Сон, однако, не шел. Папрскарж лежал и удивлялся тому, как все хорошо обошлось.
"Значит, я все же впутался", - осознал он вдруг и улыбнулся. Впервые за долгое время он был доволен собой.
На другой день Папрскарж снова был во власти сомнений: верить или не верить? Да, это советские, но как поведет себя Зетек? Не рассказал ли он кому об этом?
Папрскаржу не так-то легко было забыть Гавранека и Фабиана. И не только из-за ужасных минут очной ставки: еще сильнее, пожалуй, на него подействовали их объяснения.
* * *
Колокол на башне костела бьет полдень. Около школы прохаживается Йозеф Папрскарж. Он обходит лужи, примечает, как люди с ним здороваются, поворачивается и идет обратно. Дожидается конца занятий. Неодолимая сила влечет его в школу, но он удерживает себя. Знает, что это только растравило бы старую рану, поэтому ходит неподалеку и слушает, как то усиливается, то ослабевает голос колокола.
Из школы вырывается толпа людей, и Папрскарж спешит к двери, чтобы не пропустить Граховеца. Увидев его, подходит к учителю, и они идут рядом.
- Мы не закончили разговор, начатый у родника, Руда.
- Да, не закончили.
Граховец удивленно смотрит на сияющего Папрскаржа, которому явно не терпится поскорее что-то выложить.
- Я знал, Йозеф, что ты придешь.
- Знал?
- Конечно. Знал, что ты придешь, как только у тебя пройдет первый страх.
- Ну что ты говоришь, Руда! Это был не страх, - защищался Папрскарж. - Это было… что-то совсем другое.
- Но это уже прошло, и ты сам идешь ко мне, в то время как я из предосторожности бегаю за тобой по лесам, - смеется Граховец. - Ну говори, Йозеф. Что тебе нужно?
- Я бы хотел, Руда, если можешь, конечно… чтобы ты пошел со мной на словацкую сторону.
Граховец посерьезнел.
- А что, разве ты хочешь уйти?
- Ну что ты! Просто есть люди, для которых это вопрос жизни и смерти. А я, сам понимаешь, границу не знаю… Ну так как, Руда? Поможешь?
- Сколько их?
- Четверо.
Граховец посмотрел на Папрскаржа - снова это был тот же восторженный, увлеченный человек, которого он знал раньше, только в годах. После четырех лет тюрьмы он, конечно, не стал моложе.
- Знаешь, Йозеф, не подумай чего плохого, но, если ты можешь доверить мне этих людей, я бы лучше один перевел их.
Разочарование Папрскаржа было слишком очевидно. Он сразу как-то увял.
- Пойми меня правильно, Йозеф, - поспешил утешить его Граховец, - для четверых достаточно одного проводника, два было бы слишком много, понимаешь…
- Да, Руда, понимаю.
- А может, ты боишься доверить мне этих людей? - допытывался Граховец. - Знаю я тебя, хочешь сам это сделать, думаешь, небось, вот я вам покажу!
Папрскарж остановился и, широко улыбнувшись, хлопнул Граховеца по плечу.
- Вот что я скажу тебе, Руда! В том, что ты сказал, есть доля истины. Человек - существо завистливое. И тщеславное.
Все стало на свое место, и теперь договориться обо всем было просто. Граховец объяснил, что и когда приготовить, сказал, когда он придет. Надо будет идти на Яворники, потому что граница в Бескидах сейчас усиленно охраняется.
- В Бескидах ты как у себя дома, а вот пройдешь ли ты через Яворники? - засомневался Папрскарж.
- Известно, что через Яворники проходят четыре тропы… а я знаю сорок четыре, - дурачился Граховец.
- Ну, столько-то ты не знаешь, Руда, не хвались, но если знаешь те четыре, то тоже хорошо.
- Не бойся, мы перейдем, даже если придется ползти на брюхе!
- Что верно, то верно - ты пройдешь и там, где на каждом шагу пограничники… А пуль не боишься?
- Смелого пуля боится! А потом - у нас ведь тоже какой-нибудь пистолетишка найдется. Разве нет?
Они уже обо всем договорились, но расставаться не хотелось.
- Ну, вроде бы все! - сказал Граховец.
- Как будто все. Смотри, во что бы то ни стало переведи моих русачков! - сказал Папрскарж.
- Ты смотри! Они уже его!.. - засмеялся Граховец. И добавил серьезно: - Не бойся, Йозеф, переведу. Обещаю.
Папрскаржу ужасно хотелось сразу же отправиться к Зетеку, заглянуть к нему в пчельник. Но он знал, что этого делать нельзя. Решил пойти, когда стемнеет.
Он шел по обочине дороги и вдруг заметил, что напевает про себя. Когда это он пел в последний раз?! Но, подойдя к дому, Папрскарж опустил голову. Его вновь охватило чувство тревоги. Нет, он неисправим.
3
Солнце уже пригревает. Ветер дует с юга. Снег чернеет. Наступила оттепель. Леса кажутся голыми. Воздух еще прохладный, но чувствуется приближение весны.
Горнянчин по-хозяйски оглядывает дом, прикидывая, какой ущерб нанесло ему зимнее ненастье. Снег на крыше, начав таять, сдвинулся вниз, к самому краю, и лежит пластами. Кажется, что на доме вырос огромный рыхлый гриб. А в общем-то дом выглядит прилично. Хуже дела с хлевом.
В эту пору было неважно с кормом для коз, и нередко козам приходилось довольствоваться соломенной сечкой. Слава богу, что Янек еще запас достаточно сухой палой листвы для подстилки, успел нагрести ее в лесу, и теперь она очень кстати.
Обойдя дом, Янек зашел к себе в мастерскую. Что и говорить, немного радости доставил он Светлане и детям в последнее время. Ему надо было побыть одному, собраться с мыслями, все как следует обдумать. Но он так ничего и не придумал.
Взяв чурочку, попробовал что-нибудь вырезать. А что - и сам не знал, просто откалывал щепочки от хорошего кругляша. Поняв это, он отложил нож и пальцем стал поглаживать дерево, словно желая облегчить ему боль от порезов, которые он сделал своим ножом. И снова невольно погрузился в свои мысли.
Недавняя встреча в Сыракове не давала ему покоя. Там у самого шоссе стоит ресторанчик "Привет". Его позвали туда на тайное собрание. Приглашение ему передал священник из деревни. Янек вообще терпеть не мог священников, но этот был вполне сносным. Ему казалось, что духовный отец ошибся в выборе профессии - он скорее крестьянин, чем священник: коренастый, как дуб, с низким лбом и широко расставленными глазами, ходит всегда с огромным толстым посохом - пастух, да и только. Он-то и позвал Янека в "Привет". Но какое же оно было тайное, это собрание?! Это-то и не давало покоя Янеку Горнянчину.
* * *
… Едва он спустился на шоссе, как увидел, что сюда же направляется Эстержак. При встрече они всегда здоровались: "Здравствуй, Янек!" - "Будь здоров, Юра!" - и расходились каждый в свою сторону. Янек жил в лесу, Эстержак в деревне. В гости друг к другу не хаживали. Кумовьями не были. Эстержак имел поле около деревни, приличное поле, он потратил на него немало здоровья, а Горнянчин надрывался на своем клочке на Вартовне. Ничего общего у них не было, но и чего-либо друг против друга они тоже не имели. Но сейчас, когда Горнянчин шел в Сыраков, эта встреча была ему особенно неприятна. Он остановился у обочины дороги и стал рассматривать откос, торчащие в грязи камни, словно ничто больше его не интересовало. И Эстержак - надо же! - тоже уставился на откос, хотя наверняка еще ни разу в жизни не обращал на него внимания. Ничего не поделаешь - дальше пришлось идти вдвоем. Когда подошли ближе к ресторану, оба стали ловчить, пытаясь отделаться друг от друга - ни один не хотел выдать себя. Наконец выяснилось, что у них одна дорога и одна цель.
Это было первое, что тогда не понравилось Янеку. Когда он увидел в зале большое скопление народу, ему стало совсем не по себе.
Созвал их вахмистр Павлиштик с липтальского жандармского поста. Человек он был неплохой, но больно уж болтливый. Главным оратором выступал какой-то кудрявый брюнет. Сказали, что это инженер Горак со всетинского оружейного завода. Был тут деревенский священник. И этот чужой пан, который объявился в деревне в войну и теперь ведал продовольственными карточками в общинном управлении. Павлиштик без всяких околичностей представил его как поручика Хмеларжа. Тут же сидели Эстержак и две девушки. Павлиштик сказал, что это Иржинка и Ольга из селения Убел. Вахмистр был с ними очень обходителен, предупредил, чтобы присутствующие не удивлялись тому, что среди них есть женщины, они-де настоящие патриотки. Но Янек поглядывал на них с недоверием - это были еще совсем девчонки, трещотки. Удивило его и то, что здесь сидит Ягода. Но он не подал вида, потому что Ягода усмехался: дескать, не удивляйся, что было, то прошло, и по-приятельски, как ни в чем не бывало протянул ему руку. Впрочем, больше всего не понравился Янеку некий Вавржик. Это было не настоящее его имя. Павлиштик добродушно объяснил, что он учитель из Моравской Словакии и по мобилизации прислан на всетинский оружейный завод. Говорил этот Вавржик с улыбочкой, но Янек не чувствовал себя с ним как со своим. От таких типов всего можно ждать. Не понравилось ему и то, что Вавржика поджидала какая-то городская красотка.
Павлиштик призвал всех сохранять встречу в тайне, но сказал это как-то между прочим. Он, конечно, мог говорить об этом в спокойном тоне, чтобы не запугать людей, придать им смелости. Кудрявый инженер Горак с оружейного завода говорил очень серьезно, вид у него был озабоченный. Лишь под конец, приглядевшись к нему, Горнянчин понял, что он не вертопрах и вовсе не так уж молод, как казалось из-за пышной шевелюры. Без лишних слов он заговорил о том, что всетинцы подготавливают восстание. Он не мог рассказывать подробно, но всем стало ясно, что очагом восстания будет оружейный завод. Сигналом к восстанию во Всетине послужит объявление ложной воздушной тревоги. Как только повстанцы захватят дороги и средства связи, о восстании узнает весь край. Поэтому необходимо все подготовить и тут, в Липтальской округе, и дальше, в Визогшцах.
Инженер не называл имен, но несколько раз в связи с восстанием был упомянут небольшой всетинский завод электромоторов, и все поняли, что во главе организации стоит его владелец Страдей. Он уже дважды сидел в тюрьме, но каким-то образом ему оба раза удавалось выйти на свободу. И все же, видно, он не угомонился.
После сообщения Горака наступила тишина.
- Ну, братья, смелее! Задавайте вопросы, - подбадривал собравшихся Павлиштик.
- А как с оружием? - спросил Эстержак.
- Оружие обещал Лондон, - ответил Вавржик. - Одну партию сбросят за Всацким Цабом, в лесных угодьях Бати, вторую - в Новых Дворах у Слушовиц, а третью - в долине "На луках".
Говорил он долго, с апломбом, словно все уже было на мази. Одним словом, его бы устами да мед пить. Янек Горнянчин успел рассмотреть его: худощавое лицо, черты правильные. Янек не любил краснобаев. Гораздо надежнее люди неразговорчивые, пусть и угрюмые, но уравновешенные. "Сомнительный тип, - решил он, - если еще и не шпик к тому же".
Когда Вавржик кончил, инженер Горак добавил с деловым видом, что на оружейном заводе тоже думают об оружии, не надеются только на помощь Лондона. Горнянчин счел это разумным, и инженер понравился ему еще больше.
Все немного оживились, но воодушевления, которого ждал Павлиштик, не было. Священник, опершись подбородком о свой посох, рассуждал так: прежде всего надо очистить свою совесть, потому что речь пойдет о жизни и смерти. Хмеларж, болезненный человек в очках с толстыми стеклами, одобрительно отозвался о проведенной подготовительной работе и сказал, что, по-видимому, опасений ни у кого не должно быть.
Ягода не вмешивался в разговор. Он лишь время от времени поддакивал - ведь это его ни к чему не обязывало. Иржинка и Ольга держались так, словно давно уже знали обо всем.
- Я бы… хотел… - откашлявшись, сказал Янек, - план вещь хорошая… пулемет и боеприпасы еще лучше… Ну а как с людьми? Есть они у нас?
Этим он немного испортил всем настроение. Вавржик разразился тирадой о беззаветном патриотизме народа Валашского края, вспомнил даже традиции благородных разбойников, но больше сказать ему было нечего. Инженер Горак молча смотрел на Горнянчина. Когда же Вавржик выговорился, он произнес:
- Вы правы. Надо организовать людей, без них наш план ничего не стоил бы. Не будем скрывать, что в этом отношении у нас нет большого опыта. И нельзя недооценивать немцев - вы же знаете, сколько операций провалилось, сколько людей они арестовали и казнили…
- Черт возьми, Янко, мы же для того и собрались, чтобы все обсудить! - воскликнул Павлиштик.
И они стали обсуждать, кто подходит для этого дела, кого надо бы привлечь еще. Оружие, которое сбросит самолет, нужно сразу же закопать, землю вспахать - и все это за одну ночь. Для этого тоже понадобятся люди. О чем бы ни шла речь, дело так или иначе упиралось в нехватку людей - без них ничего не сделаешь. Но Вавржику это ничуть не мешало, он горел энтузиазмом. Поручик Хмеларж и Павлиштик не отставали от него.
Собрание, так и не закончившись, перешло в попойку. Павлиштик заявил, что за такое дело надо выпить. Вавржикова красотка тоже оказалась за столом. В зале стало шумно, весело. Болтали сразу обо всем, и понять толком ничего было нельзя.
Янек, видя, что Эстержак не прочь опрокинуть стаканчик-другой да и пан поручик рад выпить на дармовщинку, не стал дожидаться их и ушел. Но его догнал Павлиштик - он выбежал в расстегнутом кителе, рубашка его белела в темноте.
- Янко! Горнянчин! Иди сюда! Чего ты дуришь? Ведь ты уже связан с нами, чего же убегаешь?
- Ладно, ладно, я от дела не отказываюсь. Но пить с вами не обязан.
- Если б я не знал тебя, Янко… Но я знаю, ты правильный человек. Ты же понимаешь - мы рискуем головой!
- Знаю. И не пугай меня, Павлиштик, не запугаешь.
На том они и расстались. Горнянчин вышел на шоссе, а Павлиштик вернулся в ресторан. Янек еще долго слышал его голос и никак не мог понять, что за птица этот вахмистр.
Вот и по сей день, стоит только ему вспомнить это собрание, не может Янек избавиться от странного, тревожного чувства. Он уверен, что к таким вещам надо подходить с большой серьезностью. Но вот перед его мысленным взором встает инженер Горак, и он успокаивается, может быть, действительно все в порядке, все продумано и подготовлено. Люди - это люди, есть и гордецы, и грубияны. Почему это ты решил так строго судить их? Кто знает, что они говорят о тебе? Важно, чтобы от них был прок. А начинать нужно, время давно пришло!
Янек поглаживает чурочку, которую так неловко начал резать.
В сарайчик врывается шум детских голосов. Выйдя в сад, Янек видит своих ребятишек, которые, приложив к глазам ладошки, уставились вверх. По светлому небу плывут самолеты, оставляя за собой серебристые ленточки.
"Все дороги идут через Вартовну", - проносится в голове Горнянчина.
* * *
Когда все одевается листвой и расцветают цветы, человек живет словно в каком-то блаженном сне.
Ломигнат стоял на опушке леса, закрыв глаза, и различал запах каждого цветка, слышал щебет каждой птички, шелест каждого деревца. Он чувствовал себя частью этого леса, весны, всего, что его окружает. Открыв глаза, Ломигнат увидел, как лучи солнца просачиваются сквозь кроны дубов, образуя на мху сияющие лужицы света. Обернувшись, он взглянул на делянку озимой ржи, от которой веяло свежестью, и ему стало приятно от сознания, что рожь посеяли на том месте, где он вырубил лес.
На солнце поблескивали топоры лесорубов.
- Если в Йозефов день солнце пригревает, год будет теплым, - сказал один из лесорубов, утирая со лба пот. - А в этом году здорово пригревало!
Но Лом не расслышал этих слов, заглядевшись на рожь, которая так хорошо взошла на его вырубке. Он дал жизнь этому злаку, и теперь чувствовал себя сеятелем.
- Вот, мужики, как много может сделать человек! - заметил он с воодушевлением. - Скажете, нет?
Лесорубы отложили топоры. Старый Трличик, который обдирал кору с поваленных стволов и складывал ее в кучу рулонами, вдруг рассмеялся, сам не зная чему.
Ломигнат стоял рядом, большой, высокий, и любовался весенним солнцем.
Отозвался один Танечек.
- Все это от господа бога нашего, - кратко сказал он.
Лом болезненно поморщился.
- Ты так думаешь? - Покачав головой, Лом присел на поваленное дерево. - Что вы за люди?
- Самые последние из самых первых, - загадочно ответил Танечек.
- Какая же у вас религия?
- Нет бога, кроме бога. Вот в чем наша вера. Мы верим в искупителя, верим, что он восстанет из праха.
Ломигнат опустил голову на руки. Он пожалел, что у него нет такой неколебимой веры, как у Танечека.
А вокруг тишина, запах клейких капель смолы на поваленных деревьях дурманит, усыпляет…
Незаметно к лесорубам подошла молоденькая девушка: в одной руке она держала жбан, в другой - узелок. Фанушку знали все. Отца ее несколько лет назад задавило деревом, мать, Анчу, недавно убили немцы за то, что она не уступила их домогательствам. Ломигнат, у которого не было родных, принял на себя заботу о девушке.
Танечек, обычно такой спокойный и невозмутимый, взволнованно поглядывал на Фанушку и старался овладеть собой.
Девушка стояла глядя в землю.
Ломигнат, обняв Фанушку за худенькие плечи, подвел ее к стволу, на котором сидел. Там он усадил ее и хрипло сказал:
- Ну, покажи, Фанушка, покажи, чего ты наготовила!
Девушка дрожащими пальцами долго развязывала узелок, пока наконец не достала хлеб, творог, кастрюлю.
Лом принялся за еду, чмокая и похваливая Фанушку, а девушка села на траву, глядя, с каким удовольствием ест Ломигнат.
Покончив с едой, он улыбнулся девушке и всему свету. И вновь почувствовал, как ликует все в нем.
Из букового леса донеслось кукование.
- "Кукушка кукует с нашего бука", - улыбнувшись Фанушке, вспомнил Ломигнат строчку из песни. А потом оглядел зеленую стену леса и сурово закончил: - "Поднимемся, братья, против гайдука!"