная, с фронта. Должно быть, тут жить пока будет.
Внимательно выслушав Любу, я пошла на кухню, чтобы набрать воды. Ольга Михайловна с гостьей были тут и разговаривали:
- Располагайся вверху, можно для тебя освободить маленькую комнату.
- Нет, Ольга Михайловна, неудобно, у тебя же сыновья большие. Я уж тут обоснуюсь, чтоб они не видали беременную бабу, зачем вас стеснять. Может, и Иван Иванович скоро приедет.
Без шинели и сапог гостья мне показалась еще безобразнее и неуклюжее. В гимнастерке под ремень, с ужасно широким задом, покатыми плечами и большим животом. Военная форма сидела на ней, как на корове черкесское седло. Она была типичная еврейка с большим повислым носом, втянутым ртом и далеко выступающим тяжелым подбородком. "Ну и красавица!" - подумала я и пошла на реку за водой.
К моему приходу Любовь Израилевна сняла военную форму, облачилась в цветастый красный халатик, который был немного ей мал, и стала походить на обыкновенную простую женщину.
Нрава она была очень веселого, то и дело смеялась, шутила:
- Вот и отвоевалась я, брюхо, правда, нажила. Ну и что, подумаешь, кому какое дело. Замуж я ни за кого не собираюсь. Рожу, буду воспитывать и жить.
Человеком она была очень общительным - сразу со всеми в доме перезнакомилась и в первые же дни побывала у всех в гостях.
Под Новый год пригласила всех к себе на кухню, чтобы вместе встретить 1942 год. На кухне затопили печь, поставили варить чугун картошки, наготовили два самовара кипятка, собрали кто что мог к чаю.
- Ой, сколько у меня сегодня гостей! - радостно восклицает Любовь Израилевна. - Как много народу! А за компанию, говорят, и жид задавился! Но я хотя и жидовка, но давиться погожу!
Она знала неистощимое множество анекдотов про евреев и с большим удовольствием, будто настоящая артистка, рассказывала их. Сверху принесли патефон. Собрались одни женщины и ребятишки. Единственный в доме мужчина, Михаил Иванович, в нашу компанию не пошел, извинился и сказал, что у него срочный заказ, да и неудобно одному мужчине быть в женской компании.
Дуся с Женькой пришли, Нюра, ну конечно же, все мы и Ольга Михайловна с ребятишками. Ребятишки жались к камину, голодными глазами посматривая то на картошку, то на вазочку с желтым сырым сахарным песком, то на тонкие черные ломтики хлеба. Наконец вскипели самовары и сварилась картошка. Ольга Михайловна принесла керосиновую лампу, на случай если отключат электричество. Так как ребята очень хотели есть, то как сварилась картошка, все сели за стол. Какого-либо спиртного не было. Правда, Ольга Михайловна сказала, что у нее где-то есть бутылка шампанского, осталась в память от доброго мирного времени, но ведь у стола собрались три беременных женщины, и мы решили сохранить бутылку до дня Победы. Но как бы то ни было, за чаем, хоть и без шампанского, мы произнесли тост за победу русского оружия.
После чая Ольга Михайловна отправила сыновей наверх учить уроки. Женька же уверяла, что у нее уроки сделаны и не хотела уходить, потому что начиналась самая интересная часть нашего вечера - ворожба.
- Товарищи женщины! - обратилась ко всем Любовь Израилевна. - Кто из вас венчан в церкви? Я-то хоть сама и проверчена, да не обвенчана!
- Я, - несмело ответила Нюра.
- Хорошо! Кольцо обручальное есть?
- Есть!
- Давайте золы и чистый стакан с водой, да чайное блюдце, будем ворожить.
Живо принесли на блюдце золы.
- Нюра, бросай в стакан кольцо! С тебя и начнем. Загадывай…
- Про мужа?
- Ясно, про кого же еще? Когда в обручальное кольцо смотрят, гадают только о мужьях.
Любовь Израилевна внимательно посмотрела:
- Вижу! Жив-здоров! Вы скоро увидитесь. Смотри сама, вот он, ну прямо как на фотографии.
Нюра смотрела-смотрела:
- Вроде вижу, вроде нет! Какое-то пятно, если уж очень долго смотреть и думать, то может и…
- Да ну, что ты смотришь же, ясно видно! Он у тебя блондин? Я же говорю, скоро увидитесь.
Потом ворожила Люба про Михаила Власовича. Любовь Израилевна перетряхнула золу, долго и внимательно смотрела и спросила:
- А он вам пишет?
Люба сказала все как есть.
- Ворожба - это предрассудки, и я не знаю. Я ничего не вижу. Все что-то неясно неопределенно. Ждите, надейтесь, ведь на войне всякое бывает. Может, он теперь в таком месте находится, что и писать-то нельзя.
Потом еще много и долго ворожили кто как мог и умел: на картах, на руке, выливали в воду растопленный воск, жгли на подносе бумагу и смотрели на тень. Даже мне наворожили в новом 1942 году кавалера. Надо же было что-то каждой болтать, хоть немного забыться, и болтали кто во что горазд. Так не заметили, как 12 часов подошло.
Стали слушать радио.
Репродуктор долго шипел, кряхтел, и наконец послышались слова: "Дорогие товарищи! Граждане и гражданки Советского Союза! Бойцы, командиры и политработники! По поручению Советского правительства и Центрального комитета поздравляю Вас с Новым годом и желаю всем советским народам в новом 1942 году разбить без остатка наших смертельных врагов - немецких захватчиков! С Новым годом, товарищи!"
Утром на работе все поздравляли друг друга с Новым годом. Прием был небольшой. Мы - санитарки - сделали уже основную работу и сидели, готовили шпатели.
- Вот бы пробраться туда да Гитлера убить! И войне конец бы был, - сказала Ленка
- О! Если бы в одном Гитлере дело! - покачала головой детский врач Юдифь Львовна.
- А вот говорят, если проклинать человека долго, то он умрет лютой смертью. Я еще это от бабушки слышала, - сказала Ленка. - Бывает ли такое? Ведь Гитлера теперь весь мир проклинает. Не правда ли?
- Может быть, и бывает! - рассеянно сказала Юдифь Львовна, - все равно придет время, и он получит свое. Придет возмездие и Гитлеру, и всем его приспешникам.
После Нового года к нам в консультацию пришел из военкомата рассыльный:
- Кто у вас медсестры Буланова, Пахомова и Устинова? - строго спросил он. - Получите повестки.
Устиновой и Пахомовой не было, они работали патронажными сестрами и ходили по адресам, только Буланова находилась в инфекционном отделении.
- Елена, тут к тебе! - позвала сестра. - Повестка в военкомат, завтра к 8 утра.
- Ну вот! А я что говорила? Без меня все равно победы не будет! Так и знайте!
Через два дня мы провожали наших девчат на фронт, Елена не унывала, а может, делала вид.
- Ну, девки, прощайте! Не забывайте нас! А уж я постараюсь - или грудь в орденах, или голова в кустах. И непременно с победой! Только ждите!
Вечером 5 января я отвела свою сестру Любу в роддом. Рано утром чуть свет побежала проведать, мне сообщили, что она в три часа ночи родила сына. На восьмой день Любу выписали. Я их встретила, и мы понесли домой Николая, так Люба назвала новорожденного сына.
Дома у нас было уже все готово заранее, у печки поставлена кроватка.
Так появился у нас новый жилец, который выставлял свои требования на первое место, добивался пронзительным ревом, не давая нам покоя ни днем ни ночью. Может, ему было холодно, а может, новорожденному передавалось настроение матери. Люба и сама удивлялась, что этот ребенок беспокойнее и намного крикливее тех, старших. Печь мы, хотя торфом, но топили, больше было золы, чем тепла. Но все же не на улице. Мне не раз приходилось ехать на торфяник, долбить ломом смерзшиеся пласты.
Человек может привыкнуть ко многому. Вот, допустим, мирное время. Человек сыт, тепло одет, и все у него есть, но он все равно чем-то не доволен. Началась война, нагрузка увеличилась, работа не по силам, холод, голод, но человеческий организм мобилизуется, приспосабливается и может сделать порой невозможное. Человеческие возможности поистине неисчерпаемы. Каждый человек не знает, на что он способен в трудный момент, разные люди - разные характеры…
* * *
Литературно-художественное издание
Составители: А.В. Камянчук, В.К. Вепрев,
Ответственный за выпуск: А.В. Камянчук
Художественный редактор: А.В. Камянчук
Художник: Т.А. Богаевская
Технический редактор: М.В. Камянчук
Корректор Г.В. Бирюкова
Подписано в печать с готовых диапозитивов 21.02.15 Формат 84х108 1/32. Печать офсетная. Тираж 1 000 экз.
Заказ № 2356
ООО "Издательский дом "Печатный вал" 623851, Свердловская обл., г. Ирбит, ул. Горького, 2 "Д", тел. (34355) 3-87-38, 3-80-69