- В общем, договорились вроде, - начал он после паузы. - Они хотели, чтобы мы отпустили Селима. Якобы тот помогал таджикской милиции, сдал им каких-то левых курьеров. Мы его обменяем на местного жителя, заложника. На Назара Шарипова, ты его знаешь. Потом ты должен подписать признание…
- Еще чего! - возмутился Мюллер.
- Выслушай до конца, - досадливо поморщился капитан, - не перебивай. Если подписываешь признание, раскаяние, то тебя сразу освобождают из-под стражи. А осенью, на День независимости, попадешь под амнистию, и дело будет закрыто.
Мюллер с трудом осознавал суть необычного предложения. Он словно блуждал в тумане, не мог понять - радоваться ему или горевать. Все-таки природная обстоятельность дала о себе знать. Спросил:
- А не получится так, что подпишу - и мне восемь лет впаяют?
Эту цифру ему называл следователь, показывая статьи закона.
- Нет. Там Алексей Григорьевич договорился с прокуратурой на высшем уровне. Думаю, обойдется без накладок. Все должно быть нормально.
- Ладно. Предположим, подпишу. И кто же я тогда?
- А что делать? Иначе посадят. Положение безвыходное. Они же тоже обложили тебя - будь здоров. Там и свидетели, и фотографии. У них все доказательства на руках.
В растерянности Мюллер нервно ерошил пятерней волосы. Все его надежды на чудо рухнули в одно мгновение, и известил об этом человек, на помощь которого он рассчитывал больше всего.
- Капитан, меня ведь тогда сразу уволят.
- Да, скорей всего.
- И куда же мне прикажете деваться? Получается, со мной все - отвоевался? Снимай шинель, иди домой? Кто ж меня куда возьмет после этого?
Мюллер задавал вопросы, на которые не ждал ответа. Ответ был ясен. Ему просто хотелось высказать свои чувства. Мансуру было жалко прапорщика, желая его успокоить, он сказал:
- Гансыч, жизнь на этом не кончается. У тебя же золотые руки. Ты везде устроишься.
- Например, "Мерседесы" взрывать, - криво усмехнулся прапорщик. - Да и то будет нелегко, когда все узнают, за что меня шуганули. Герой-орденоносец наркоту толкал, вот какая физика получается. Меня же в моем городе знают все, я там, как Покрышкин, понимаешь?
Мюллер говорил с комком в горле, ему было невозможно смириться с неизбежным позором. У капитана на душе скребли кошки - больно видеть, как ломается такой крепкий большой человек, старый товарищ. Однако он обязан уговорить его и не дать окончательно потерять себя.
- Да как в городе узнают про это?!
- Еще как узнают! Во-первых, сын узнает. Я же на Девятое мая у него в школе… это… Я на демонстрации… про меня все там… - забормотал Мюллер, и Мансур слегка повысил голос:
- Гансыч, я действовал в твоих интересах, поверь. Ничего нельзя было сделать.
- Да брось ты, капитан, оправдываться. Разве я тебя виню?! Себя, конечно. Сам виноват, дурак, сволочь старая! Чего мне признание это писать, когда все так и было, все чистая правда! Продался сукам - сам сукой стал! Таков закон.
Мюллер постепенно приходил в такое возбужденное состояние, что Мансур начал беспокоиться, как бы прапорщик не впал в крайность. Тут же припомнился страшный случай с Шавриным.
- Спокойнее, Гансыч. Пожалуйста, держи себя в руках. Никто не узнает. Это можно сделать. Слышишь меня?
Он налил из бачка пластмассовый стаканчик воды и дал Мюллеру попить.
- Да, да, я сейчас, - бормотал тот. - Айн момент, все будет нормалек.
- И жизнь сложится, и прошлое твое никто не отнимет. Гансыч, ты же дедушка Российской армии! Ну? Не спится только ветеранам… - пропел Мансур, безбожно переврав мелодию, и Мюллер улыбнулся. Он уже застеснялся своей минутной слабости. Сделал несколько глубоких выдохов, после чего налил себе еще водички и залпом выпил. Опять улыбнулся:
- Был дедушка и весь вышел.
- Но, но, но! И не вздумай чего такого - ты меня понял?
- Не дождетесь! - картинно приосанившись, воскликнул Мюллер, и капитан облегченно засмеялся: если человек шутит, значит, еще не все потеряно. А прапорщик продолжал: - Я домой вернусь. Внуков нянчить.
- И все-то у тебя будет, Федор Иоганнович! Ты же русский немец. Это же сплав какой - как титан! У тебя вся жизнь впереди! - напыщенно воскликнул он и, засмеявшись, продолжил: - Только хвост позади.
- Ладно, Ахметыч, проехали. Спасибо тебе, капитан, душа ты человек. - Прапорщик с размаху пожал Мансуру руку. - Если бы не ты, я бы и вправду мог срок схлопотать. Причем солидный. Вот был бы Покрышкин, курам на смех. А так, считай, легко отделался.
За дверью послышалось нарочитое, предупредительное покашливание. Это конвойный дал знать, что кто-то идет. Чтобы не застали врасплох капитана и задержанного. Может, Аскеров показывает ему какие-нибудь бумаги. Мансур и Мюллер покосились в сторону двери, но тот, кого опасался конвойный, прошел мимо. Они услышали его шаркающие шаги. Капитан хотел подняться из-за стола, выглянуть для страховки в коридор, однако прапорщик попросил его посидеть минутку. Мансур, кивнув, сел на место. А Мюллер загасил сигарету и неожиданно запел вполголоса:
Голова моя, головушка,
Голова послуживая!
Послужила моя головушка
Ровно тридцать лет и три года.
Ах, не выслужила головушка
Ни корысти себе, ни радости,
Как ни слова себе доброго
И ни рангу себе высокого…
Мюллер смотрел на Мансура с задумчивой печалью. Он видел, как сильно тот переживает. И вдруг прапорщик, словно впервые, заметил, что хотя командир его совсем молодой человек, а на висках уже брызнула седина. Тоже ведь, наверное, не от хорошей жизни. И с начальством тут каши не сваришь, и с Лейлой у него какие-то нелады. А ведь капитан заслуживает лучшей судьбы…
Вот удивился бы кто-нибудь, зайдя сейчас в эту комнату СИЗО: приободрившийся арестованный утешал взгрустнувшего командира:
- Все у тебя будет хорошо! Я уверен.
Если бы кто-нибудь сейчас сказал Стольникову, что он счастлив, поскольку свободен, Андрей такого человека растерзал бы. Свободен-то свободен, причем не только от афганского плена. Он свободен вообще от чего-либо на свете, потому что находится в незнакомых горах, совершенно один, не видит вокруг никакого селения, не видит людей. В полдневном мареве все вокруг застыло, лишь то ли ястреб, то ли коршун пролетел вдалеке и вот уже скрылся за горой.
Напрягая последние силы, Андрей поднялся на вершину горы. Этот подъем он осиливал уже часа два, а то и больше. Наконец ему удалось забраться на самый верх. Вершина оказалась не такой острой, как могло показаться издали. Это была довольно большая каменистая площадка. Выпрямившись, Андрей принялся обозревать открывшуюся перед ним местность. Большого облегчения от увиденного он не испытал. Впереди до самого горизонта простирался сплошной горный массив - от пологих вершин, покрытых зеленью, до высоченных пиков, упирающихся снежными шапками в облака. Ни малейших примет цивилизации, ни дороги, ни каких-нибудь проводов.
О господи! Куда идти-то? В какую сторону? Он совершенно не соображал, как нужно ориентироваться по солнцу. Впечатление было, что он вообще стал туго соображать. Забрал вещи Гарояна, что теперь с ними делать? Держит в кармане золотую авторучку Надир-шаха. А что это за ценность, чтобы над ней трястись?! Что там внутри может быть? Какие-нибудь важные сведения? Объяснили бы, по крайней мере. Иначе он чувствует себя словно почтовый голубь. Что-то привязали к ошейничку - и лети по адресу. Что находится внутри - это, мол, не твоего ума дело. Ты почтальон, курьер, знай, сверчок, свой шесток.
Усевшись на камни, Стольников порылся в рюкзаке и нашел флягу. Жадно припал пересохшими губами к горлышку, сделал два глотка и, вылив последние капли на ладонь, растер воду по лицу.
Приехали, вот уже и воды не осталось. Сколько человек без воды может продержаться? Кажется, три дня? Но ведь не при такой несусветной жаре. Скорей бы ночь наступила, когда не так печет. Хотя темнота - тоже не подарок: страшно, вдруг набросится какой-нибудь зверь…
- Ангелы!.. Космонавты!.. Снежные люди! - завопил Андрей, подпрыгивая и размахивая руками. Крик разнесся далеко и повторился долгим эхом.
Обессилев и надорвав связки, он закашлялся, перед глазами поплыли мутные круги. А когда пришел в себя, то ему показалось, что далеко внизу, по лощине, двигаются две фигуры. Неужели люди?! Люди!
С нечленораздельным мычанием Стольников принялся спускаться по склону. Камни сыпались под ногами. В одном месте Андрей упал, но тут же быстро вскочил на ноги. Вдруг люди уйдут, и он не успеет догнать их! Попытался закричать, но вместо зычного крика - телережиссеры считали, что у Стольникова хорошо поставлен голос, - получилось тихое бормотание, будто он обращается к собеседнику, находящемуся рядом.
Тогда, вспомнив про бинокль, он торопливо достал его из рюкзака и уставился в окуляры.
Он разглядел двоих мужчин в камуфляжной форме. Издалека оба были похожи один на другого: смуглые, бородатые, с одинаковыми рюкзаками. У каждого за спиной еще зачехленные комплекты крупнокалиберной снайперской винтовки. Они шли по едва заметной тропинке. У шедшего первым в руках был автомат с оптическим прицелом, второй нес альпинистское снаряжение - альпеншток, моток троса. Он вдруг оглянулся и посмотрел в бинокль в сторону Стольникова. Захотев инстинктивно спрятаться, Андрей с ужасом обнаружил, что оказался на открытом месте.
В это время второй что-то сказал первому. Тот остановился и тоже уставился через бинокль в сторону Стольникова. Андрей наблюдал за ними, пытаясь понять, кто это такие. Он надеялся по эту сторону границы первым делом встретить своих. Но, похоже, это все-таки нарушители границы, сами его боятся. Тот, который раньше шел первым, вскинул автомат и прицелился.
Стольников - откуда только силы взялись - стремительно побежал наверх, потом свернул направо, спрятавшись за большой камень. Переведя дыхание, осторожно выглянул и увидел, что воинственная парочка торопливо уходит по лощине. Иногда второй оглядывался в его сторону.
"Во, блин, встретил себе подобных, - с усмешкой подумал Стольников. - Уж лучше быть одному".
Минут через десять он выглянул еще раз. Мужчин не было видно. Зато далеко внизу Андрей увидел серо-зеленый овальчик и, присмотревшись, понял, что это озеро. Вода! И не просто вода, а там ее видимо-невидимо. И пей сколько влезет, и купайся. Он с удовольствием побежал бы к этому озеру. Однако, поскольку агрессивные незнакомцы скрылись в том же направлении, ему пришлось отказаться от своего намерения. Надо выждать. От злости на злодеев он заскрипел зубами.
Владимир поймал себя на мысли, что за те несколько дней, которые пробыл на заставе, он стал почти таким же суеверным, как его мать. Наталья Тимофеевна верила во всякого рода существующие приметы вроде тринадцатого числа или упавшей ложки да еще свои собственные прибавила. Брала, например, утром какую-нибудь книгу и раскрывала наугад: что будет написано на четвертой строке сверху, то сегодня и произойдет. Такой она изобрела гороскоп.
Владимир сегодня сделал то же самое. Проснувшись, раскрыл "Капитанскую дочку" и прочитал: "Батюшки, беда! - отвечала Василиса Егоровна. - Нижнеозерная взята сегодня утром. Комендант и все офицеры перевешаны. Все солдаты взяты в полон. Того и гляди злодеи будут сюда…".
Вот тебе и отрывочек! Ведь им сегодня ехать на встречу с моджахедами, менять Селима на отца Лейлы. А тут такие мрачные перспективы.
С заставы выехали ровно в девять. Особист Касьян сел в кабину, остальные забрались в кузов: Аскеров, Ратников и четверо солдат. Селим сидел в наручниках и не переставал ехидно улыбаться. Лейла хотела ехать вместе с ними, однако Мансур опасался инцидентов и сказал, чтобы она прибыла туда на пятнадцать минут позже. К тому времени все станет ясно. Когда машина остановилась у реки, от противоположного берега отплыла резиновая камера, на ней был один человек, он суетливо греб веслом. Когда камера приблизилась и уже не вызывало сомнений, что это Назар Шарипов, с Селима сняли наручники.
Потирая запястья, он нагло улыбался пограничникам.
- Не скучайте тут без меня. Еще свидимся.
- Топай, топай, давай, - хмуро сказал Касьян, с трудом сдерживаясь, чтобы не врезать по лоснящейся усатой роже.
На берег, пошатываясь от слабости, выбрался Шарипов - исхудавший, небритый, в том же костюме, в котором его похитили. Машинально хотел вытащить из воды камеру.
- Камеру не трогай! Оставь! - прикрикнул Селим. Он буквально вырвал из рук у Назара плавсредство и оттолкнулся от берега. Поджидавшие его на противоположном берегу Пянджа три моджахеда, приветствуя, размахивали руками.
Шарипов подходил к пограничникам в невменяемом состоянии, даже пошатываясь. Видимо, пребывание в плену порядком измотало этого здоровяка.
Аскеров первым кинулся к нему.
- Здравствуйте, Назар Юсуфович! С вами все в порядке? Рад вас видеть. Сейчас и Лейла приедет.
Назар сначала шарахнулся от неожиданности, затем узнал жениха дочери и кинулся к нему с объятиями, слезно причитая:
- Мансур! Сынок! Благослови тебя Аллах на долгие годы! Я знал, что ты мне поможешь! Знал, только ты спасешь, дорогой мой человек!
Поддерживая спасенного под руку, капитан повел его к машине, на ходу спрашивая про его самочувствие и настроение.
- Хорошо мне, хорошо. Дома всегда хорошо. Что я там пережил, если бы ты только знал, сынок. Все потом расскажу подробно.
Остальные пограничники тоже здоровались с Шариповым, поздравляли его с освобождением. Тот благодарил их, пытался каждого обнять и расцеловать. Потом Аскеров приказал Ратникову доставить Назара в отряд. Услышав это, Шарипов удивился:
- Почему в отряд? Я домой хочу.
- Не волнуйтесь, вас покажут врачу, а потом домой, - объяснил Владимир. - К тому же ваша дочка поедет с заставы. Мы с ней по пути встретимся, не разминемся. Соскучились небось.
Такое объяснение вполне удовлетворило Шарипова. Он спросил лейтенанта:
- А я про тебя знаю. Ты же из Москвы, да? Как зовут, сынок?
- Лейтенант Ратников. Можно просто Владимир.
- Ты хороший человек, по глазам вижу. Хорошего человека сразу отличить можно…
В это время остановился подъехавший "УАЗ", оттуда выскочила радостная Лейла и с криком "Папа!" побежала к отцу. Набросилась на него и, крепко обняв, начала осыпать его небритое лицо поцелуями.
Наконец первые, самые сильные эмоции улеглись, и Шариповы с лейтенантом уехали на "УАЗе". Назар и Лейла удобно расположились сзади, Ратников сидел рядом с водителем.
Девушка рассматривала лицо отца, его руки и, обнаруживая следы побоев, горестно вздыхала и старалась утешить Назара, быть с ним ласковой.
- Они били тебя, отец? Кормили тебя или нет, ты стал такой худой…
Дочь всегда хорошо относилась к Назару, однако такого наплыва чувств у нее давно не было. Отец не сводил с нее влюбленных глаз.
- Немножко били, Лейлочка, немножко кормили. Я боялся, совсем сильно бить будут. А они говорили, скажи спасибо своему Аскерову. Он с нами по-человечески, и мы с вами по-человечески, - сказал Шарипов и, кивнув на лейтенанта, спросил: - Так ты с ним уже знакома, что ли?
Озабоченная состоянием отца. Лейла не сразу сообразила, при чем тут знакомство с Ратниковым, а когда до нее дошел смысл вопроса, ответила:
- С Владимиром? Он в первый день, когда на заставу приехал, заходил в магазин. Там и познакомились.
- Назар Юсуфович, - повернулся к нему Ратников. - А правду говорят, что у вас один раз с девушкой поговорил - и сразу обязан на ней жениться?
Несмотря на свой плачевный вид, Назар охотно подхватил шутку:
- Правда, правда, есть такой древний обычай. Давай женись, молодой.
- Я не против, - хохотнул лейтенант.
Однако Лейла явно была не настроена шутить по поводу своего замужества.
- А я - против, - насупилась она.
- Да мы же шутим, доченька, шутим. Почему ты такая сердитая? - снова обнял ее Назар и сказал Ратникову: - Приходи завтра вечером в гости. Отметим мое освобождение. Угощать буду, наливать буду. Аллах простит. - Ему показалось, что Лейла недовольна этим приглашением, и он быстро перевел разговор на другую тему: - А этот бандюга, который вместо меня ушел, он меня и украл. Бандит, настоящий зверь…
Тем временем Селим уже приближался к противоположному берегу. Мансур и особист специально остались, чтобы понаблюдать за тем, как соратники встретят недавнего пленника.
- Да, такого матерого зверя выпустили, - вздохнул Касьян. - Опять им все с рук сходит.
- Смотри, не слишком-то он рад. - Мансур передал особисту бинокль.
Было видно, как один из моджахедов, вытянувшись, словно на официальном приеме, что-то сообщил Селиму, после чего тот в ужасе схватился за голову, затем упал на колени и принялся молиться.
Касьян в недоумении опустил бинокль.
- Вот уж действительно, Восток - дело тонкое. Не понимаю я этих людей. Селим здесь держал себя так - я думал, он вообще человек без нервов. Способен только жрать и ругаться. А сейчас он ведет себя, как участник сентиментальной драмы. Может, ты объяснишь, что там происходит?
Аскеров даже не стал смотреть в бинокль.
- Понимаешь, это настолько чуждый для нас мир, что его трудно понять даже тогда, когда находишься рядом и тебе все подробно объясняют. Поэтому я тоже вряд ли что-нибудь пойму. Могу сказать только одно: многие из наших поступков Селим тоже не понял бы.
- То есть ты считаешь, между нашими двумя мирами существует непреодолимая пропасть?
- Да, пропасть. Только насчет непреодолимой я сомневаюсь. Больше того, уверен, что со временем она исчезнет. Но еще не скоро.
Оба офицера повернулись и ушли подальше от чужого, пока еще враждебного берега.
В резиденции Надир-шаха было сумрачно и тихо. Жалюзи спасали от солнечного света, многочисленные ковры скрывали звуки шагов и голосов.
Понурив голову, Селим Сангин стоял в кабинете босса на том же месте, где совсем недавно погиб его старший брат. А напротив него, как тогда перед Хакимом, стоял Надир-шах. Изменились лишь декорации за его спиной - теперь за ним возвышался громила Додон. По бокам Селима тоже стояли два телохранителя. Мало ли что, вдруг он тоже взбрыкнет, как его брат. Может, это у них семейное.
- Аллах послал тебе тяжелое испытание, Селим. Братья твои погибли, и я всем сердцем разделяю твою утрату. Ты, знаешь, Хаким был моим другом…
Надир-шах сделал паузу, проверяя реакцию среднего брата на его слова. Селим кивнул, сохраняя выражение сдержанной скорби.
- Теперь я обязан взять на себя заботу о твоей семье. Все зависит только от твоего благоразумия…
Согнав с лица маску скорби, Селим вдруг оскалил зубы в дерзкой и злой ухмылке.
- Это Хаким был благоразумным, - проскрежетал он. - А я, Селим, дикий и страшный. Мне всегда было плевать на всех.
Какое-то мгновение Надир-шах, прищурившись, смотрел на наглеца, решая, сразу прикончить его или все-таки сначала понять, что стоит за столь вызывающей смелостью. Прикончить никогда не поздно. Сначала нужно разобраться.
Он осторожно спросил:
- Селим, что означают твои слова? Их трудно понять.
- Сейчас я объясню, господин. Если твои псы не заткнут мне рот.