С трудом мне удалось растопить печь. Ставлю на нее чугунок с картошкой в мундире, но тут гаснет свет. Свечи, что случайно сохранились от мирного времени, уже давно сожжены, керосина нет. Ребята в темноте начинают хныкать, особенно Вовка. Я прижимаю ребятишек к себе, начинаю вспоминать давно забытые стихи и сказки.
Картошка сварилась. Я чищу ее перед печкой на тарелке, вот только соли у нас самая малость осталась. Но тут протопилась печка, и стало совсем темно. Вовка заревел: "Надо маму!" Разделись в темноте и, нарушив весь порядок, легли все втроем на большую кровать. Прижавшись поплотнее друг к другу и укрывшись одеялом, мы согрелись и долго еще лежали. Я рассказывала сказки. Дети уснули.
- Может, все же загорится свет? - думала я. - Как же уроки-то учить?
Но свет так и не загорелся. Я лежала и думала:
- Да мы живем всех хуже. А почему так? Вот у Черных есть керосин, они его как-то достают? Хотя керосин с первого дня войны нигде не продается. Он теперь у спекулянтов на вес золота… соль и мыло тоже. Как же жить нам дальше, если затянется война? Хлеба с октября месяца иждивенцам дают 250 грамм, детям и учащимся - 300 грамм. Это как раз поесть один раз. Откуда же у людей берется мука? Дуся все время стряпает картофельные шаньги или блины. У Ольги Михайловны тоже питаются неплохо, лишь мы живем на одном пайке. И что делать, когда кончатся дрова?
Мне только исполнилось 17 лет, а я чувствовала себя древней старухой - тяжелые мысли, раздумья о том, как жить дальше, не покидали меня ни на минуту.
Электричество так и не дали до завтрашнего дня. Энергия нужна военным заводам, которые как грибы после дождя росли в Ирбите с первых месяцев войны.
Наутро детей я отвела в садик. Потом пошла на уроки с невыученным домашним заданием. Мне в тот день ужасно не везло. По хирургии я на первом же уроке схватила двойку, по терапии болтала не знаю что, наугад, поставили "три". Учителя словно сговорились терзать меня весь день, а может, выдавал мой растерянный вид. Следующий урок - латынь, меня спросили опять. Я не смогла ответить на вопрос, и учитель заслуженно поставил мне "кол". Но, как говорится, беда не приходит одна. Вечером, когда я пришла в детсад, воспитательница мне сказала: "Вашего мальчика вырвало после обеда, и температура 37,3. Завтра не приму, идите на прием". Вовка действительно был какой-то вялый, бледный. Мы пошли домой, он то и дело хныкал, отставал и просился на руки.
Вечером он не стал есть, поднялась температура до 38, его опять стало рвать. Жаловался, что болит живот и голова. Я позвала Ольгу Михайловну. Она пришла, послушала, посмотрела, сказала, что утром больного навестит сама.
Пришел Иван Иванович, заправил нашу лампу керосином, на случай если опять погасят свет.
Ребенку стало хуже, и я просидела у его кроватки почти всю ночь. Пробовала было учить уроки, но мысли мои были далеки от ученья. Я плакала от бессилия и молилась, чтобы Вове стало лучше. Как бы я хотела видеть его здоровым, пусть бы он даже баловался и надоедал. Это для меня было бы сейчас самым большим счастьем, лишь бы только не болел! Я всю ночь смотрела на осунувшееся бледное личико с синевой под глазами, на вяло опущенные детские ручонки. Поила с ложечки чаем, подавала лекарство.
К утру жар понемногу начал спадать. Я с нетерпением ждала прихода Ольги Михайловны, прислушиваясь к каждому шороху. Наконец-то раздался стук ее каблучков.
- Ну, как наш больной? Спал? - взяв в руки стетоскоп, спросила хозяйка.
- Ночью ему было плохо, а к утру стало получше, - устало ответила я.
- Валю не води сегодня в садик, а вечером я зайду, - озабоченно сказала Ольга Михайловна, закончив осматривать Вову.
Я не могла оставить детей одних и первый раз не пошла на занятия. Истопила печь, как могла приготовила обед, ведь дома детей надо чем-то кормить, а кроме картошки, горсти пшенной крупы и куска черного хлеба ничего не было. На рынке у спекулянтов можно купить все, но где взять такие бешеные деньги.
Решила порадовать больного киселем, но для его приготовления нужен был сахар. Я пошла попросить взаймы немного сахара у Черных.
Дуся мне протянула маленькую стопочку сахара:
- Ты что, девка, дома-то?
- Да как же я уйду и оставлю больного, - осторожно, боясь просыпать, взяла я сахар.
- Вот что, дорогуша, тебе тут шибко будет трудно, вот еще одного родит сестра-то, не жизнь, а малина будет! А вот бы Бог прибрал этого… Да и того бы рожать не надо, хоть бы двое, все же не четверо!
Я уж хотела обратно отдать ей песок, но ничего не сказала и пошла. Сахар был мне нужен теперь позарез. Я принесла его домой, осторожно высыпав из кулечка на блюдце. Валя уж тут - подбирает пальчиками сахаринки. Я вроде и не плачу, но по щекам как горох катятся слезы. Слишком непосильное горе на меня свалилось. Что делать? На моих глазах умирает человек, а я бессильна!
Запавший животик ребенка судорожно подергивается, его поминутно рвет уже одной водой. Вторые сутки маковой росинки во рту не было. Господи, вразуми!
Я пошла за советом к Паше. Все же женщина постарше меня, и у нее двое детей, что-нибудь да подскажет.
- Сыпи, - спросила Паша, - никакой нет? А Ольга Михайловна что говорит? Может, просто отравление, что-то поел несвежее? У меня у Лидушки было так же, ничего, прошло. Вот бы клюквы или брусники где достать, ему надо что-то кислое дать. На рынке есть, наверное, ягоды-то, но ведь дорого. А ты уж шибко-то не переживай, маленькая мама! Все пройдет! Не горюй!
- А ведь верно, Паша! - воскликнула я. - Побегу я к дяде Егору, попрошу у него смородиновое варенье!
Варенья мне дали целый стакан, и я радостная побежала варить кисель.
Выздоравливал Володя очень медленно и долго. У него вообще был слабый кишечник, частые поносы. Прошло много дней, прежде чем он стал вставать и играть. Всему виной было плохое питание.
Каждую минуту, каждый миг мне сверлила голову одна и та же мысль: "Что делать? Продолжаться так вечно не может. Чтобы выжить, нужно устраиваться на работу…"
Штамп в паспорте
На занятия я не пошла и на второй день, и на третий… Работа по дому, уход за детьми занимали все мое время. Дни были похожи один на другой: накормить детей, прибрать в доме, помыть пол, уложить детей спать.
Еще с вечера Иван Иванович сказал мне, что на завтра запланирована стирка и нужно принести воды. Утром на кухне затопили печь, и я пошла на реку за водой. Каково же было мое удивление, когда на берегу реки я встретила Феню. Она обрадовалась нашей встрече не меньше, чем я, и после приветственных восклицаний пригласила меня к себе домой.
Строго наказав ребятам ничего не трогать, я на минутку побежала к Фене.
- На мотозавод не устраивайся, - советовала мне она, - лучше уж на автоприцепный, это хоть завод старый, но производство уже налажено. Шибко трудно работать. Двенадцать часов почти никогда смена не бывает, а все шестнадцать да больше. Совсем замучили, сильно тяжело! - горестно вздохнула Феня. - И дрова, и уголь грузи, и железо всякое, и детали, всё на себе. Известное дело, завод, легкой работы для нашего брата там нет. Что не поднимешь, все тяжелое…
- А на диатомитовом-то как? - прихлебывая горячий чай, спросила я.
- На диатомиткомбинат тоже не ходи, - со знанием дела рассудительно ответила Феня, - там теперь какой-то секретный двадцать пятый завод откуда-то привезли, говорят, работать там тоже не лучше, чем на мотозаводе. - Феня встала из-за стола, взяла с печи чайник и долила в мою кружку кипятка. - А лучше всего, ты бы училась: что тебе, семья-то ведь не твоя, пусть сестра как хочет, дети-то ведь ее. Это же надо в такое время четвертого рожать, это уж не от большого ума. Это ерунда, что ты пропустила неделю занятий, догонишь при желании. Тебе надо во что бы то ни стало продолжать учиться, а то век будешь мучиться, вот как мы, грешные.
Ушла я от Фени в полном смятении.
В первый раз после болезни отвела ребятишек в садик. Радуюсь - наконец-то появилось свободное время. Что делать? На занятия решила сегодня не ходить. Иду по тротуару и думаю: чем же мне теперь заняться?
- Сосновских! - я оглянулась на голос и вижу, меня догоняет Семкина, наша староста.
- Ты почему не ходишь на занятия? - строго спросила Лида.
- Болею! - не сообразив, что сказать, ответила я.
- А чего ходишь по улице? - Лида посмотрела на меня подозрительно, плотно сжав маленькие кулачки.
- То есть болела, а теперь уже лучше, - поправилась я.
- С сегодняшнего дня начинаются контрольные. У тебя там сплошные двойки, ты всю нашу группу тянешь назад! - жесткий взгляд Семкиной буквально прожигал меня насквозь. - А где у тебя зачет по хирургии? Мы уже прошли практику, а ты! Имей в виду, вызовем на педсовет! Иди сейчас же на занятия, справку потом принесешь.
Настроение мое было испорчено, и я обреченно пошла в техникум. Перед входом висел список учащихся, которые должны внести плату за обучение. В этом списке была и моя фамилия.
Всех должников вызвали в канцелярию.
- Почему не платите за занятия? - спросила меня какая-то дама в строгом костюме.
- У меня нет денег, - просто ответила я.
- Нечего было устраиваться, - вступил в разговор директор, - вместо вас бы учились другие. Если до первого декабря не будет внесена нужная сумма, вас переведут на курсы медсестер.
После занятий студентов послали собирать металлолом на территории автоприцепного завода. Я случайно зашла в механический цех и впервые увидела токарные станки и работающих на них женщин и девчат. И мне показалось, что разом решилась моя судьба, тут мое место, тут мое призвание.
Я больше не сомневалась в своем решении и быстрым шагом направилась в отдел кадров:
- Здравствуйте, я хочу поступить на работу! - с ходу заявила я.
- Тебе нужно написать заявление, принести завтра к девяти часам паспорт и три фотографии, - охладили мой пыл в отделе кадров.
С трудом дождавшись утра, я взяла паспорт и после того, как отправила детей в садик, побежала устраиваться на работу. Народу было много, я заняла очередь. Жду. Вот наконец я у заветного окошечка - подаю свои документы.
Женщина взяла паспорт и заявление. Стала смотреть прописку и вдруг выбросила мои документы обратно:
- Уволься из техникума сначала, потом приходи! - раздраженно воскликнула она.
- Что? - недоуменно спрашиваю я.
- Ну, что стоишь? Не задерживай! Или не понятно? Штамп об увольнении поставь там - в медицинском!
Я грустно пошла домой, мечта моя передвинулась за край горизонта.
По дороге мне встретилась Нюрка Пономарева, я ее едва узнала: лицо худое, темное, одни глаза да зубы, а пальтишко словно на вешалке болтается.
- Худо живу. Работа тяжелая, в общежитии меня обокрали, карточки на декаду и деньги.
- Да ты что? Как же так? И нашли? Кто?
- Чего там найдешь? У нас - как проходной двор, порядка никакого, из соседней комнаты двое девчат сбежали с завода, ну и из общежития тоже… Уехали куда-то. Вот и у многих тогда кое-что потерялось. Может, они, а может, под их руку подведено. Скорее всего, подведено. Поместили тут к нам одну, а к ней парни шпанистые все время откуда-то приезжают. Нам житья никакого нет, а пожаловаться мы боимся. Вот так и живу.
- А почему ты от бабки ушла, что жила по Коммуне-то?
- Да она пустила двух парней, а они на гавани работают, дров обещали, ну а мне к тому времени дали место в общежитии. Я ведь не знала, что там такие беспорядки. Правда, в некоторых комнатах хорошие девчата подобрались, там порядок. А в остальных… Солдаты ходят - ночуют. Комендант - женщина, чего она сделает, придет вечером проверять, девки по шкафам парней прячут.
Я внимательно ее выслушала, но к себе на этот раз не пригласила, да и чем я могла помочь. Она теперь работает, чего же еще? А то, что ее второй раз обворовывают, сама виновата, думала я. Надо быть осторожнее. Но сказала я другое:
- Аня, послушай, как ты так скоро ушла из медицинского? Как тебя отпустили?
- А меня никто и не отпускал. И я не спрашивала. На кой они мне нужны, когда есть нечего!
- А штамп в паспорте?
- А мне его и не ставили. Зачем он мне, этот штамп! Прописка есть, чего же еще?
- Вот молодец, Анька, ты меня умнее. - И рассказала ей все о себе.
- Ерунда! Не ходи на занятия, все равно в конце концов выгонят!
- Да ты что! Когда это будет?! А мне сейчас устраиваться надо!
- Ну, тогда добивайся, все равно уволят.
В деревню
Люба приехала, погостив в деревне чуть больше месяца. Ребята облепили ее со всех сторон.
- А я бросила ученье, - ища поддержки, вдруг призналась я.
- Как! Маня, зачем? Ты что, с ума сошла! - раздраженно воскликнула Люба.
Я опешила от этих слов и не стала оправдываться, что у нас давно уже нет на хлеб денег и что все время болеют и не ходят в детский сад дети. Я вообще больше не сказала ни слова. Молча поднялась и ушла вниз к Черных.
Дуся всегда была приветлива, встретила меня с радостью:
- Ну что, дорогуша, сдала свою миссию? Отмучилась с ребятишками-то. Сама никак заявилась, вот и хорошо, отдохни хоть, а то ведь с ними хуже всякой работы. Да садись с нами чай пить.
Я выпила чашку чая, хлеба не взяла, подумала: ведь у них самих-то его не лишка.
Михаил Иванович сел рядом, внимательно посмотрел на меня и сказал:
- Девка ты видная по всем статьям. Уж я-то портной, женские фигуры знаю. Вот одно плохо, вижу, одеть-то тебе совсем нечего. Так ведь?
Я покраснела, слова застряли в горле.
- Да ну, что ты? Есть у тебя какое-нибудь старье? Пальто любое, неважно, мужское или женское. Принеси нам, а мы бы его перелицевали и сварганили бы тебе одежину. Подумай!
- Я посмотрю, может и найду. Да ведь я еще не работаю, у меня и заплатить-то нечем, - смущенно ответила я.
- А нам и не надо твоих денег. Вот воды нам принесешь, белье выполощешь, еще что-нибудь сделаешь, вот и все. Да ты, девонька, на работу поскорее устройся, раз нет никакой возможности учиться. Уж бог с ним, с ученьем-то. Я поговорю, не возьмут ли тебя ученицей в швейную.
Утром я опять пошла в канцелярию.
Секретарша мне сказала: "Приказ свыше - с курсов никого не отпускать, а если кто уйдет самовольно, то судить по закону военного времени".
На занятия я все равно не пошла, в тяжелых раздумьях отправилась бродить по городу и не заметила, как оказалась на рынке, где встретила своих односельчан.
- Приехали сдавать хлеб, - обрадовался мне дед Комаров, - обратно вот повезу жмых для свиней.
- Можно с вами? - неуверенно попросила я.
- Конечно, как не взять-то, не велика поклажа. Через часик-два выедем.
Выслушав деда, я побежала домой - предупредить о моем отъезде Любу, но сестры не было дома, я написали записку, оставив ее на видном месте.
Ехали мы очень долго, все время шагом. Я была в совершенном смятении: радовалась предстоящей встрече с родителями и одновременно думала над страшными словами, сказанными секретаршей.
Мерзли ноги, время от времени я спрыгивала с телеги и шла пешком.
- А у нас, Маничка, горе, - свертывая дрожащими пальцами самокрутку, поделился дед, - на Михаила похоронка 20 ноября пришла, вот уж месяц.
За полгода войны дед сильно сдал, поседел и сгорбился. Я его помнила подтянутым, с огненно-рыжими кудрявыми волосами. Теперь бы никто не узнал в этом дряхлом старике Григория Комарова.
- Горе, да еще какое! - продолжил старик, слезы бежали по его изборожденным морщинами щекам. - Один-единственный сын был и вот, нет его! - черные крючковатые пальцы дрогнули, табак просыпался в снег. - Что поделаешь, война… Она никого не щадит.
В Калиновку мы приехали поздно, нигде ни огонька. Я подбежала к родному дому и постучала в сенную дверь.
- Кто там? - спросил отец.
- Я! - взволнованно воскликнула я, сердце трепетало, словно пойманная птичка
- Маня, что ли? Да откуда ты? Что случилось?
- Да не пугайтесь вы, я приехала вас попроведать!
- Ну, проходи, раздевайся, да грейся, замерзла поди. Мать-то скотницей на ферме, а теперь коровы телятся, ушла, где-то утром придет, опять хлеб будет стряпать для рабочих.
Отец зажег ночник, принес кринку молока и ломтик хлеба.
- На вот, поешь, да ложись, отдыхай. Лезь на полати к стене, там спят у нас квартирантки, ленинградские девчонки, такие же, как ты.
На кухне киснут квашни, утром мама будет стряпать хлеб для столовой. В прихожей стоит прилавок, на нем весы, готовый хлеб закрыт под замком в шкафу, на столе горки тарелок и стаканов, в деревянном ящичке лежат ложки. Оказывается, у нас на дому организовали леспромхозовскую столовую.
Рабочие на участке все какие-то чужие, приезжие - трудармейцы. Один такой в прожженном ватнике долго стоял у прилавка и упрашивал отца отоварить хлебную карточку на пять дней вперед.
- Я не могу этого сделать, - пытался убедить рабочего отец. - Сбежать, что ли, собрался? Ведь тебя посадят!
- Пускай сажают! - ответил мужик, почесав давно немытой рукой, грязную спутанную бороду. - Мне не привыкать, нашел, чем пугать!
После таких бесед отец говорил матери: "Не пойму, кому нужно творить такое безобразие? Наших деревенских угнали куда-то к черту в Серов, Тагил, Сосьву и еще куда-то. На такие же самые лесозаготовки. А этих неработей нагнали сюда. Да и месяца не пройдет, они все разбегутся. И пусть бегут, все равно от них никакого толку".
Мама была удивлена, что я приехала домой. В ее глазах читался немой вопрос: "Зачем?". Я уже поняла, что приехала совсем ни к чему. Я попыталась сгладить впечатление от своего непрошеного приезда и рассказала родителям, что я бросила учебу, так как мне нечем платить за обучение и не хватает денег на еду.
- Ну и дома тебе тоже делать нечего, езжай обратно и устраивайся на работу, - строго сказала мама.
- Вот на тебе 20 рублей на первое время, больше у меня нет. Любе отдал все деньги, - со вздохом сказал отец. - Сейчас у склада подводы загружаются зерном, поедут в город, езжай с ними.