* * *
По извилистой горной дороге с грохотом и ревом ползли немецкие бронетранспортеры. Тяжелые машины - впереди колеса, сзади гусеницы - на поворотах, где земля помягче, оставляли четкий след. Легковой автомобиль во главе колонны казался малюткой по сравнению с чудовищами-транспортерами и зеленым грузовиком, которые следовали за ним. У подножия Вартовны автомобиль остановился. Солдаты начали передавать от одной машины к другой сигнал остановиться. Из грузовика выскочил молодой лейтенант и подбежал к легковому автомобилю, чтобы выслушать приказание. Солдаты с шумом прыгали из машин, ложились за кюветом на траву, грелись на весеннем солнышке, жевали травинки, кричали, резвились.
Меж тем из легкового автомобиля вышли двое, грузный офицер и штатский, державшийся с явным подобострастием. Они с трудом перепрыгнули мелкий ручеек и не спеша стали подниматься по склону Вартовны.
Таких гостей Янек Горнянчин не ждал. В штатском он сразу узнал доктора Мезуланика, которого когда-то привозил к нему Ягода. На сей раз Мезуланик сопровождал офицера-эсэсовца.
Горнянчин вышел во двор. Мезуланик вежливо поклонился и привычным жестом поднял правую руку, но тут же спохватился и протянул ее Янеку.
- Я приветствую вас античным приветствием, поднимаю открытую ладонь в знак того, что мы приходим с миром и дружбой.
Янек почти не ощутил пожатия его мягкой ручки.
- Пан обергруппенфюрер Хан… большой любитель искусства, - представил Мезуланик эсэсовца.
У офицера были пухлые щеки, очки, как у Мезуланика. То ли стекла очков увеличивают, то ли и впрямь у него такие большие глаза, но на этом круглом лице они кажутся огромными и придают ему выражение спокойствия и добросердечности. Офицер тоже подал Горнянчину руку.
- Я рассказывал пану обергруппенфюреру о вас, о ваших фигурках и гравюрах на дереве… Это его очень заинтересовало… Ну и поскольку представился случай, мы решили…
Янек никак не мог оправиться от растерянности, у него не укладывалось в голове, что они пришли просто так. Немец вроде настроен хорошо, он добродушно кивает головой, подтверждая слова доктора.
Мезуланик, чувствуя себя тут старым знакомым, бочком стал пробираться к мастерской.
- Я думаю, вы пригласите нас войти, - сказал он, уже держась за ручку двери. - Мы только на минутку, пан обергруппенфюрер очень торопится, - добавил он, хотя Горнянчин и не задерживал их.
Они вошли в тесную каморку. Мезуланик бросился к полкам. Сейчас он держался уже не с таким важным видом, как в первый раз, - роли переменились: тогда Ягода обхаживал Мезуланика, а теперь Мезуланик бегал на задних лапках вокруг офицера-эсэсовца и болтал, болтал без конца о том, какую великолепную фигурку подарил ему Горнянчин.
Офицер продолжал стоять у двери, пока Горнянчин жестом не предложил ему стул. Мезуланик поспешил к нему с какой-то фигуркой, но тот не взял ее в руки, а лишь оглядел со всех сторон, а потом, как бы извиняясь, улыбнулся Янеку и отрицательно покачал головой.
- Вот посмотрите это, герр обергруппенфюрер! - приставал Мезуланик, предлагая немцу то одну, то другую фигурку.
Офицер снова покачал головой.
Горнянчин внутренне не мог не согласиться с ним, потому что фигурки и в самом деле были пустячные. За зиму у него скопилось их огромное множество, некоторые даже вырезал его сынишка. Какие бы они ни были, работа над ними оправдывала себя: фигурки скупал один всетинский торговец. На вырученные деньги можно было выкупить продукты по карточкам.
- Оставьте, герр доктор, - вдруг проговорил по-немецки офицер и обернулся к Янеку. Дескать, пусть он сам покажет то, что считает интересным.
Пока Янек рылся на полках, ему пришла в голову озорная мысль. Он подал офицеру старую доску, на которой была вырезана сценка из разбойничьей жизни.
Немец сверкнул очками, присвистнул и, сняв перчатки, осторожно взял доску в руки. Он внимательно осмотрел ее сначала целиком, а потом, приблизив к глазам, стал тщательно разглядывать каждую деталь.
- Вот это, - произнес он наконец, - настоящее произведение искусства!
Янек разыскал еще несколько вещичек, и офицер внимательно оглядел их. Но он все время возвращался к той доске, вновь и вновь брал ее в руки. Потом повернулся к Мезуланику и сказал что-то по-немецки так быстро, что Янек почти не уловил смысла слов.
Мезуланик обратился к Горнянчину:
- Пану обергруппенфюреру доставило бы большую радость, если бы он смог получить вашу гравюру как память о Валахии.
Янек был смущен и не знал, как быть. Заметив его нерешительность, офицер снова обратился к Мезуланику.
- Пан обергруппенфюрер заверяет вас, - переводил доктор, - что ваша работа будет в хороших руках. Он поместит ее на почетном месте в своих коллекциях. Пан обергруппенфюрер готов заплатить любую разумную цену… Я полагаю, вы подарите ему эту вещицу, - добавил Мезуланик от себя.
Офицер между тем достал бумажник и стал бросать на стол банкноты.
- Нет, нет, это много, - запротестовал Горнянчин, не сознавая, что тем самым он дал согласие продать доску. Да и что ему оставалось делать? Доска все равно была для него потеряна.
Немец высказал удивление, что не нашел на доске подписи автора, и пожелал, чтобы Горнянчин вырезал ее сейчас. Янек взял долото, нож и вырезал в углу: "Г.44". Когда он поставил дату, у него вдруг возникло непреодолимое желание расщепить доску одним ударом. Но этому желанию противостояло другое - сохранить свое творение, и оно оказалось сильнее. Да и немец, как нарочно, придвинулся совсем близко, заинтересованно следя за его движениями. Он не верил, что такую тонкую работу можно сделать столь грубым инструментом. В его глазах Янек видел восхищение, - возможно, и это еще удержало его руку.
На столе лежала кучка ассигнаций. Янек положил на них инструменты. Он не испытывал радости при виде этих денег.
Офицер приказал Мезуланику вынести доску из мастерской. На косогоре за домом он вынул из кармана блестящий свисток и пронзительно свистнул. Веселый шум и гомон, долетавший с дороги, затих.
- Одного человека! - резко крикнул офицер неожиданно сильным голосом.
Послышались команды, и через минуту на косогоре появился запыхавшийся солдат и откозырял офицеру.
Обергруппенфюрер протянул ему доску. Солдат взял ее и тут же едва не выпустил из рук. Офицер закричал на него, ударил перчатками по лицу и резко приказал ему идти. Солдат, весь напрягшись, спускался по косогору, бережно держа в руках доску.
Офицер повернулся к Янеку и вежливо простился с ним. Мезуланик фамильярно похлопал Янека по плечу и пообещал, что обязательно заглянет как-нибудь еще.
Они спускались к шоссе, а Янек задумчиво глядел им вслед.
- Они уже уехали, дяденька? А кого забрали? - услышал он вдруг за спиной чей-то голос и обернулся.
Это был Офефек - мальчуган Залеских, живших на краю деревни.
- А почему они обязательно должны кого-то забирать? - удивился Горнянчин.
- Да разве вы не знаете? Ведь они перевернули вверх дном всю деревню.
И Офефек рассказал, что в деревне возле дома старосты, прямо напротив общинного управления, повесили троих. Их привезли вот эти двое - толстый в мундире и штатский - и приказали повесить. Тому, что висит посредине, на грудь прикололи бумажку с надписью по-немецки: "Мы - бандиты".
* * *
В одно из воскресений к Горнянчиным, как раз когда они обедали, кто-то несмело постучался. Светлана замерла с ложкой у рта, глядя на мужа. Стук повторился. Никто не произнес ни звука. Дверь тихонько приоткрылась, и на пороге показалась красивая чернобровая девушка, из-под белоснежного платка виднелись черные как смоль волосы, разделенные пробором.
Она в один миг оказалась у стола, бросилась на колени перед Горнянчиным, схватила его руку и расплакалась.
- Тоганича! - изумленно прошептала Светлана, а Янек смущенно гладил девушку по голове, уговаривал ее:
- Ну полно, полно… перестань же…
- Ах, дядюшка. Ах, если бы вы знали… - причитала девушка.
Горнянчин с большим трудом повернул к себе залитое слезами лицо девушки.
- Что ж такое стряслось у вас? Уж не корова ли пропала? - гадала Светлана.
Тоганича расплакалась еще сильнее. Не на шутку встревожившись, Горнянчин потряс ее за плечи.
- Да говори же! Мамку убили, отца? Или обоих?
Но это не подействовало, и долго нельзя было добиться от нее толку. Тогда Янек строго прикрикнул на девушку, и она, продолжая плакать, замотала головой:
- Нет, с родителями ничего не случилось.
Янек и Светлана вздохнули с облегчением.
- Так в чем же дело? - уже спокойнее спросил Горнянчин.
Но девушка снова залилась плачем, лишь выдавила из себя одно слово:
- Помарыня… Помарыня…
- Помарыня?.. - вспоминала Светлана. - Это тот парень из Липтала, который учился на священника?
Да, дело было в нем. И когда Тоганича выплакалась, она рассказала о своем горе.
Помарыня, как и Тоганича, был родом из Ратковой долины. Они с Тоганичей росли по соседству, в детстве вместе играли. Дворы их разделял забор, впрочем, даже не забор, а прогнивший низкий плетень, заросший крапивой, у которого они подолгу простаивали, уже когда подросли. Мать Помарыни умерла, а перед смертью она высказала желание, чтобы мальчик посвятил себя церкви. Когда он окончил школу, отец отдал его в семинарию. Тяжело молодым тогда было разлучаться еще и потому, что никто не знал об их детской любви. Но делать было нечего - пришлось парнишке отправиться в семинарию. Отец между тем нашел себе молодую жену, взял в приданое хозяйство в Липтале и переселился туда. Помарыня мог видеться с Тоганичей только в каникулы. И вот этим жарким летом, в самый разгар войны, между ними произошло то, что рано или поздно должно было произойти… Помарыня, правда, после каникул вернулся в семинарию, старался перебороть себя, но уже не смог. Тогда он сбросил сутану, удрал из семинарии, а вчера вечером явился домой. Отец рассердился и потребовал, чтобы он возвратился в семинарию. Помарыня наотрез отказался, и отец, рассвирепев, отстегал его кнутом на глазах всего Липтала и выгнал из дому.
Янек расхаживал по комнате. Поникшая Светлана сидела сложив руки на коленях.
- Бедная покойная Марина! Сын-то обманул ее! - сказала Светлана со вздохом.
Тоганича перегнулась через стол, широко раскрыв глаза, платок сполз ей на плечи.
- Тетушка, что вы говорите? Значит, и вы тоже?..
И она снова заплакала.
- Хватит болтать! - прикрикнул Янек на Светлану.
Он подошел к девушке, погладил ее по блестящим черным волосам.
- Правильно сделал, что убежал! А ты не реви, радуйся этому, невеста!
- А что с ним теперь будет, дядюшка?
- Где он?
- Всю ночь бродил по лесу вокруг Ратковой. Не знал, то ли вернуться к отцу, чтобы уломать его как-нибудь, то ли пойти к нашим и повиниться во всем… Да он тут, у вас во дворе.
- Что? Во дворе?
Это было так неожиданно, что Янек даже рассмеялся. Атмосфера разрядилась, все почувствовали облегчение. Тоганича улыбнулась сквозь слезы.
Горнянчин распахнул дверь настежь и весело крикнул:
- Помарыня! Заходи давай, мы тебя не съедим.
Помарыня сидел на траве под грушей. Он встал и, ссутулившись, побрел к дому, промокший и усталый. Вид у него был как у побитого щенка.
- Ну, заходи, покажись, жених, - приветствовал его Горнянчин.
"И не видный же ты, парень!" - подумал Горнянчин, рассмотрев его вблизи: молодой, а волосы редкие, да уже и лысеть начинает, глаза бесцветные, как у снулой рыбы, взгляд невыразительный, беспомощный… Нет, он не в Марину. Марина была гренадер-баба, язык как бритва, и вот надо же так - парня все зовут только "Помарыня" - оставшийся после Марины, - позабыли даже его настоящее имя. Тоганича по сравнению с ним как искорка, как уголек! Да что толку - ведь сердцу не прикажешь! Тебе он не нравится, а она с него глаз не спускает, может, именно из-за этой его беспомощности. В таких делах не разберешься.
- Садись поешь с нами, - сказала парню Светлана, видя его смущение, и поставила на стол тарелку.
Горнянчин подумал, что потом он расспросит парня про семинарию, про всю ту ерунду, которой забивали ему там голову. А сейчас не время.
- Гм… что же с тобой делать, парень? - размышлял он вслух.
- Дядюшка, - решительно вмешалась Тоганича, - может, вы взяли бы его в лес, лесорубом.
Горняичин, поглядев на богослова, стал почесывать подбородок, чтобы скрыть усмешку: он не мог себе представить Помарыню лесорубом.
- Не выйдет, у него нет бумаг, - ответил он. - Эти черные вороны - аббаты станут его разыскивать. А не найдут - заявят о нем на бирже труда, чтобы напакостить ему, а хуже этого и быть не может - сразу в рейх отправят.
- Я не отдам его, и все тут, - вызывающе, с горящими глазами заявила Тоганича, подойдя к любимому.
Горнянчин невольно улыбнулся, поглядев на этих детей. Он пообещал, что возьмет студента с собой в лес, хоть тот и без документов, заработок поделят, вот и продержатся так до конца войны. Что поделаешь!
* * *
Наконец пришло сообщение о том, что в долине "На луках" будет сброшено оружие. Это известие принес Эстержак, которого послал поручик Хмеларж, но и тот наверняка узнал об этом из третьих рук, может, от инженера Горака или Вавржика, а возможно, прямо от фабриканта Страдея. Подготовить встречу самолета и принять оружие должна была местная группа.
Место выбрали удачное - поляну, с четырех сторон окруженную еловым лесом. Со стороны Вартовны в назначенное время пришли Ломигнат и Горнянчин, который взял с собой и Помарыню. Горнянчин всю дорогу ломал себе голову, как оправдаться перед командиром в том, что он привел постороннего человека. Однако оправдываться не пришлось - ни поручик Хмеларж, ни священник, ни ветеринар, ни староста не явились. Не было и девушек из Убела, хотя им до этого места рукой подать. Но Эстержак пришел, а с ним младший сын Старыхфойту, Филек Зесече и Млечко-Моргун.
- Что стряслось с нашими почтенными, командирами, с нашими господами офицерами? Почему их нет? Струсили, что ли, в последний момент? - съехидничал Ломигнат.
- Да вы же знаете, в чем дело, - пробормотал, желая оправдать их, смущенный Эстержак.
Конечно, все понимали, что их напугало: казнь троих в деревне, а главное, арест вахмистра Павлиштика.
Как им сейчас действовать? Опыта у них не было, но здравый смысл им подсказал, что надо делать. Они принесли заступы и лопаты. С двух сторон поляны приготовили две порядочные кучи хвороста: достаточно только чиркнуть спичкой - и костер готов, знай только хворост подкладывай. Ночь выдалась холодная, и, когда они легли по двое в разных концах поляны, холод пробрал их до костей. Хотя дул слабый ветерок, верхушки старых высоких елей раскачивались, шумели, скрипели, лес был полон ночных звуков, раздражающих настороженный слух. Волшебная красота весенней ночи не трогала их - они прислушивались, ожидая иных чудес.
Но так ничего и не дождались. Незадолго до рассвета на середину поляны собрались несколько человек, чтобы решить, что делать.
- Может, что случилось?
- Случиться может все, что угодно.
- Но они могут и завтра прилететь.
- Конечно.
- Шелк от парашютов - это вещь! Из него можно сшить шикарную рубаху. Да и плащ от дождя мировой! - сказал Млечко, стуча зубами от холода.
Все невольно рассмеялись - у Млечко свои заботы! А Млечко не понимал, что тут смешного.
- Ничего не поделаешь, придется прийти еще раз, - решил Эстержак. - Вдруг завтра прилетят?
Ломигнат, Горнянчин и Помарыня возвращались к Вартовне. Утро было прозрачное и чистое. Солнце пронизало весь лес золотыми лучами, птицы распевали на все голоса в листве деревьев. Помарыня, осунувшийся после бессонной ночи, ожил. В лощинке он нагнулся к шелковистой траве и стал собирать рукой сверкавшие на ней капельки росы.
- Говорят, цветы лучше всего пахнут на заре, - заметил Лом.
- Да! - согласился Помарыня.
На другой вечер на поляну не явился Старыхфойту, зато пришел Цыра Зподъяловчи, хотя его никто не звал. Он услыхал от кого-то, что здесь сбросят оружие, и пришел. Его оставили - пусть ждет. Ломигнат в эту ночь уснул, он храпел на всю поляну. Но его никто не будил, потому что самолета так и не было.
На рассвете они договорились, что придут еще раз, в третий и последний.
Вечером кроме вартовнинских сюда пришел один Млечко.
Вскоре появился и Эстержак.
- Оружия не будет, операция отменена, сегодня вечером об этом сообщили по радио, - объявил он.
- Как это отменена? Не может быть! Что за болтовня? - негодовал Млечко.
- Мне сказал это Хмеларж, - защищался Эстержак. - Я сейчас прямо от него.
- А почему это? - спросил Горнянчин.
- Понятно почему. Наверно, потому, что нет надежды на скорый конец войны. Снова болтают, что она протянется до зимы, - медленно обдумывая слова, произнес Эстержак.