- Скучаешь по Кабулу? - спросил Дмитрий, и сам считавший дни до возвращения в столицу, откуда должен был лететь в Москву. Срок командировки в Афганистан истекал через месяц.
- Конечно, год уже дома не был.
- А где у отца лавка-то?
- Прямо в начале переулка Морг-форуши, если двигаться от района Шахре-Нау к площади Спинзар.
Переулок был хорошо знаком Дмитрию. Англоязычные иностранцы называли его Chicken street, а наши - Цыплячьим переулком. Там было расположено представительство Аэрофлота. Рядом с ним, еще в одном арендованном советскими двухэтажном особнячке, Дмитрий в шестидесятые жил какое-то время вместе с родителями. Помнил Дмитрий и лавку, и ее хозяина - грузного таджика с побитым оспой лицом. В лавке торговали золотыми и серебряными украшениями с лазуритом, бирюзой, топазами, рубинами и панджшерскими изумрудами. Он частенько захаживал туда и даже пользовался репутацией постоянного клиента, покупая, однако, чаще не для себя, а для тех, кого водил по городу как переводчик, - начальников, знакомых и их жен. Женщины порой застревали в лавке надолго, разглядывая украшения, и Дмитрий развлекал себя беседой с хозяином, толковым ювелиром, интересно рассказывавшим о драгоценных и поделочных камнях, добываемых не только в Афганистане, но и на всем Среднем Востоке.
- Знаю и лавку, и твоего отца, - сказал Дмитрий. - Как-то у него купил перстенек с бирюзой, точно такой же, как у тебя на руке. Скоро буду в Кабуле. Привет отцу передать?
- Да, господин! - обрадовался солдат. - Передайте, Фархад жив и здоров. Пусть не волнуется и успокоит мать и сестренок.
- Обязательно передам, - заверил Дмитрий, добавив: - Если до утра доживу.
- Спасибо! Очень вам признателен. Да не уменьшится ваша тень! - сыпал принятыми на Востоке формулами вежливости Фархад, прикладывая руку к сердцу и никак не реагируя на последнее замечание Дмитрия.
"Да, похоже, он ничего не слышал о настроениях пуштунов. Потому, наверное, что караул размещен отдельно от больных, в пристройке, - думал Дмитрий. - Но поговорить с солдатом все же нужно было, даже больше для собственного спокойствия".
Дмитрий бросил сигарету, умылся и пошел к госпиталю в сопровождении солдата, продолжавшего болтать о том, какая у него замечательная семья. По дороге убедился, что забраться на балкон, на котором скучал третий часовой, без подручных средств нельзя, а вот спрыгнуть вниз, если припрет, можно - невысоко.
В палате прилег. Пожалел было, что нет ни книг, ни газет, но потом как-то сама собой пришла мысль: "Стоит ли вообще бороться со сном, таращить глаза в потолок и ждать того, что в принципе может произойти, но, совершенно очевидно, не сегодня? Да, солдат оскорбило внимание пуштунки к иностранцу. Главврач, в свою очередь, тоже не остался в стороне и подбросил утку о пакистанском шпионе. Наргис, а я, получается, ей не безразличен, испугалась настроений болтавших где-то солдат и поспешила сообщить о них мне. Все это так. Но ведь и принимать на веру все ее страхи тоже не нужно. Солдаты покипели и успокоились. Тоже понимают, что сговориться с караулом они не смогут. Ведь каждый часовой в отдельности отвечает за безопасность пациента собственной головой. Поэтому, спать надо, а там… "Бог не выдаст, свинья не съест"".
Дмитрий закрыл глаза и сразу же провалился в глубокий сон без сновидений.
IX
Дмитрий проснулся от первого звука, как только легонько скрипнула дверь. Оказывается, уже рассвело. В палату вошла Наргис. Увидев, что пациент открыл глаза, сказала: "Салам!" Потом взяла с тумбочки градусник, подала его Дмитрию и присела на край кровати, сложив по обыкновению руки на коленях. Дмитрий проделал ставшую уже привычной процедуру, засунул градусник под мышку, потом спросил, как прошла ночь.
- В общем, спокойно, - немного устало ответила Наргис. - Но под утро умер один раненый.
Вспоминать и говорить о вчерашних страхах не хотелось: ночь прошла - и все забыто. Дмитрий, проснувшись окончательно, понимал, что скорее всего он видит Наргис в последний раз и нужно, даже совершенно необходимо, сказать ей что-нибудь доброе, красивое и обнадеживающее. Хороших слов не находилось. Дмитрий молчал, молчала и Наргис. Но неловкости не возникало. Так молчать могут позволить себе только близкие или давно знакомые люди. Минут через пять Дмитрий был вынужден вынуть градусник и, подавая его, сказал:
- Наргис, я сегодня выпишусь. Спасибо тебе за все! Будь счастлива и не отчаивайся. Когда поедешь в Москву учиться, мы с тобой обязательно увидимся, - сказал и подумал: "Проклятое косноязычие, когда нужно - ничего толком сложить не получается, хоть на чужие стихи переходи".
Наргис улыбнулась только губами, глаза при этом остались грустными, мельком взглянула на окно, за которым торчала спина часового, беседовавшего, навалившись на перила, с кем-то во дворе, наклонилась и поцеловала Дмитрия по-детски в краешек губ. Потом встала и вышла из палаты с градусником в руке, так и не взглянув на его показания.
Дмитрий нащупал на тумбочке полупустую пачку сигарет. Чиркнул спичкой о коробок, прикуривая, сломал одну, вторую… Руки дрожали:
"Вот ведь как нас всех здорово воспитали, как в песне - "Раньше думай о Родине, а потом о себе". Какая опасность для Родины в том, что я вел бы себя с Наргис не как советский человек, а просто как человек? Что Родине плохого в том, что я врезал бы по морде ее ревнивому мужу, попробовал забрать ее, дать хоть какую-то надежду на будущее. Ну, скандал, ну, посольство и органы в истерике, ну, будут вынуждены оторвать нежные задницы от насиженных кресел. Так ведь это и должно быть их работой - отстаивать интересы соотечественников. Но они-то ее понимают по-другому, почти как встарь: нет человека - нет проблемы: проштрафился, вот тебе 24 часа на сборы - и в самолет, а дома обвешают ярлыками и запрут подальше, чтобы больше не возникало искушений. Пошли они все… Да и я туда же. Заслужил".
В дверь постучали. Вестовой, с улыбкой, сменившей на его лице настороженность еще после той, единственной знакомой Дмитрию фразы на пушту, торжественно на вытянутых руках внес табурет с установленным на нем подносом. Опустил табурет на пол, полез в карман за ложкой, отполировал ее до блеска об штанину и положил на поднос рядом с тарелкой. Дмитрий сказал: "Спасибо!" - и, разглядывая завтрак - яичницу с луком и помидорами, - дождался, пока вестовой выйдет из палаты. Помыл ложку чаем и подцепил желток. Подумал: "Надо есть - это отвлекает, да и аппетит вернулся, ведь, получается, со вчерашнего завтрака я так ничего толком и не ел".
Поесть не дали. В палату после короткой перепалки за дверью ввалились полковые советники, осилившие охрану благодаря решительности и отработанному командному голосу Ивана Игнатьевича, заоравшему при попытке часовых преградить им путь: "Смирно! Шашки в ножны!" При этом он чуть не уронил обоих, пойдя на таран с прижатой к животу длинной и тяжелой, килограммов на семь, дыней. Успех развил Валера с газетами под мышкой и стопкой книг от хазарейца, которые он выставил перед собой, пропихиваясь между часовыми, ошалевшими от кавалерийского напора незнакомых военных без знаков различия. Вслед за ними по очищенной от "противника" полосе наступления спокойно вошел Владимир Иванович и спросил с порога:
- Как себя чувствуешь?
- Отлично. Все прошло, - ответил Дмитрий и, желая доказать это как можно более наглядно, легко поднялся и поздоровался со всеми за руку. Валера чуть не просыпал мешавшие ему книги, освобождая руку для рукопожатия.
- Положи их на койку, - посоветовал Дмитрий и кликнул вестового: - Эй, ворура!
Вестовой тут же явился и при виде возбужденных начальников, особенно кружившего по комнате Ивана Игнатьевича, не знавшего, куда пристроить тяжелую дыню, на всякий случай вытянулся по стойке "смирно", звонко щелкнув каблуками. Дмитрий подал ему поднос с завтраком, показал на табурет и растопырил четыре пальца. Потом сделал жест рукой от себя, отправив выполнять приказание.
- Вы сейчас куда? В полк? - уточнил Дмитрий.
- Да, - ответил Владимир Иванович, взглянув внимательно на Дмитрия.
- Я с вами.
- А как же болезнь?
- Ничего страшного. Приступ прошел. Вылечусь амбулаторно.
- Результаты анализов уже готовы?
- Нет, но обещают к обеду сделать.
- Зачем же тогда ехать. Отдохни до обеда, дождись, пока назначат лечение, а на обратном пути мы тебя заберем, - предложил Владимир Иванович.
- Владимир Иванович! Я пешком уйду, если сейчас не заберете, - сказал Дмитрий и, кивая на принесенные вестовым табуреты, добавил: - Располагайтесь, режьте дыню, а я пошел переодеваться, - и вышел из палаты.
Часовые сделали попытку двинуться за ним, но он повернулся и, беря на вооружение добрый пример Ивана Игнатьевича, резко скомандовал: "Смирно!" Те застыли в недоумении. Дмитрий двинулся дальше, с удовольствием отметив, что часовые так и не решились пойти вслед за ним. Дверь приемного покоя была открыта. Сидя на топчане, скучал фельдшер, а за столом изучал истории болезней незнакомый врач, готовившийся заступить на дежурство.
- Салам, табиб! Салам, Самат! - поздоровался Дмитрий и, обращаясь к обоим, сказал: - За мной приехали, срочно забирают в полк. Нужны мои вещи.
Самат, не дожидаясь ответа растерявшегося врача, спросил:
- Принести?
- Да, - подтвердил Дмитрий и, чтобы предупредить ненужные вопросы, повернулся к врачу и распорядился: - Подготовьте результаты анализов и выпишите рецепт. Я заеду за ними после часа дня.
Вернулся Самат с ворохом одежды. Дмитрий зашел за ширму и переоделся. Почесал колючий подбородок: "С этим придется смириться - бриться нечем". Выходя, одобрительно похлопал фельдшера по плечу: "Будь здоров, Самат, и не скучай! Все будет хорошо".
- Все будет хорошо, - засмеялся тот, с видимым удовольствием повторяя вслух знакомые русские слова.
В палате советники сидели вокруг подноса с дыней. Дмитрий присел на свободный табурет, взял нож и разрезал дыню на две половины, вычистил одну и распластал ее на длинные ломти. Взял один и, подавая пример, откусил сочной мякоти, измазав щеки ароматным соком. Остальные не заставили себя уговаривать и принялись за дыню, только Владимир Иванович прежде достал из кармана перочинный нож и надрезал свой ломоть несколько раз поперек. Занимаясь этим, он как бы невзначай спросил:
- Ничего не случилось? А то ты как с цепи сорвался. Будто не на работу, а на гулянку опаздываешь.
Дмитрий, чтобы не отвечать сразу, откусил дыню:
"Сказать? Не сказать? Нет, не нужно. К чему эти детали про солдат и ревнивого главврача. Потянется ниточка к Наргис", - а о ней Дмитрий ни с кем говорить не хотел. Это было только его, личное.
- Все нормально, просто терпеть не могу ни больниц, ни врачей, - уверенно произнес Дмитрий.
X
Вечером было собрание. Обсуждали обстановку в стране и задачи советских советников. Дмитрий скучал, спрятавшись за спины полковых коллег. Тон задавал недавно прибывший политработник, назначенный советником к заместителю командира корпуса по политической части. Его выступление почти полностью состояло из уже набивших оскомину лозунгов. Из них следовало, что пора брать винтовку и идти защищать афганских трудящихся от гидры империализма, которую оратор предлагал сбросить в море, как когда-то белых в России. Вот только плохо политработник знал географию: ближайшее к афганской границе море - Аравийское - лежало в 500 километрах к югу, и, чтобы утопить в нем гидру империализма, ее пришлось бы долго гнать по территории суверенного Пакистана. Ну, а "паровоз афганской революции", в топку которого он предлагал подбросить уголька, чтобы тот победно пронес красное знамя пролетариата по афганской сторонке, вряд ли справился бы с этой задачей, так как железных дорог в стране еще не построили.
Выступил Владимир Иванович. Сказал, что обстановка действительно тревожная. Продолжается размежевание по политическим убеждениям, в том числе и среди военнослужащих. В полку все офицеры давно уже имеют табельное оружие при себе. Необходимо иметь его и советникам, тем более что афганское командование настоятельно рекомендует получить его.
Дмитрий насторожился. Вопрос об обеспечении собственной безопасности уже неоднократно докладывался старшему. Но тот всегда встречал любое упоминание о личном оружии в штыки, кивая на то, что на это нужна команда из Кабула, хотя летчики авиаполка уже не раз бомбили мятежные деревни в непосредственной близости от аэродрома, а ночами вокруг городка бродили поодиночке и группами вооруженные афганцы. Как-то, в выходной день, Дмитрий, проснувшись раньше других, выскочил в трусах на улицу размяться и прямо за дверью нос к носу столкнулся с закутанным в шали пуштуном. Оба от неожиданности застыли на месте. Пуштун первый пришел в себя, пронзительно посмотрел Дмитрию в глаза, оскалил желтые зубы, ухмыляясь, подчеркнуто спокойно развернулся и пошел в степь. Сзади, из-под шали, торчал приклад английской винтовки.
Старший побагровел и взорвался, обрушившись на Владимира Ивановича за то, что тот посмел еще раз, тем более публично, поднять этот вопрос. Не мог он заставить себя самостоятельно принять решение по нему, каждый раз кивая на больших начальников в Кабуле, которые только и могут взять на себя такую ответственность.
- Вы, подполковник, паникер, - кричал он. - Вы поддались на гнусную провокацию, слушая россказни вашего переводчика. Мы здесь не дома, а за границей. Какое вам еще оружие нужно? Совет афганским товарищам - вот ваше оружие, - поучал полковник, противореча только что выступившему политработнику, призывавшему не выпускать из мозолистых рук винтовку.
Дмитрий поднялся. Он не мог дальше выносить начальственного хамства, тем более что прозвучал намек и на его рассказ Владимиру Ивановичу о встрече с вооруженным пуштуном у дверей виллы, о чем тот, видимо, доложил старшему.
- Вам чего? - гаркнул полковник, посмотрев на Дмитрия.
- Разрешите вопрос?
- Задавайте.
- Зачем тогда пистолет и автомат вам, если наше единственное оружие слово?
Дмитрий, да и все присутствующие знали, что полковник давно уже получил в корпусном арсенале пистолет "ТТ", который таскал с собой в портфеле, и автомат "ППШ", хранившийся у него на вилле.
- Вы, вы… - задохнулся полковник, оттянул ворот затянутой галстуком по случаю собрания рубашки с короткими рукавами и, наконец, выдохнул, - вы в каком звании?
- Сержант, - спокойно ответил Дмитрий.
Хладнокровие переводчика еще более подогрело полковника:
- Вы не в свое дело лезете, сержант. Ваше дело - выполнять приказания старших. Да и вообще, вы трус и симулянт. Выдумали себе болезнь, так лечились бы, - и далее в приказном тоне. - Поедете со мной в Кабул, там с вами будем разбираться.
- Есть, - сказал Дмитрий, которому даже захотелось по примеру афганцев браво щелкнуть каблуками. Но он сдержал себя, стараясь не выказать радости от нечаянного подарка полковника. Только подумал: "Неужели он и вправду полагает, что может испугать меня поездкой в Кабул?"
Когда собрание закончилось, Владимир Иванович подошел к Дмитрию:
- Пожалуй, зря ты полез в драку. Весовые категории у тебя с полковником и в самом деле разные. Но все равно спасибо!
- Не за что, - ответил Дмитрий. - Но зачем он в Кабул едет, не меня же песочить?
- Нет, конечно. Докладываться главному, еще в посольский магазин за дешевой мукой и продуктами. Поэтому не самолетом летит, а берет машину, чтобы больше вошло.
- А когда поездка-то?
- По-моему, выезжает уже в эту субботу, через два дня.
- Тогда завтра нужно заехать к хазарейцу, отдать книги.
- Хорошо. Заедем после работы, - согласился Владимир Иванович.
"Завтра четверг, - вспомнил Дмитрий. - Можно будет заглянуть и на базар, прикупить заодно продуктов для переводческих посиделок".
Собираться всей переводческой братией по четвергам, в предвыходной день, стали с конца мая. Тогда на виллу, где раньше размешался представитель Иранской национальной нефтяной компании, то ли просто сбежавший, то ли отозванный компанией после смены режима в стране, переселился советник командира авиаполка со своим переводчиком. Главным достоинством огороженной высоким каменным забором виллы был ухоженный садик с небольшим бассейном. Братия, не без подсказки проживавшего на вилле переводчика, быстро сообразила, что лучшего места для посиделок не придумать. Тем более что советник командира авиаполка - добродушный полковник, напоминавший повадками медведя, - не имел ничего против порой шумных развлечений молодежи. Общими усилиями вычерпали из бассейна застоявшуюся воду, прочистили забитую грязью сливную трубу и стали наполнять бассейн каждую неделю.
К четвергам тщательно готовились, заранее расписывали меню и доставали напитки. Главной заботой была выпивка, точнее - ее отсутствие. Поэтому тех, кто направлялся в Кабул транспортным самолетом или машиной, всегда нагружали большим коллективным заказом на водку, коньяк и пиво из магазина "Востокинторга". Такие оказии, однако, были редкостью. Гораздо чаще по делам в Кабул летал на боевом "МиГе" советник командира авиаполка. А он никому, если всех заказов набиралось не больше одного ящика, не отказывал привезти бутылочку-другую. Как он умудрялся при своих габаритах умещать в тесной кабине старенького "МиГа" ящик спиртного - оставалось для всех загадкой.
XI
В четверг, после работы, как и обещал Владимир Иванович, поехали к хазарейцу. Хозяина в кондитерской не было: за стойкой скучал один из его помощников. По обыкновению заказали простоквашу. Дмитрию она показалась слишком холодной, и, оставив ее согреваться на столике, он пошел с книгами в библиотеку.
Старик-хазареец был там. От его прежней веселости не осталось и следа. Дмитрий знал причину: кумир старика - министр планирования в новом правительстве, хазареец по национальности, был обвинен в заговоре, снят со всех партийных и государственных постов и приговорен к смертной казни, которую, правда, заменили длительным сроком заключения. Хазареец, нацепив очки, сидел в углу лавки за маленьким столиком и листал книжку в потрепанном переплете, как показалось Дмитрию - сборник стихов Абдуррахмана Джами.
- Салам! - сказал Дмитрий.
- Салам, салам! - заставил себя улыбнуться хазареец, поднимаясь навстречу приятелю.
- Как поживаешь? Как дела? Все ли хорошо? - обменялись приветствиями, пожимая друг другу руки.
- Слышал, ты в госпиталь угодил с какой-то хворью? - спросил с тревогой в голосе хазареец.
- Все прошло, - ответил Дмитрий и, не желая говорить о своей болезни, поинтересовался, как идет торговля.