- Кто вы? Откуда? Почему оказались здесь? - хмуро спросил Ардатов старика, который, как если бы он и не заметил этой хмурости, ответил с неторопливым достоинством:
- Старобельский. Глеб Васильевич Старобельский. Бывший инженер-путеец… Гм… - назвался он приятным совсем не старческим баритоном.
В Старобельском, несмотря на седину и бороду лопатой, было еще очень много жизненной силы, эта сила угадывалась в сухом длинном теле, в жилистой шее, в голубых открытых глазах, которыми старик смотрел на него прямо - доброжелательно.
"Ай да дед! - подумал Ардатов. - Только все это, дед, не ко времени".
- А это, - Старобельский положил на плечо девушки сухую ладонь, - моя внучка, Надежда Старобельская. - И она права: угодно ли это признать или неугодно - мы считаем себя партизанами!
- Да! - подхватила Надя, отважно глядя на Ардатова и как бы призывая его присоединиться к этой отваге. - Мы - советские люди. Да! Советские!
Она порывисто обернулась к деду:
- Им надо показать документы. Вдруг они нас считают диверсантами? Конечно же!
Удерживая Кубика коленом, прижимая его к стенке, она лихорадочно расстегнула куртку, лихорадочно же вырвала из внутреннего кармана пачечку бумажек и лихорадочно же протянула их Ардатову.
- Здесь все - комсомольский билет, билет учащегося, что я учусь, то есть училась в техникуме, удостоверение на значки. Здесь все-все!
Старобельский тоже протянул: Ардатову свои бумаги, сказав:
- Извольте. Пенсионная книжка, паспорт, профсоюзный билет. Паспорт прописан в Старобельске - мы искони из Старобельска, еще от прадедов. Прописан по улице Приречной, дом 36. Что еще? Ах да! Вероисповедания православного, беспартийный, состоял в масонах, вдов, за границей родственников имею, но связь с ними не поддерживаю. Не судим. В белой армии не служил. В оппозициях не участвовал. Прошу записать в вашу часть.
Ардатов механически взял документы, но не стал их ни смотреть, ни открывать.
- Минутку.
Солнце поднялось над горизонтом, косо освещая землю, еще не грея ее, и тени от кустов полыни и от островков ковыля лежали на земле длинными темными пятнами, на которых чуть поблескивали редкие капли росы.
Еще когда бежал Стадничук, еще когда он упал, в том молчании, наступившем после его смерти, и когда Ардатов разговаривал с Ширмером, Ардатов, то и дело поглядывал на Малую Россошку и в стороны от нее, надеясь увидеть какое-то движение людей, запоздавшие уйти в тылы машины или повозки, хоть что-нибудь, что сказало бы ему, что у Малой Россошки есть какая-то часть, есть свои… Но он ничего этого не заметил - Малая Россошка казалась безлюдной, хотя над несколькими дворами и над несколькими домами в бинокль можно было различить дымки - оставшиеся жители что-то стряпали в печках или на таганках.
От этих дымков на душе становилось грустно.
- Белоконь! Продолжать разведку: на фланги и насколько возможно вперед, - приказал Ардатов. - Собрать все боеприпасы - до патрона. Все, что найдете - несите сюда. Ясно? Выполняйте. Лейтенант Тырнов, ваша задача - следить, чтобы у каждого была хорошая ячейка, в полный рост. Объясните людям, что от танка спасает только глубина окопа. Ясно? Выполняйте! Всем остальным - по местам!
Так и не полистав документов, он вернул их Старобельскому.
- А с вами я не знаю что и делать. Ах ты, Кубик, Кубик! Да какой же ты Кубик? Ты не кубик, ты целый куб!.. Так что же делать с вами? - повторил он Наде. - Почему не ушли дальше в тыл? Пока было можно? Теперь отсюда до ночи не выбраться, а до ночи… ("До ночи разведбатальон и батальон танков!" - напомнил он себе). Слышите?
Все прислушались, обернувшись в сторону немцев, в сторону низкого, все усиливающегося гула, и так и стояли молча, пока самолеты немцев не стали различимы и пока Надя не начала их считать.
- Три, семь, двенадцать, двадцать четыре, тридцать, еще семь, еще девять, так… И там… Сколько же? Одиннадцать, еще четыре… Так… Еще… Семьдесят шесть! И откуда у них их столько? Все дни, что мы шли, мы их только и считали. Наши попадались редко. Я злилась ужасно… Эти летят на Сталинград? Прямо на Сталинград?
- Да. Видимо, на Сталинград, - ответил хмуро Ардатов.
Самолеты летели в тройках, тройки составляли девятки, и хотя самолетов не было и сотни, казалось, они занимали всю ту часть неба, которая была северней их траншеи. Ардатов знал, что никто сейчас не копает, вообще никто ничего не делает, все только зло смотрят на эти самолеты да озираются, ища в небе свои. Но своих не было.
"Может, встретят поближе. У города? - подумал Ардатов. - Есть же там ПВО?"
- Товарищ капитан! Товарищ капитан!
Надя порывисто подошла к Ардатову вплотную и тронула его руку, которой он держал бинокль у глаз.
- Разрешите мне! Разрешите мне пробраться в тыл! Я видела - он не прошел! Мы все видели! Но я пройду! Я маленькая, они в меня и не попадут… - пылко говорила она. - Может, они и стрелять не будут в штатского. Они же увидят, что я не военный, что я… что я не красноармеец. Ведь может же так быть? А? А если может то… то… Разрешите мне, вы только расскажите, куда идти. Куда и зачем!..
- Отставить! - приказал ей Ардатов.
Он приказал так, потому что вовремя не пришли гражданские слова, он просто растерялся от этого нелепого предложения. ""Не будут стрелять в штатского!" Глупости какие-то! Еще как будут. Откуда им видно с такого расстояния, штатский ты или нет? Ты только цель, ты вообще для них не человек, ни штатский, ни военный, ты только цель! "Не попадут!" Дурочка, еще как попадут. И будешь ты лежать, как Стадничук, недвижимо, как страшная кукла, с неловко подвернутой ногой. Нет, нет, нет, Надя!"
- Отставить! - повторил он сердито.
- Но почему, почему, почему! - не соглашалась Надя. "Отставить" на нее не подействовало. - Я пройду! Я же пройду. Я пройду. Честное слово, пройду!
Она уговаривала Ардатова все так же пылко, блестя глазами, душа ее загорелась желанием помочь им и, может быть, совершить подвиг. Ее ведь в школе, в кинотеатрах, по радио готовили к подвигам.
- Прекратить! - как красноармейцу, жестко оборвал ее Ардатов.
- Ах так! - Надя отвернулась от него и сделала два шага назад. - Тогда я пойду сама. С Кубиком. Я вам не подчиняюсь, я не военный. Я пойду. Я имею право пойти куда хочу и когда хочу! Вы же не приняли нас в свой… в свою роту, - нашла она нужное слово.
Это было совсем глупо, но и совсем по-детски, и Ардатов не мог сердиться.
- Ты - комсомолка. Значит, не имеешь права мне не подчиняться. Ясно? Все мои приказания для тебя - закон. Поэтому делай то, что тебе говорят. И не мешай. Старайся не мешать, - объяснил он добрее, а когда она было открыла опять рот, он не дал ей ничего сказать:
- Все! Ясно? Все!
Он снова подумал: "Только до ночи! А там мы тебя вытолкаем в тыл, а если будешь ерепениться, получишь ремнем!" - Это было, конечно, фантастика - "получишь ремнем", но Ардатов считал, что было бы неплохо разик-другой ощутимо перетянуть Надю ремнем пониже спины. "Чтобы быстрей бежала! До Волги! До переправы!" - усмехнулся он.
Ардатов привычным движением отстегнул клапан на левом кармане гимнастерки, почти вынул серебряный, с отцовской монограммой портсигар, но вспомнил, что папиросы кончились, уронил портсигар в карман и застегнул клапан.
- Все! - еще раз, уже для себя сказал он, собираясь с мыслями. Старобельский и Надя как-то сбили его, выбили из колеи, одним своим видом напомнив ненужное; не общая - защитно-зеленая для всех одежда, а кто что хочет, руки без оружия - усталые руки стариков, нежные руки девушек, беспомощные детские руки, книги, музыка, тепло близкой тебе, родной, совсем родной, совсем, совсем, совсем твоей - до последней клеточки ее тела - женщины, гул школьной перемены, реки, в которых можно купаться и которые не нужно форсировать или защищать, небо с птицами, а не с самолетами, земля, на которой можно просто лежать или сидеть и в которую совсем не к чему зарываться. Но он знал, чтобы это все было, сейчас нужно было от всего этого отказаться из-за проклятых гитлеровцев. Между той, прошлой человеческой жизнью, и той, которой он жил сейчас, стояли они, гитлеровцы, в человеческую жизнь можно было вернуться только через их смерти.
Но Старобельского он спросил мягко:
- Так как же, Глеб Васильевич?.. Так чем могу быть полезным?
Заботы давили Ардатова - он чувствовал их плечами, спиной, сердцем, но эта милая, живописная троица так напряженно-ожидающе смотрела на него, как будто он мог дать им что-то большое, что-то великое, что-нибудь вроде пропуска в вечный мир красоты и тишины.
До возможного боя, то есть до времени, когда немцы отзавтракают, получат приказ, в котором есть, как во всех военных приказах, "задача дня", изготовятся к движению, начнут движение, то есть до того времени, когда их остановившаяся на ночь машина наступления заработает, осталось мало времени. Это время Ардатову надо было употребить с максимальным толком - сделать хоть примитивную рекогносцировочку - осмотреться, прикинуть, чем они располагают, и получше использовать все. Ему следовало попытаться хоть чем-то накормить людей, поесть самому, прикинуть, где и как лучше встретить немцев, попробовать разгадать, где у них боевое охранение, с тем, чтобы и попытаться угадать, как они пойдут, потолковать с людьми, подбодрить их - да мало ли еще что надо было сделать, и Ардатов должен был как-то закончить разговор с этими милейшими, но сейчас совершенно ненужными ему людьми, ставшими для него обузой.
- Примите к сведению, Сталинград и прилегающий к нему участок Волги - прифронтовой район. Вы были под бомбежкой? - сказал он.
- Сто раз! - запальчиво от обиды заявила Надя, не дав ответить деду. - Сто раз! Дедушка может подтвердить, хотя вы ничему и не верите. Даже Кубик, даже Кубик теперь знает, что под бомбежкой надо лежать, а не бегать, потому что в лежащего человека - и в собаку тоже - осколки не попадают.
- Ну не сто, а раз восемь были, - уточнил Старобельский. - Но дело не в этом. Странно то, что… Простите, как ваше имя-отчество?
Ардатов назвался, и Старобельский продолжал:
- Странно то, Константин Константинович, странно, что вы отказываетесь от наших услуг. Вот что я никак не приму в ум. Мы готовы воевать, мы это решили твердо, говорим вам об этом, а вы, с позволения сказать… Потрудитесь объяснить, Константин Константинович. Осветите, так сказать, ситуацию…
- Минутку! - Ардатов посмотрел, что приволокли на плащ-палатке разведчики - десятка два противотанковых гранат, чуть поменьше противопехотных, штук триста патронов в обоймах и россыпью к винтовкам, но автоматных патронов было мало, магазина на два.
- В ходе сообщения, метров сто отсюда, два ящика с КС ,- доложил Белоконь. - И штук сорок противотанковых мин.
- КС? - обрадовался Ардатов. - Мины? Очень хорошо! КС не раздавать. Только тем, кто был в боях. Только тем! Чтоб ни одна бутылка мимо! Ясно, Белоконь? Обойдите всех и расспросите. Три бутылки мне. Три - старшему лейтенанту Щеголеву. Тырнову… Нет, Тырнову не надо. Передайте Тырнову - пусть обойдет всех, узнает, у кого нет продуктов. Вообще нет. Если есть хоть что-то, хоть на раз поесть, не считать. Пусть узнает, нет ли саперов. А взрыватели есть? Отлично! Если саперов нет, мины и взрыватели сюда. И чтобы все твои люди с тобой. Выполняй! Бегом!
- Так вот… - Ардатов посмотрел на Старобельского.
Старобельский, Надя и Кубик, прижавшись к стенке траншеи, теснясь так, чтобы занимать как можно меньше места и не мешать красноармейцам, молча и скромно следили, как все торопятся, подхлестнутые жестким голосом Ардатова.
- Так вот, я объясняю, что вы хотели…
Ардатов поднял бинокль, вглядываясь в сторону немцев, полагая, что ему удастся хоть разбросать эти мины перед траншеей. Он знал, что не может быть и речи о том, чтобы их зарыть - невозможно было работать на виду у немцев, но даже растащить их метров на сорок - пятьдесят от траншеи, спрятав в полынь, хоть чуть-чуть замаскировав, и то было великим делом. Из двигающегося танка четко различить через смотровую щель серый деревянный ящик под полынью практически невозможно, и эти сорок мин, не то оставленных, потому что их нельзя было увезти, не то забытых теми, кто вчера занимал здесь оборону, эти сорок мин, установленных "в наброс", хоть как-то, хоть жиденько, могли прикрыть их позицию. Вообще-то он хотел сам побежать с Белоконем к минам, но надо было ответить этому деду.
- До вечера я разрешаю вам - всем вам - пробыть здесь. Но как только стемнеет, прошу, приказываю, - поправился Ардатов, - приказываю отходить в тыл. - Кубик зарычал на него, но он не обратил на это внимания. - Не могу, не считаю ни нужным, ни возможным зачислить вас в свою группу. Ясно, Глеб Васильевич? Найдите лопату, заройтесь поглубже и - до вечера…
"Постарайтесь дожить - все вы трое - вы, Надя, Кубик, постарайтесь дожить до вечера. Это не шуточка, разведбат и батальон танков! Не игрушки!" - подумал он, но не сказал.
По мере того, как он говорил, подбородок Нади поднимался все выше и выше, пока она, стоя спиной к деду, не коснулась его груди. Старобельский же, положив руку на плечо Нади - сохранял невозмутимое достоинство.
Свободной рукой Старобельский провел по пуговицам косоворотки, как бы проверяя - все ли они на месте, все ли застегнуты, и лишь чуть-чуть озабоченней сказал:
- Позвольте спросить вас, Константин Константинович, почему вы не находите ни возможным, ни нужным принять нас в свои ряды? Я утруждаю вас, но…
- Потому что не вы и не Надя должны воевать! - вырвалось у Ардатова.
- Совершенно верно, Константин Константинович. Это - занятие армии, так сказать, специалистов, - неожиданно согласился Старобельский. - Мы же…
- В чем же дело? - Ардатов собрался пойти к минам, ему казалось, что Белоконь медлит. - Все ведь ясно, а коль ясно, то…
- Да, ясно. Но ясно и то, что армия, к превеликому нашему сожалению, не может пока остановить нашествия немцев, - возразил Старобельский и поднял тонкий, как карандаш, палец. - Смею вас заверить, Константин Константинович, я и в мыслях не имею бросить тень на вас лично или на всех, здесь присутствующих. Глубоко убежден, что каждый из вас, и вы тоже, не щадили себя. Но однако же, как это и ни прискорбно, немцы почти на Волге.
- Восемнадцать человек. Восемнадцать без продуктов, - доложил подошедший Тырнов. - Говорят, последнее съели вчера.
Старобельский вежливо прервался, ожидая продолжения разговора Ардатова и Тырнова, но так как этого продолжения не последовало, закончил:
- И постольку, поскольку армия не выполнила этой своей святой обязанности, во всяком случае - по сей день - не сумела уберечь ни землю, ни народ от тевтонского нашествия, объявлена война всенародная. Я и Надя - мы тоже народ. Потрудитесь, Константин Константинович, принять это во внимание…
- Как, как вы сказали? - возмутился Тырнов. - Как? Не сумела, не выполнила своей задачи? Вы, отец, говорить говорите, но не заговаривайтесь!
- Мы вам поверили, а вы… А вы… А… - вмешался было из-за спины Ардатова Чесноков, но Надя перебила его:
- Вот вам и "а". Вот вам и "а"! И будет еще б, в, г, д, е, и, ж, з!.. - и Ардатов даже подумал, что она сейчас покажет Чеснокову язык.
- Надежда! - Старобельский укоризненно остановил Надю. - Неприлично! Изволь, пожалуйста…
- Хорошо! - быстро согласилась Надя. - Но зачем они нас пугают? Угрожают зачем?..
- И, к, л, м, н, о, п, ре… - подхватил за Надей, не обидевшись, Чесноков, но Ардатов повел в его сторону головой, и он умолк, как выключился.
Ардатов хмурился и молчал. Что ж, по-своему Старобельский был прав. Но ведь прав был и Тырнов - армия делала все, что было в ее силах, чтобы остановить немцев - красноармейцы и командиры своим телом, костьми, кровью старались удержать немцев и у границы летом, и зимой в Подмосковье, и этой весной на Дону, и сейчас в сожженных беспощадным солнцем приволжских степях. И если им пока не удавалось остановить немцев, так вина в этом была не их, не Щеголева, не Чеснокова, не его, Ардатова.
"Но деду от этого не легче, - подумал Ардатов. - И что ты ему ответишь, здесь, у Волги?"
- Нас, - Старобельский положил теперь обе руки на плечи Нади, и она, опять вздернув подбородок, прижалась затылком к его груди, - нас, - Старобельский посмотрел сурово всем в глаза, - не устраивает, как все получается. Посему, после того, как немцы взяли Старобельск и… А до этого… А до этого…
Старобельский проглотил комок и начал прокашливаться, и обе руки задрожали на Надиных плечах…
- А до этого…
- А до этого они убили мою маму! И Кирилла! Они убили их бомбой! Прямо в дом! - крикнула Надя и закусила губы, но слезы все равно потекли у нее по щекам. Она еще сильнее прижалась к груди деда. - Мы были на окопах, и если бы мы не были на окопах, то… то… А вы еще не позволяете нам!.. Не принимаете к себе! Как будто мы… Как вам не стыдно!..
Она заплакала и спрятала лицо в ладонях.
- Так вот, посему мы решили, как это пишут в газетах, взяться за оружие, - закончил Старобельский. - Примите вы нас или нет, решать, конечно, вам, Константин Константинович, но своего права защищать нашу землю и себя - отнимать у нас никто не волен.
- Хорошо! - согласился Ардатов. - Хорошо! Не плачь, Надя. Не плачь, девочка. Здесь не до слез.
"Разведбат и батальон танков", - еще раз вспомнил он.
Все равно этот день они должны были быть вместе. Все равно, хотел этого или не хотел Ардатов, но бой неизбежно захватил бы их всех, и если Старобельскому и Наде надо было получить еще какое-то устное подтверждение права воевать, было нелепо его отнимать у них.
- Зачисляю вас. Ваше место - слева от меня. Ясно? Все приказы - обязательны. Идите и оборудуйте ячейки. Выполняйте. Лейтенант Тырнов - проследить и помочь.
- Так что же вы? - Надя медлила, и Ардатов должен был спросить это. - Вам все ясно? Слева от меня. Повторяю, все приказы выполнять беспрекословно.
Так как Надя была шагах в трех от него, Ардатов слышал все, что она говорила и почти все, что ей отвечал или что ее спрашивал Щеголев. Конечно же, было видно, что оба они с первых же секунд потянулись друг к другу, даже исключительность обстановки оказалась слабее их стремления быть рядом, и Ардатов пожалел, что их встреча произошла в этой проклятой траншее, и понадеялся, что им повезет, что они до ночи останутся живы и целы. Что будет дальше с ними, Ардатов не загадывал, важно было, чтобы и они дотянули до темноты, до этого рубежа.
- Я сама о себе позаботилась. Винтовочка попалась новая, не винтовочка, а мечта! Сейчас мы ее почистим, смажем, попробуем, - говорила Надя. - Главное, чтобы у нее не сбили мушку. - Она с беспокойством осмотрела эту мушку. - Нет, кажется, все на месте - черточки совпадают. Это очень, очень хорошо!
Надя вывинтила шомпол и потребовала:
- Мне надо ветошь, щелочь и масло. И паклю.
Щеголев принес ей двухгорловую масленку и небольшую тряпочку.
- Прошу. К сожалению, пакли нет.
- Эх вы! - сказала обидно Надя. - Эх вы! Даже пакли у них нет!
Загородив собой рюкзак, она стала что-то вынимать из него, какие-то вещи из одежды, потом, затолкав все обратно, с треском порвала что-то белое на тряпки, а кружева спрятала в карман рюкзака.