В резиденции Надир-шаха царило траурное настроение. Это всегда случалось, когда у хозяина что-нибудь срывалось. Он мог ничего не говорить ни Ситоре, ни охранникам, ни кому-либо еще. Но стоило ему пережить состояние неудовлетворенности, как настороженное уныние охватывало весь дом. Все начинали разговаривать тихо и боялись лишний раз попасться хозяину на глаза. Знали: тот только и ищет, на ком бы сорвать зло. Хотя внешне все выглядело по-прежнему благопристойно. Утром Надир-шах с аппетитом позавтракал, потом надел свой любимый европейский костюм, как он его называл, цвета кофе с молоком. А ведь ожидал в гости не кого-либо из почетных гостей - всего лишь Селима. И сейчас тот, мрачно склонив голову, стоял в кабинете Надир-шаха, а босс расхаживал из угла в угол, обсуждая плохие вести.
Селим не оправдывался, в данном случае он ни в чем не виноват. Он сам удивлен.
- Это были наши лучшие люди, - говорил Селим. - Один служил в "черных аистах" в Пакистане. Как они промахнулись, ума не приложу.
Надир-шах, остановившись, задумчиво перебирал четки. Потом сказал:
- Когда-то в Египте это сработало. Мы выманили предателя в загородный ресторан, и снайпер убрал его со скалы. Да, славное было время. - Помолчав, он после паузы спросил: - Так все-таки почему погибли Амир и Фархад? Должна же быть какая-то причина. Вдвоем, в один день.
- Я уверен, господин, их предали. Постараюсь докопаться до истины.
- Постарайся. А кто заменит Амира? Как теперь быть?
- Аюб-хан давно хотел занять это место. Правда, вчера вечером он покинул свой дом. Мы ищем его.
- Твой Аюб - плохая замена. Вдобавок еще и трус. Нужен человек вроде Амира - такой, которого любят, смелый и хитрый.
- Мы найдем такого, господин. Мы любого заставим служить нам.
- Тогда откуда предательство?
- Мне кажется, командир Аскеров опасней, чем мы думали.
Надир-шах, до сих пор сдерживавший раздражение, повысил голос:
- Это только человек. Один человек. Чем он смущает людей: страхом, золотом, открытым сердцем?
- Он хороший воин. Пока удача на его стороне.
- Не существует удачи - есть только воля Аллаха.
- Пусть так. До поры до времени Аскеров может считать себя богом. Зато когда наша мощь обрушится на него, это покажется ему карой небесной!
Надир-шах улыбнулся. Свирепый пыл молодого человека забавлял его, отвлекая от злых мыслей о капитане Аскерове.
- Ты заговорил красиво, прямо как твой брат.
- Я не так умен, как мой брат, зато я первый умою руки в крови неверных.
- Не увлекайся, это уже стихи. Мы должны только сделать свою работу. Передай Абу-Фазилю, что завтра я хочу знать его подробный план. К моему отъезду все должно быть готово.
Сказав это, Надир-шах направился к двери, давая понять, что разговор окончен. Неожиданно Селим, преодолев робость, обратился к нему:
- Позвольте, господин, раз вы вспомнили про мою семью…
- Что про семью?
- Я хотел сказать о моей сестре Парвине…
- Когда умоешь руки в крови кяфиров, тогда мы поговорим и о сестре, и о семье, и о твоем долге, - жестко отрезал Надир-шах и скрылся за дверью.
Ему необходимо успокоиться и сосредоточиться. С умной Ситорой это не получится, она наверняка каким-нибудь точным замечанием еще больше разбередит его раны. Рядом с мудрой женщиной будешь казаться глупцом. Лучше он посидит сейчас рядом с малышкой Парвиной, с ней можно не напрягаться и даже откровенничать.
Она сидела на подушках и слушала тихую музыку. Надир-шах присел рядом, любуясь ее девственной чистотой. Таких красавиц изображали старые художники. Почувствовав его взгляд, Парвина скромно полуприкрыла глаза.
- Ты уже не боишься меня, Парвина? - Девушка молча мотнула изящной, безупречно причесанной головкой. - Ведь мы давно знакомы. Хочешь узнать, как я впервые увидел тебя? Тогда еще шла война. Я возвращался с другими бойцами из Янгикала, и вдруг мы увидели, что по дороге нам навстречу бежит паренек. Заплаканный, грязный, жалкий. В руках он заботливо что-то держал. Подъехав поближе, мы увидели, что в руках у него ребеночек - крошечный кричащий комочек. Паренек бежал, словно безумный, ничего не видя вокруг. При этом он кричал: "Помогите, моя сестра умирает!" Мне стало жалко вас, ведь с ним была ты, я посадил вас в машину и отвез к русским. По мне стреляли, но я доехал, высадил вас и вернулся. Потом я опять встретил этого паренька. Он был так благодарен мне, что мы с ним больше не расставались…
Надир-шах прервался на полуслове - не стоило напоминать о Хакиме. Однако Парвина слушала его с невинным любопытством, и он с облегчением быстро закончил рассказ:
- Только через много лет я увидел тебя. Ты была такая пугливая. Ситора была такой же когда-то. Когда смотрю на тебя, вспоминаю молодость. Иногда кажется, что ее вообще не было. Я мечтал совсем о другом, но мне не дали выбора. У всех, кто родился здесь, нет выбора.
Он замолчал.
- Я знаю, вы спасли меня, господин, - тихо, почти шепотом, сказала Парвина, - и очень вам благодарна.
Надир-шах почувствовал, как хорошо и безмятежно ему рядом с этой девушкой, совсем не хотелось уходить. В умилении он заметил ее сочувственный взгляд и спросил:
- Почему ты так смотришь на меня?
- Потому что мне очень жалко вас, господин.
- Жалко?! Ты меня пожалела? - Он рассмеялся. - Добрая девочка, меня давно никто не жалел. Хорошо, что мы стали близки с тобой. Я буду тебе как отец. Если ты не против.
- Вы очень похожи на моего дедушку.
Идиллия была нарушена.
- Наверное, у тебя молодой дедушка?
- Очень старый. Он давно умер.
Надир-шаху опять сделалось по-настоящему грустно. Неужели он похож на очень старого дедушку, да еще давно умершего? Похоже, у этой красотки мозгов столько же, сколько у обычной скамейки. Мало кто допустил бы такую бестактность. Вздохнув, он встал, собираясь уйти. Неожиданно Парвина удержала его робким, по-детски наивным признанием:
- Я очень люблю вас, господин.
Надир-шах остановился. У девушки такой взгляд, что не поверить ей невозможно. Подобное признание дорогого стоит, его хочется услышать еще раз.
- Любишь? - переспросил он, словно не веря своим ушам.
- Да. И вас, и госпожу Ситору.
А вот это уже что-то новенькое.
- Ситору? Она что - разговаривала с тобой?
- Да, мы долго говорили. Она так добра ко мне. Она тоже сказала, что будет мне как мать.
На мгновение в глазах Надир-шаха промелькнули страх и растерянность, однако он тут же взял себя в руки. Ситора, побывавшая в этой комнате, - это явно дурной знак. Дело осложняется.
- Парвина, тебя завтра увезут отсюда. В мой дом в Мазари-Шариф.
- Почему, господин?
- У меня здесь много врагов. Значит, и у тебя тоже. Слишком много. Нам нельзя рисковать.
Несколько дней назад прапорщик Белкин по каким-то одному ему ведомым соображениям отрядил рядового Касымова на строительство нового гаража. Сейчас он сам не смог бы объяснить, почему его выбор пал на Касымова - ведь тот не имел никакого отношения к строительству. Тем не менее Федор назначил именно его, хотя сам в глубине души предчувствовал, что дело добром не кончится. И точно - старательно возведенная Касымовым стена ночью рухнула. Теперь Белкин проклинал себя, однако перед строем отчитывал рядового.
Солдаты смотрели на виновника происшествия с сожалением, но кое-кто не мог сдержать злорадной ухмылки. Только Виктор Самоделко стоял с равнодушным видом.
- Когда вы впервые пришли на заставу, сразу увидели, как все здесь сделано. Не просто так, аккуратненько, по-хозяйски, - говорил Белкин, неторопливо прохаживаясь вдоль строя. - Каждый кирпичик, дощечка, гвоздик каждый, даже злая колючая проволока, и та на совесть натянута! И не потому, что прапорщик Белкин брал, понимаешь, салабонов за жабры и душу вынимал. Отродясь не было такого. А потому что с душой делали - и для себя, и для тех, кто потом придет! Из поколения в поколение так было! Потому что это ваш дом, с него и граница начинается, и родина наша. И те пограничники, которые придут вам на смену, то же самое будут ощущать всеми клеточками…
У Касымова был донельзя несчастный вид, даже кончики усов уныло поникли. Прапорщик поглядел на него с отеческим упреком.
- Я понимаю, конечно, у каждого свой дом, мамка с папкой, поскорей к ним хочется. Но ведь дембельский аккорд - дело святое! Это все равно как храм строить, как написать завещание потомкам. И что же они обнаружат, потомки? - Прапорщик остановился перед кирпичной стеной, над которой все эти дни трудился бедолага Касымов. - Проходя ночью, Касымов, я облокотился чуток на твое "завещание", и вот она - "гибель Помпеи".
Он прошел чуть дальше вдоль стены - ее боковая часть была обвалена, будто пробита прямым попаданием. По строю прокатились смешки бойцов.
- Ничего тут смешного нет, товарищи пограничники. Точно так же и страну развалили. Что будем делать, Касымов? Как жить дальше? Не слышу, что ты там бормочешь. Ежу ясно, что ты хочешь отправиться на дембель тридцать первого декабря в двадцать три часа пятьдесят девять минут. Я правильно тебя понял?
Касымов отрицательно помотал головой и опять забормотал нечто невразумительное. Однако прапорщик Белкин прислушивался к его словам с таким предельным вниманием, будто боялся пропустить важное сообщение.
- "Искуплю", говоришь? Ну, не знаю, не знаю.
Рядовой продолжал его уговаривать, умоляюще шевеля губами, однако теперь Белкин откровенно не слушал его и даже не смотрел в его сторону, а с просиявшим лицом уставился в другую: рядом с плацем остановился подъехавший "уазик", из которого вышли Жердев и Мюллер.
Касымову тут же было приказано встать в строй, бойцам - равнение налево. И когда Жердев с Мюллером подошли к строю, Белкин с нарочитой серьезностью доложил:
- Товарищ лейтенант! Товарищ прапорщик! Застава к торжественной встрече героев-пограничников построена!
Мюллер со скупой улыбкой кивнул Федору:
- Без напряжометра. Чай, не по телевизору выступаем. - Он оглядел строй: - Здравствуйте, товарищи солдаты.
- Здравия желаем, товарищ прапорщик! - гаркнули бойцы.
Только после этого в ход пошли дружеские объятия и рукопожатия.
Сидевший в своем кабинете Мансур услышал радостный галдеж и подошел к окну. Он тоже обрадовался, увидев Жердева и Мюллера. Те вернулись побледневшие, похудевшие, но живые, здоровые, а это главное. Сейчас, заметив, как Аскеров приветственно машет рукой, они направились к нему.
Мансур быстро приготовил свое "фирменное блюдо" - чай. Он был большим докой по этой части, и это невольно подчеркнул Мюллер, попивая одну пиалу за другой. Чувствовалось, соскучился по такому. Гансыч сидел усталый и обмякший, довольный, как путник, добравшийся до родного дома. Рассказывал Мансуру и Никите:
- Освобожден подчистую. За отсутствием состава преступления. Еще банкет мне устроили на прощание. Вот уж не думал, что в тюрьме так хорошо. Прямо отпускать не хотели. И вообще, когда народ напивается, все очень даже хорошие люди.
- Так тебя, Гансыч, не по амнистии выпустили?
- Я же говорю: за отсутствием состава преступления. "Не виноватая я". А знаешь почему? Это все из-за черного джипа. Из-за него, паскуды. Чуток им обидно, что не они его прижопили, но все равно благодарны. Хотя и завидуют - жуть.
Замкнувшийся в себе Жердев сказал:
- Слышал я, у Амира героин нашли в доме…
- Хренову тучу, - докончил за него прапорщик и обратился к Мансуру: - А я знал, что вы с Константином достанете этих гадов, знал. Вот так мне сердце подсказывало.
От избытка чувств у него перехватило горло, поэтому он говорил осипшим голосом. Мансур, рассмеявшись, подошел к нему и ободряюще потрепал по плечу, мол, ладно, все позади, все хорошо закончилось.
- Ну а с тобой чего стряслось? - обратился он к насупившемуся Жердеву.
- Чего, чего, - пробурчал лейтенант. - Перед тобой военный инвалид-сердечник. Комиссован по полной.
- И дальше что будет?
Жердев натянуто улыбнулся и пожал плечами, разве легко признаться в том, что жизнь враз опрокинулась и никогда уже прежней не станет. Хмыкнул:
- Предлагают работать в военкомате, да не по мне с бумажками чикаться.
- Верно, - кивнул Мюллер. - На тебе мешки таскать можно.
- Я им то же самое говорю. Мое дело - бегать, лазить по горам, стрелять, бойцов гонять. А врачи говорят - все, голубчик, отбегался, у тебя стенокардия. Теперь вот жду решения комиссии. Недели две, а то и больше. И самое обидное, что ничего у меня не болит, - с жаром заговорил Никита. - Как раньше чувствовал себя, так и сейчас чувствую. Кочергу узлом могу завязать.
- А развязать сможешь? - улыбнулся капитан.
- И развязать смогу.
- Но мы тебя все равно нагружать не будем. Кочерге ничего не грозит.
- Нагружайте, бога ради, все у меня нормально.
- А с вами-то что, товарищ капитан? - Мюллер в присутствии других офицеров обращался к Мансуру только по уставу. - Кому я место на нарах освободил?
- Вполне вероятно, что и мне. Нынче я отстранен и нахожусь под подозрением. Так что и черный джип не произвел должного впечатления.
- Дураки хуже моджахедов, - сокрушенно вздохнул прапорщик.
- Особистов тоже понять можно. Разберутся.
Жердев и Мюллер переглянулись, не зная, кому первому затронуть волнующую всех тему. Решился прапорщик:
- Товарищ капитан, тут у нас вопрос возник - заставу долбить будут?
- Думаю, да.
- Так давай используй всю нашу дурь на полную катушку. Мы с Никиткой хоть инвалиды, но еще кой на что сгодимся. А, лейтенант?
- Запросто, - подтвердил Жердев. - Покуражимся напоследок. И чего только они там, в отряде, думают? Или опять нехватка посмертно награжденных?
- Не знаю, что и ответить. Туда Клейменов поехал. Он же теперь исполняющий обязанности начальника заставы. Поэтому все вопросы к нему.
Хотя полковник Гонецкий встретил его очень радушно, Клейменов рядом с начальником штаба чувствовал себя неуверенно, держался скованно. Гонецкий, заметив это, предложил ему не сидеть в кабинете, а пройтись по территории городка - мол, на свежем воздухе и думается лучше.
- Одного не понимаю, - сказал Гонецкий. - Аскеров уверен, что атаковать будут вас. А ты с ним не согласен, что ли?
- Да не то чтобы совсем. В целом я с ним согласен…
- Значит, согласен. Сегодня обстреляли одиннадцатую, слышал об этом? - Клейменов кивнул. - Мы должны поддержать их - к ним помощь подойдет на час позже, чем к вам. А не дай бог что начнется - мы к вам быстро вертушки, броню, все бросим. Согласен?
- Согласен.
- Получается, ты и с Аскеровым согласен, и со мной, - удивился полковник.
- Не знаю. С вами больше.
Начальник штаба пытливо и даже сочувственно посмотрел на капитана.
- Константин, я понимаю, что Аскеров, хоть и отстранен, все равно, по сути, начальник заставы. Наверное, ты и с этим согласен. Скажи, пожалуйста, почему ты все время по жизни пасуешь?
- Не понял, товарищ полковник.
- У тебя опыта боевого побольше, чем у Аскерова, считай, с Афгана. Есть орден Красного Знамени, орден Мужества, медали. Другой на твоем месте уже давно бы заставой командовал.
- Я командовал, - с явным оттенком обиды ответил Клейменов. - Только у меня ЧП было, вы же знаете, боец постирался в бензине.
- А другой в это время закурил, я помню. Не о том речь.
- Неурядицы у меня семейные, - сухо сказал капитан.
Полковник понял, что откровенности от Клейменова не добиться, и больше ни о чем его не спрашивал. Только давал указания по поводу действий заставы.
Направляясь к Адамову, Ратников совершенно не предполагал, как будет себя вести во время беседы с особистом. Не то что у него был совсем уж неуправляемый характер. Просто он обычно придерживался одной из двух линий поведения: либо замкнется, односложно отвечая на вопросы начальства, либо поймает кураж и будет валять дурака, как это случилось в тот раз с Ириной Сычевой, когда ее муж их застукал. Уже подходя к штабу погранотряда, Владимир понял, что сегодня у него как раз игривое настроение, что ему ужас как хочется подтрунивать над напыщенным Борисом Борисовичем, иронизировать. Об упорном молчании и речи быть не может.
Так он и держался в кабинете Адамова. Вопросы майора слушал, наморщив лоб, иногда просил повторить их. Отвечал многословно, что называется, растекаясь мыслию по древу. Вот, например, принялся перечислять пункты распорядка дня:
- Подъем. Зарядка. Завтрак. Утренний развод. Занятия с личным составом. Отрабатываем действия по боевой тревоге на случай внезапного нападения…
Тут уж Адамов не выдержал и, побагровев, грубо прервал его:
- Лейтенант, ты чего мне тут впариваешь, чего ты дурачка из меня строишь?!
- Вы спросили, что происходит на заставе, просили рассказать все до мелочей. Я вам и докладываю.
- Помру я тут с вами. Ты что - дурак или просто так?! Прекрасно же знаешь, что меня интересует.
- Товарищ майор, мне будет легче отвечать, если вы будете задавать конкретные вопросы, а не общие.
- Хорошо. Вот тебе конкретный вопрос: Аскеров должен был платить за невесту калым. Тебе это известно?
- Так точно.
- А сейчас эта проблема вроде как решена. Так, во всяком случае, я слышал. Мансур что - заплатил Шарипову всю требуемую сумму?
- По-моему, Назар от калыма отказался. В смысле, ему никто и не предлагал, а теперь он отказался по своей воле.
- Очень сомнительно. Если знать здешние обычаи.
- Почему бы и нет? Я бы свою дочь отдал такому отважному капитану без всякого калыма.
- Ратников! - повысил голос Борис Борисович. - Ты, может, думаешь, что ты уже у мамы в Москве? Нет, ты пока находишься здесь. Хотя могу обрадовать: поступило распоряжение о твоем переводе - к маме.
Говоря это, особист внимательно смотрел на Владимира, однако не увидел на его лице ни малейшей радости. Решив, что собеседник умело скрывает свои чувства, он жестко продиктовал ему ультиматум, рассчитывая, что после него лейтенант станет шелковым:
- Только учти - мы можем, ввиду военной опасности, тормознуть тебя на месячишко-другой. А можем и не тормознуть.
- Товарищ майор, я весь - внимание.
"Кажется, испуган", - подумал майор и сказал:
- Аскеров часто уходит один к речке. Ты про это что-нибудь знаешь?
- Говорят, он так любит размышлять - в одиночестве.
- Тоже мне философ выискался. Других причин нет?
- Еще говорят, что у него на той стороне имеется своя секретная агентура.
- Кто-нибудь из пограничников этого человека или людей видел?
- Так секретная же. Нас же тоже с вами никто не видит.
Адамов с такой силой сжал челюсти, что на скулах заходили бугристые желваки. Он был готов удушить лейтенанта за его дурацкую иронию. Еле сдержался, чтобы не наорать.
- Я понимаю, вы там, - майор кивнул на суворовский значок Ратникова, - суворовцы, кадеты, сам погибай, а товарища выручай. Но Аскеров разве тебе закадычный друг? Что ты его так старательно выгораживаешь?!
- Мы с ним не пили. По душам ни разу не разговаривали. Но у меня сложилось впечатление, что друг. - Владимир пожал плечами, мол, сам этому удивляюсь. - Разрешите задать вопрос, товарищ майор? Только он, наверное, глупый.