- События развивались так. Начнем почти ab ovo .
Малюгин, набирая темп, перестав отдувать губы, глубоко засопел. Он лежал на спине, скрестив большие, поднимавшиеся и опускавшиеся на груди руки. Когда он захрапел, Нечаев поморщился, и Ардатов, дотянувшись до кровати полковника, дернул за простыню. Это не помогло, тогда Ардатов встал и переложил полковника на бок.
- А? Бу! Трикута!.. - пробормотал невразумительно Малюгин.
- Итак, этой весной, после зимней кампании, когда подсохло, стал вопрос: "Что дальше? Как вести войну дальше?" - начал академично спокойно Нечаев. - "Как и где?" Вопрос был аналогичный и для нас и для немцев. При всех наших поражениях, в прошлом году мы устояли: молниеносная война типа французской кампании вермахту не удалась, хотя пропагандистский аппарат Гитлера трубил на весь мир о победах под Белостоком, Минском, Лохвицей, Смоленском, Вязьмой… Что ж, победы у них были - не будь их, разве немцы подошли бы к Москве?
Ардатов, выпустив дым, не сдержался и вздохнул.
Нечаев приподнял бровь:
- Не надо так горько! Сейчас мы не имеем права на это, как… как вы не имеете права учить ребят географии.
Проведя линию на другой карте от Баренцова моря до Таганрога, прикинув по масштабу длину этой линии, Нечаев продолжал:
- К весне и они и мы имели фронт: по прямой - больше двух тысяч километров, с кривыми, видимо, к трем. Естественно, ни мы, ни они не могли наступать на всех направлениях, хотя, отметьте себе, войну немцы начали всеми тремя группами - "Север", "Центр", "Юг" - и практически наступали ими до зимы. Этой же весной ни мы, ни они не могли наступать…
Подчеркнув "они", Нечаев медлил, давая возможность Ардатову понять разницу сорок первого и сорок второго.
- Ни мы, ни они! - повторил Ардатов. - Понял, понял, Варсонофий Михайлович! - сказал он возбужденно. - Вы видите в этом равенство. Вы его видите?
- Да! Именно - равенство. Равенство весной сорок второго как доказательство того, что немцы проиграли войну. Если мы ее не проиграли, а это могло быть только в сорок первом, значит - по большому счету - проиграли ее они.
Нечаев наклонился к Ардатову, так что лицо Нечаева теперь было совсем рядом - серьезное, хмурое, даже жестокое лицо - выражение жестокости появлялось, видимо, от холодных глаз, насупленных белесых бровей, плотно сжатого рта, вздернутого, раздвоенного ямочкой подбородка.
Крепко держа Ардатова за плечо, сжимая это плечо при каждом слове, как бы помогая воспринять значение этого каждого слова, Нечаев повторял и повторял:
- Раз мы не проиграли войну в сорок первом, а мы ее не проиграли, мы даже отшвырнули немцев от Москвы! - раз мы не проиграли войну в сорок первом, значит, мы ее вообще не проиграли! Это - ясно? Ясно?
Ардатов, вдруг озаренный всей глубиной смысла слов, которые как бы вбивал в него Нечаев, кпвал, кивал, повторяя:
- Да, да. Ясно! Понятно. Не проиграли… Отшвырнули. Нет, конечно же, в сорок первом не проиграли! Как же проиграли! Ничего подобного! Наоборот… То есть, не наоборот, а устояли. Удержались… Костьми, но удержали немцев и у Москвы, и у Ленинграда, так что… Хоть и миллионы легли в землю, хоть и миллионы - в земле…
Сжав сильнее его плечо, Нечаев, наклонившись еще ближе к нему, так что пенсне Нечаева было в каких-то сантиметрах, и за пенсне блестели прищуренные, словно разглядывающие что-то далекое, глаза - одновременно холодные, видимо, холодность эта относилась к немцам, в то же время и радостные - радость, наверное, рождалась от того, что эти глаза видели далеко-далеко; сжав сильнее плечо Ардатова, Нечаев закончил:
- Но если войну один из противников не проигрывает, значит проигрывает другой! Беспроигрышных войн не бывает. И если мы не проиграли войны, значит ее проиграют - проиграли, раз не выиграли - немцы!
Что немцы проиграют войну, Ардатов никогда не сомневался. Для него это было ясно с самого ее начала, - да разве можно победить навсегда Россию! - но победы немцев в сорок первом и теперешний рывок их к Волге не позволяли ему даже приблизительно увидеть день, когда можно будет сказать, так как сказал сейчас Нечаев. И он упрямо заметил:
- Логично. Я не могу не верить вам. Я хочу верить вам! Но… Но они все-таки выходят к Волге…
Нечаев приподнял карандаш, как бы запрещая возвращаться к этой теме.
- Весной, этой весной, мы, чтобы захватить стратегическую инициативу, ударили от Белгорода и Волчанска с севера и от Лозовой и Балаклеи с юга с явной задачей - это видно по направлению ударов, - используя выгодную конфигурацию фронта, - эту дугу, - Нечаев обвел дугу, в которой были Изюм, Балаклея, Барвенково, - ударили с задачей выйти к Харькову и, отрезав немецкие части восточнее его, уничтожить их, освободить Харьков и…
- Наткнулись на кулак! - сердито закончил за него полковник Малюгин. Он сел, сонно поглядывая на дверь. - Они сами готовились к выходу на Дон, к повороту на Кавказ, собрали за Харьковом для этого мощную группировку, а мы на нее наткнулись!
- Да, - подтвердил Нечаев. - Именно поэтому сейчас и успех у них. Мы ждали, что весной они будут наступать на Москву, стянули к ней резервы, а немцы ударили на юг.
- Потеснили нас под Харьковом, а потом разорвали фронт от Курска до Таганрога и пошли, и пошли! Где же он провалился? - спросил о вестовом Малюгин.
Как будто только это и надо было спросить, как будто вестовой ждал этих слов: он открыл дверь, неся кипяток и заварку.
- Вудичка течеть, - сообщил он.
- Веди, - приказал Малюгин.
- Он прав, - кивнул Нечаев на китель полковника.
Он полистал атлас, остановился на карте "Нижний Дон и Северный Кавказ" и повел карандаш от Курска через Воронеж к Сталинграду, от него на юг к Элисте, от Элисты к Моздоку и, заворачивая на запад, к Пятигорску, Майкопу, до Керчи. На зеленой с желтыми пятнами возвышенности и голубыми жилками рек карте синий карандаш Нечаева начертил какую-то некрасивую кисту, которая от Курска вверху и Таганрога внизу выдувалась к Волге и Кавказу.
- Конечно, их операция - не местный успех, не тактическая удача, - констатировал Нечаев, разглядывая эту кисту. - С конца июня по сегодняшний день они прошли, - он приложил линейку, - на восток, если считать от Изюма, шестьсот километров, и на юг, - он опять смерил, - тоже полтысячи. Это масштабы из области стратегии, и, казалось бы, у немцев вновь победы. Но при внимательном рассмотрении - победы эти меркнут, ибо они - не решающие для всей войны.
Комната задрожала, они прислушались. По улице, приближаясь к школе, лязгая, грохоча, урча моторами, скрежеща всеми своими металлическими суставами, шли танки. Ардатов мысленно увидел, как они идут: пыльные, горячие, пахнущие соляркой, покачивая пушками, держась в темноте друг от друга так, чтобы механики-водители через открытые люки различали замаскированные стоп-сигналы.
- Вот и славно! - сказал Нечаев, слушая танки. - Семьдесят вторая. На полчаса раньше, значит, у нее полчаса лишнего ночного времени, это лишние десять верст.
- Вам, - сказал он Малюгину, кивнув на окно, когда Малюгин вернулся. - Полнокровная единица без БТ и Т-26, одни средние. Потрудитесь беречь ее.
- Да уж знаем, - буркнул Малюгин, усаживаясь к чаю и вожделенно нюхая заварку. - Теряешь каждую машину как свою руку, и сколько штук ты их потерял, столько раз тебе эту руку отрезали.
Потирая сердце, морщась, он достал из кармана кителя какую-то таблетку, кинул ее в рот и запил голой заваркой.
- А! - наслаждался, прихлебывая чай, дуя на него, Малюгин. - А! А! Ух ты! Хорошо! Хорошо!
- Казалось бы, захвачен громадный кусок густонаселенной территории, а это значит, что у нас отняты не только кубанский хлеб, промышленность Ростова, Ворошиловограда, Воронежа, поставлены под угрозу кавказская нефть, коммуникации Приволжья, но и что вычтены из нашего людского баланса новые два-три десятка миллионов людей. Если считать десять процентов, двадцать пять - тридцать дивизий, три миллиона резерва…
Дверь быстро и неожиданно открылась, и в комнату вошел низкий, широкоплечий старший лейтенант. Отдав честь, он на ходу доложил Малюгину:
- Встретил. Вывел на магистраль. Дальше с ними Ткачук. Машина и бронетранспортер здесь.
- Садись. Пей. - Малюгин подвинул ему стакан. - Как Архипов? Бутылки едут?
- Едут. - Старший лейтенант налил себе. - Едут, но не четыре, а три тысячи. Архипов разгружает баржу.
Малюгин подошел к кровати Нечаева, присел, держа стакан за самый верх, меняя руки, чтобы не обжечься, и заглянул в карту.
- Просвещаете? - Он вгляделся в линии, которые провел Нечаев. - А что, получился форменный "уйди-уйди". - Он повел ногтем по кисте. - Чем больше надуваешь, тем тоньше. Бросил сюда все, что мог собрать, вытянул только здесь фронт на две тысячи километров и думает удержаться! Барбизонец!
- Причем тут барбизонцы, Николай Николаевич? Но оскорбляйте художников, - возразил, усмехаясь, Нечаев. - Барбизонцы были отличными людьми.
Малюгин небрежно махнул рукой.
- Так как вы там дальше мыслите? Как дальше?
- Наступая между Донцом и Доном и далее между Волгой и Доном, они имели задачу разгромить, истребить наши армии, но выполнили ее лишь частично.
- Котлов не было, котлов не было. Разве что котелочки? - подтвердил Малюгин. - Он нас вытеснял, но не окружил!
Сейчас Ардатов и видел на лице Нечаева, и слышал в его голосе презрение.
- Николай Николаевич совершенно прав. Это очень точное сравнение - "уйди-уйди". К Волге они выходят, от этого не отвернешься. Однако - выходят с чем? В некоторых частях у них половина состава, а в Германии резервы людей не беспредельны. Можно построить новые заводы, боеприпасы, чтобы выпускать их бессчетно, но кто-то же должен стрелять этими боеприпасами. А если же забрать под ружье всех, кто будет делать эти патроны и остальное? Есть предел, до которого можно увеличивать армию, то есть увеличивать ее боеспособность, но если этот предел перейден, тыл не может ее обеспечить, а это, значит, она теряет боеспособность. Тут заколдованный круг.
Сидя на кровати Нечаева, раскачиваясь под его слова, сжимая и разжимая свободную руку на цанге, Малюгин, прихлебывая из стакана, шевелил пальцами босых ног.
- И еще в Африку полез! Идиот какой-то! - бормотал он. - Вообразил из себя Наполеона. Тьфу!
- Вот именно, - подхватил Нечаев, - Гитлер вообразил, что вермахту все посильно, что вермахт, армия как его инструмент, может выполнить любые задачи политики, что невыполнимых задач для вермахта нет. Если представить себе Берлин, как трубку "уйди-уйди", то Гитлер, то есть в его лице политическое руководство Германии, раздул "уйди-уйди" до чудовищных размеров. Посчитаем-ка.
Он полистал тот же атлас и на разных картах вымерил и подсчитал:
- От севера Норвегии до Эль-Аламейна в Африке - четыре с половиной тысячи километров, от Ла-Манша до Волги - три с половиной тысячи. Разве мыслимо удержать такой пузырь? В Африке Роммель остановлен, так что правый фланг войны Гитлера - выход через Египет к нефти Ближнего Востока - застрял в песках, и англичане теснят его, а левый фланг - удар на Ближний Восток через Кавказ - завяз перед горами. Что же касается нас, Сталинградского направления, так немцы снимают со второстепенных участков свои части и заменяют их румынами, итальянцами, венграми, только бы усилить головные армии, наступающие к Сталинграду. Но, предположим, мы их остановим у Волги? Что дальше? Где немцам брать новые дивизии? Откуда сдергивать их, чтобы послать сюда? Собрано, видимо, все, что у них было в резервах, не могут же они до ноля ослаблять западный театр, ту же Францию! Хоть что то, но там надо оставить. Ведь не может командир батальона, ради усиления одной роты, взять из двух других девяносто процентов состава. Чем тогда удерживать позиции этих рот?
- Если взять столько - это гибель всего батальона, - согласился Ардатов.
- Итак, они выходят к Волге дивизиями далеко не полного состава. Сколько нибудь крупных стратегических резервов в Германии нет - все задействовано на разных театрах. На нашем фронте фланги 6-й армии прикрывают румыны, итальянцы, венгры, - продолжал Нечаев, - а над этими его союзниками нависает вся наша страна, а тут еще лето на исходе, а коммуникации растянуты, и в Африке они застряли - туда тоже, как в бездонную бочку, сколько ни бросай, не пополнишь! Мы свою промышленность почти раскачали, вот-вот раскачаются американцы, десантироваться в Англию немцы не могут, что же Гитлеру остается?
- Как можно громче кричать свои политические лозунги, - ответил Малюгин и стал обуваться.
Он обувался не торопясь и посапывая.
- Нда!.. Нда! - радостно протянул Ардатов. - Нда… Если смотреть именно так…
- Только так и надлежит смотреть! - резко, как бы приказывая, прервал его Нечаев. - Что же им остается? - переспросил он и сам же ответил: - Ничего, кроме как маневрировать тем, что у них есть. Латать тришкин кафтан - резать отсюда, чтобы зашивать там. Но ведь долго не наманеврируешь! Когда-то да запоздаешь, и вот тебе и удар в жиденький фланг. Мы ведь тоже насчет Канн обучены. Знаем и обход, и двусторонний охват, и теорию глубоких операций. Придет время…
На улице загудела, завыла сирена воздушной тревоги.
- Нас утро встречает прохладой, веселою песнью гудка! - пропел слегка фальшивя полковник Малюгин, надевая китель, поданный адъютантом, и застегивая пуговицы на выпуклой, как сегмент бочонка, груди. - Литературный вечер считаю законченным, - объявил он торжественно. - Ну, братцы! - он подал Нечаеву руку. - Спасибо за кров. И всего одна просьба, Михалыч, всего одна! Передай нач-арту, что если будет досыта давать снарядов, у меня он не пройдет. Сам понимаешь, пехоту мы можем держать штыком, прикладом, руками, от самолетов зароемся, но против танков нужны снаряды. Замолви насчет этого словечко, добро?
Нечаев приподнялся, не выпуская руки Малюгина.
- Добро. Замолвлю. Ну, а если не будет снарядов досыта? - Он строго блестел стеклышками на Малюгина. - Если не будет, если не сможем обеспечить, что тогда? Пропустишь танки? Чтобы они и тут вышли в наши тылы? И заставили опять оттягиваться восточней?
Малюгин крякнул, повел шеей, воротничок явно жал ему, сбычился, отчего маленькие глаза загорелись свирепо, а на щеках заходили желваки.
- Тогда и их будем держать руками! Ляжем под гусеницы костьми! - буркнул он и зашагал, скрипя половицами, к двери.
- Вот именно, - сказал ему в спину Нечаев. - До встречи. Ждем хороших вестей… Подведем итоги. Первое, немцы в прошлом году наступали пять месяцев и дошли до Москвы, в этом наступают пока два. Второе, их фронт наступления в пять раз меньше прошлогоднего, Третье, этим летом они продвинулись на восток в два раза меньше. Вдумайтесь в эти пропорции.
- Да! Да! Да! - радостно задакал Ардатов. - Скисают, извините за это слово, скисают, Варсонофий Михайлович.
Нечаеву все равно не поправился глагол "скисают".
- Не надо так, не надо так, Константин Константинович. Скисают щи, скисает молоко, еще что-то может скисать. А здесь ведь кровь, смерть, горе наших людей, горе страны. Прошу вас, не надо так. Школьникам бы вы так не сказали, - укорил он.
- Простите. - Ардатову стало стыдно. - Как-то вырвалось. Простите. Я вам очень благодарен за этот разговор. Поверьте, я…
Нечаев устало махнул ладонью.
- Это тоже лишнее - не будем тратить времени на благодарности. Лучше закончим. Малюгин прав не только насчет "уйди-уйди", хотя сравнение очень точное. Он прав и в том, что им не удалось уничтожить нашу группировку, они лишь основательно потрепали нас. Но оттесняя нас к Волге, они сжимали нас как пружину, но чем дальше они давят эту пружину, тем их усилие становится слабей, а сопротивление пружины нарастает, и рано или поздно пружина сорвется, ударит.
Опять положив руку ему на плечо, Нечаев теперь не сжимал его, а лишь несильно давил, как будто для того, чтобы контакт между ними был лучше.
- Видите, если вдуматься, то победы немцев меркнут. И у нас, и в Африке, выигрывая сражения, немцы проигрывают войну. Это неизбежно - Гитлер ради политических целей - мирового господства - бросил свою маленькую Германию против мира, и половина мира уже воюет против Германии. Разве не ясно, что разгром немцев неизбежен? Поэтому их прорыв к Волге - для нас трагедия, для них - катастрофа. Их победы здесь - не победа в войне. Понятно? Мы - страна - устояли и устоим, а значит, рано или поздно и победим. А сейчас - спать!
Нечаев зашевелился, нажал кнопку фонарика.
- Не хотите ли еще рюмочку? Что-то не действует, сон как будто приходит, но сразу же и отлетает. И опять мысли, мысли, мысли. Скачут, отталкивают друг друга, торопятся. Если бы можно было выключить их.
Нечаев без пенсне близоруко щурился.
- Налейте, будьте добры.
Ардатов налил.
- Переутомление. Вам бы надо хорошенько отоспаться. Может, все-таки примете снотворное? Половину дозы?
- Пожалуй, голубчик, надо. Дайте водички. - Нечаев откусил половину таблетки. - Какая гадость! Вот так. Минимум отдыха, максимум работы, кофе, кофе, кофе - живем на износ. Иного выхода нет. Нет, голубчик, пока нет.
- Тормози! Тормози! Стой! - скомандовал Ардатов. - Сейчас он нас!.. Прыгать!
Шофер, удерживая правой рукой руль, левой распахнул дверцу, высунулся из кабины, чтобы увидеть, что там - сзади, прохрипел "Господи!", рванул ключ зажигания, ткнул что есть силы педаль тормоза, отчего полуторку занесло, и выпрыгнул на дорогу.
Одновременно с ним, сдернув с сидения вещмешок, спрыгнул и Ардатов. Ему это было сделать легче - он стоял на подножке и, держась за борт и кабину, следил, как "юнкере" снижается из виража на дорогу и как, догоняя их, все увеличивается и увеличивается в размерах, как будто бы растет на глазах.
Видимо, "юнкерс" начал бить в ту же секунду, - падая в ковыль, Ардатов услышал, как зачпокали по полуторке пули. Несколько осколков от бортов пролетело перед ним, а несколько щепок ударило и по нему: по ногам и спине. Но это было мелочью - "юнкерс", накрыв их гулом, мелькнул над ними, а полуторка все катилась к обочине.
"Пронесло! - подумал вслух Ардатов. - Вот дьявол! - Он приподнялся и посмотрел туда, куда улетел "юнкерс". - Нет, не вернется, - решил он. - Это они так, по пути: машина на степной дороге - цель заманчивая, а патроны остались, вот они… Жмут, сволочи, к аэродрому, чтобы перезаправиться и перезарядиться, да переговариваются - "Попали или не попали?"", - подумал он о летчиках, представляя их себе в кабине.
Разыскав мешок и подхватив его под лямки, он пошел к машине.
- Все! - всплеснул руками шофер, давая ему заглянуть под капот. - Попал в трамблер. Отъездились. Если бы по резине, я бы поставил запаски, а трамблеров… Да еще и в карбюратор! Видите? Не повезло нам, товарищ капитан!
Ардатов, постукивая сапогом по скату, раздумывал - идти ли дальше пешком или заночевать у машины. "Идти, - решил он. - Дотемна еще часа полтора".