- Так вот, о предателях, - вернулся к этой теме Ардатов. - Они, конечно, есть. Были, есть и будут. Будут, наверное, долго. - Он пояснил. - Нас двести миллионов. В таком числе есть всякие люди, это неизбежно. Во всяком случае, на ближайшие лет сто, что ли. Миллионы хороших, и на каждый миллион сколько-то плохих, сколько-то очень плохих, сколько-то негодяев. Сколько - не знаю. Видимо, никто не знает, видимо, это не поддается исчислению.
- Видимо, - согласился Тырнов. - Сами категории "плохих" и "хороших" очень расплывчатые.
- Наверное, и поэтому. Но, конечно, все-таки есть. Ну как скатка? Удобно?
- Очень. Правда, тепло и легко - руки свободны.
Ардатов поправил ему лямки, вскинул свой вещмешок и подал Тырнову свою скатку:
- Наденьте мне также… Хорошо. Еще чуть дерните вниз - чтоб не соскочила. Ага. Все готовы? Нет? Ну пусть, не торопите, теперь пойдем без привала. Лишь перекурим часа через два минут пять. Так вот… Но попьем сначала.
Они попили из фляг - вода уже потеряла родниковую свежесть - переболталась на ходу, согрелась, а у Ардатова отдавала еще и алюминием трофейной фляжки. Но все-таки после табака пить ее было приятно - пить по глотку, ополаскивая рот.
- Перед войной были и уголовники, были и тюрьмы - ведь было такое, - развивал свою мысль Ардатов. - Война все усилила, обострила, подтолкнула, на поверхность и всплыла всякая гадость - в том числе и предатели. Но не в них дело, Тырнов, не в них.
Часа через два Ардатову вместе с Тырновым предстояло встретить новый день войны, новый день на фронте, быть может, последний день в жизни Тырнова или в его, Ардатова, жизни, и он хотел, чтобы Тырнов в свой первый бой вошел человеком, который смотрит и на себя самого лишь как на часть целого, чтобы Тырнов оторвался от эгоизма, свойственного любому человеку, и посмотрел на свое участие в войне, как на молекулу огромной силы, которая неизбежно победит немцев.
- Не в них, не в предателях, главное. Даже не в поражениях этих двух лет главное. Главное в том, что страна осталась, народ остался, экономика осталась, руководство всеми нами, всей жизнью страны, осталось. То есть - это как кости, а мясо нарастет. Ведь вы же выполнили мой приказ - повернуть к фронту? - спросил в упор Ардатов. - А я был один! Теперь мы ведем роту - по фронтовому девяносто человек - рота, и люди идут. На смерть, а идут. Вот что главное, Тырнов. Главное - наши люди и то, что у них за спиной. Там - наша страна. Завтра мы будем останавливать немцев, как это делали другие, как делают другие, вместе с другими, и, случись с нами что - придут другие нам на смену, и так, пока не остановим немцев, пока не погоним их, пока не разобьем, пока последний из них или не будет уничтожен, или не поднимет руки. Это главное - что мы победим, несмотря ни на что!
Они стояли друг против друга, в темноте только угадывая лица, не видя глаз, не видя выражения в них. Ардатов прикоснулся к плечу Тырнова, поворачиваясь вместе с ним к красноармейцам.
- Выбросьте из головы всю эту чушь о предателях. Надо просто хорошо воевать - вот в чем ваша и моя задача. И если были ошибки, все равно их исправлять надо. Кто их исправит, если не мы сами? Сначала надо кончить войну!
Ардатов подошел к красноармейцам.
- Приготовиться к движению! Становись! - Он подождал, пока все построятся. - Порядок движения - прежний. До рассвета, товарищи, без привала! Будет лишь короткий перекур. По команде "К бою!" - в цепь. Если ракета - ложись немедленно? Ясно? Направляющие - шагом марш! Не растягиваться!
Он повернулся к Тырнову.
- Если "В цепь!" - разворачиваетесь от центра вправо к флангу. Щеголев - к левому флангу. Если что - сжиматься к центру, только к центру - без команды ни в коем случае назад! Ясно? Товарищи командиры - по местам! Чесноков! - позвал Ардатов. - Красноармеец Чесноков!
- Я! - откликнулся из темноты Чесноков и подбежал.
- Отстань к Тягилеву. Он один, слепцов трое. Будь с ними рядом. В случае чего - поможешь. Возьми у кого-нибудь из них автомат, все патроны. Принеси мне.
Ардатов сам представлял смутно, чем можно, если они наткнутся на немцев, помочь слепым, что можно сделать тогда для слепого? Разке схватить за руку и тянуть за собой? Или кричать что то, надеясь, что за выстрелами слепец расслышит? Но Ардатов хотел, чтобы возле этих слепых был еще человек.
- Есть, товарищ капитан. В случае чего - Тягилев с одного боку, я с другого. Чтоб не побежали куда не надо, - понял Чесноков.
Чесноков еще шагал рядом и на шаг сзади. Ардатов, конечно, не видел его лица, но по голосу догадался, что Чесноков улыбается.
- Скоро рассвет, так что осталось недолго, Чесноков. Когда найдем батальон, я отправлю их в хозвзвод.
"А есть ли в батальоне он? Этот хозвзвод? - подумал Ардатов. - Хотя… Должен быть. Хозвзводы отходят первыми, так что шансов уцелеть у них больше, чем у кого угодно в батальоне. Но здесь степь, здесь днем летчикам хозвзвод виден так же, как и все остальное".
- В общем, действуй по обстановке, решай… Сам. Я на тебя надеюсь. Выполняй! Неси автомат!
Через полчаса стали попадаться воронки от бомб, помельче - от снарядов и совсем мелкие - от мин. Ардатов, наклонившись на ходу, зачерпнул из одной земли и понюхал - земля еще остро пахла сгоревшей взрывчаткой.
"Теперь близко! - сказал себе Ардатов. - Или наши, или уже немцы".
- В цепь! - скомандовал он негромко и развернул автомат стволом вперед.
- В цепь! В цепь! В цепь! - повторило за ним так же глухо несколько голосов.
Они минули артиллерийские позиции, там не было ни убитых, ни брошенного второпях имущества, лишь тускло светились гильзы, да белели исструганные доски снарядных ящиков.
"Отошли, - уверился Ардатов. - К северу. Если бы на восток, мы бы слышали".
Небо из черного стало просто темным, звезд на нем поубавилось, а те, что еще не погасли, горели тусклей, когда Белоконь громким шепотом позвал его, разыскивая.
- Немцы! Немцы, товарищ капитан! - сообщил он взволнованно и даже как бы радостно, как если бы они всю эту ночь искали немцев, а не своих. - Идут чуть правее, нам напересек. Напарники наблюдают.
- Стой! Ложись! К бою! - скомандовал Ардатов. - Много? Цепь? Группа? А если это наши отходят? Не перепутал? Точно - немцы?
- Какие там наши! Шпрехают, сам слышал. Форвейтс! Шнеллер! Шухры-мухры! - подтвердил Белоконь, лежа рядом с ним. - Идут тесной цепью, а много ли - не разглядишь. Но вроде бы - по звуку - не очень много. Чу! Слышите! Вроде собака рычит! Там! - вытянул вперед - влево руку Белоконь. - Там, где траншея. Там есть траншея, товарищ капитан, я прыгнул через нее. Может, в нее?
- Успеем? - Ардатов вскочил. - Успеем в нее?
- Успеем! Успеем! - быстро ответил Белоконь. - Если враз - тут один бросок! Метров…
- До траншеи! - громко, чтоб было слышно подальше, - до траншеи!.. Броском, вперед! - скомандовал Ардатов и, дернув затвор автомата на себя, побежал по весь дух, втянув, насколько это было возможно, голову в плечи.
Почти сейчас же не стало тишины - всего какие-то секунды Ардатов слышал, как топали по земле сапоги и ботинки его людей, а после этих секунд хлопнул первый винтовочный выстрел, как бы сигналя "Огонь!", и немцы, выполняя этот сигнал, засадили очередями из автоматов.
"Промажут! - крикнул себе Ардатов и наддал, насколько у него оставалось сил, вдруг и сам, как и Белоконь, вновь ощущая тот восторженный холодок опасности, который он уже было забыл, скитаясь по санлетучкам, госпиталям, резервам. - Не проскочить бы траншею!"
"Фить! Фить! Фить!" - свистнули над ним пули, но он снова, как заклинание, закричал себе мысленно: "Промажут! Ни хрена же не видят! Промажут! Промажут! Промажут, сволочи!" - и, чуть не пробежав ее, свалился в траншею.
Рядом с ним и дальше в обе стороны по траншее, крякая, что-то выговаривая, ругаясь, хрипло дыша, прыгали в нее красноармейцы.
- Батальон! - крикнул, едва переводя дыхание, Ардатов. - Батальон! Огонь! - и, нащупав спуск и поводя стволом на вспышки немцев, начал стрелять короткими очередями. Он забыл, вгорячах, что никакого батальона у него нет, а есть группа в девяносто человек, с бору по сосенке, но, употребив слово "батальон", он мысленно махнул рукой на ошибку, оправдавшись перед самим собой, что и по девяносто человек бывают и еще долго будут бывать батальоны на войне.
Когда стрельба утихла, Ардатов, опасаясь, как бы немцы не попробовали подползти на бросок гранаты и потом атаковать их, выдвинул парные секреты, один секрет он выдвинул и в тыл, прошел до крайних красноармейцев по траншее, осматривая ее и приказывая:
- Дозарядить оружие! Не спать! Ждать их атак! - Потом он выбрал себе место в центре цепи и присел на корточки на дне, чтобы удобнее было набивать в магазин патроны.
Траншея оказалась неважнецкой - где в полроста, где еще мельче - по колено, ходы сообщения были лишь намечены. По всей длине, что Ардатов прошел, не попалось ни блиндажа, ни земляночки, но все равно это была удача - утро заставало их не на голой степи.
- Не получилось! - сказал он Щеголеву и Тырнову, когда они пришли к нему. - Не примкнули ни к кому. Эти фрицы явно заходили нашим во фланг или изучали этот фланг. - Он, зажав магазин между колен, левой рукой крутил улитку, а правой, наощупь, ставил один за другим перед ней патроны. - Знаете, что значит просачиваться? Да? Так вот, ночью они любят просачиваться или за открытый фланг или в стыки. Мы им помешали, и то хорошо! Но утром они постараются от нас избавиться. Поэтому главное для нас - к рассвету закопаться. Пусть углубляют ячейки, хотя бы по грудь, и - круговая оборона! Тырнов, вам ясно это? В землю и - круговая оборона! Утром осмотримся, решим, что делать дальше.
А теперь - к людям. Я направо. Пусть роют. Хоть руками - но в землю. Как можно глубже в землю! Выполняйте!
- Найти наших! Найти и доложить! Командиру любой части, любого полка, любого батальона!
Ардатов вглядывался в лицо этого красноармейца, как будто заранее ища в нем ответ - найдет Стадничук своих или не найдет. Если не найдет, тогда они здесь, в этой траншее, останутся вновь до ночи одни - горстка разведчиков, чуть большая горстка автоматчиков, стрелки, портные, сапожники, пекаря, артист, музыкант, старший лейтенант Щеголев, химик-лейтенант Тырнов и он, капитан Ардатов, командир батальона без батальона. Останутся на целый длинный день, а кто-то, конечно, останется навсегда.
- Доложить, что связи нет ни с кем. Обстановка неясна - знаем только то, что видим. Нет воды, продовольствия. Почти нет боеприпасов. Вооружение только стрелковое, - ни одного пулемета.
Стоя в положении "смирно" напротив Ардатова, Стадничук смотрел ему в глаза и повторял с готовностью:
- Связи нет… Обстановка неясна… Боеприпасов почти нет…
Когда на вопрос: "Нужен связной к своим. Добровольцы есть?" - пришло человек десять, в том числе все разведчики, Ардатов выбрал Стадничука, потому что решительность Стадничука на мосту ему запомнилась, а разведчиков он посылать не хотел, сберегая их для себя. Впереди был длинный день с неизвестными делами, каждый человек, на кого он бы мог положиться, был на счету, и четверо разведчиков-фронтовиков в его разношерстной группе представляли, конечно, большую ценность.
В дни прежних боев, в их кровавой сутолоке, когда все перемешивалось так, что, казалось, ничего нельзя и запомнить и понять, Ардатов все-таки многое запоминал, а понял главное - война, в которой побед было куда меньше, чем поражений, стала тем фоном, на котором смерть, придвигаясь к каждому тем ближе, чем ближе к нему был фронт, а на фронте, повиснув над каждым, - смерть беспощадно высветляла главное в человеке, его душу - стержень, скрытый намеренно или ненамеренно раньше. Под этой, над всеми висевшей, всюду витающей чудовищно могущественной смертью душа человека на фронте проступала четко, как на рентгене просыпает его позвоночник, и Ардатов не раз думал, что фронт и есть рентген человеческой души.
В дни прежних боев, в их кровавой сутолоке - под бомбежками, во время поспешных отходов (все восточней! восточней! восточней! - сначала к Киеву, потом к Смоленску, потом к Вязьме, потом к Москве), в минуты торопливых похорон (для одного - могилка глубиной в метр, для многих - кусок противотанкового рва), при атаках немцев (идущих на них так дьявольски спокойно - деловито, будто они - командиры и красноармейцы Красной Армии - совершенно не умеют стрелять, ни в кого из этих немцев никогда не попадут, а значит, не убьют), во время наших отчаянных контратак (подпустив на два броска гранаты, надо по крику командира выскочить из окопа, для легкости оставив в нем и полевую сумку, и бинокль, и шинель, и вещмешок, и, обгоняя друг друга, подбадривая себя и соседей хриплым "ура", надо бежать навстречу немцам, чтобы сшибиться с ними, видя сначала, как они все ближе и ближе, как ярче вспыхивают ножевые штыки на их винтовках, как желтее становится пламя от выстрелов из этих винтовок, слыша все громче не только очереди их автоматов, но и топот сапог, и сшибившись с ними, надо стрелять в них в упор, судорожно перезаряжая винтовку, отпрыгивая от их выстрелов, от их штыков, ловча ткнуть своим штыком кого-то из них, когда уже нет времени сунуть в винтовку новую обойму, и так то ли секунды, то ли минуты надо метаться в рукопашной, замечая все-таки, как падают немцы и как падают свои, слыша хриплую ругань по-русски и по-немецки, и так метаться, метаться, метаться в рукопашной, чтобы потом, когда не остается уже сил, даже чтобы схватить сухим горлом воздуха, вдруг радостно увидеть, как дрогнет ломанная линия, на которой сшиблись наши и немцы, увидеть, как вдруг немцы начинают отрываться от нее, поворачивают к тебе спиной, как бегут к своим окопам, как пытаются отойти, отползти с ними их раненые, и, увидев все это, надо, упав на колени, судорожно и радостно дыша, надо тебе и тем, кто с тобой остался жив и цел, торопливо стрелять по убегающим, целясь для верности не в головы, а в эти спины, во все уменьшающиеся спины, замечая, как после твоего выстрела эти спины вдруг сгибаются, как от удара ломом, тебе надо беспощадно и торопливо стрелять, стрелять и стрелять, пока не стукнет в мозгу, что последнюю обойму следует оставить на всякий случай), так вот, в эти дни, часы, минуты боев его люди - его подчиненные - Ардатову раскрывались (то мельком, как в оторванных кинокадрах, то подолгу, как в чьем-то неторопливом пересказе) и в неожиданных качествах: скромники, тихони оказывались отчаянными смельчаками, забубенными головушками, а всякие там говоруны, исполнительные, передовые, скисали тем более, чем острее становилась опасность.
Посылая с донесением Стадничука, он помнил и его решительность на мосту, и молчаливость у костерка в овраге, и то, что винтовки всех их стояли в козлах, а не лежали кое-как на земле. Конечно, из числа всех, кто был в его подчинении, Ардатов, если бы послужил-повоевал с ними подольше, мог бы найти и человека более сообразительного, более спокойного, но сейчас он пока мог полагаться на Стадничука, на его надежность.
- Оба наши фланга открыты, тыл не обеспечен, - продолжал Ардатов. - Но тактически позиция выгодная, она позволяет иметь круговую оборону, так как мы на доминирующей высоте.
- Фланги открыты… Тыл не обеспечен… Круговую оборону, - повторял Стадничук, все так же сосредоточенно глядя Ардатову в глаза.
- Ясно все? - закончив, спросил Ардатов. - Когда доберетесь до своих, скажите, что я приказал вам немедленно вернуться. Ясно? Повторите название этого населенного пункта.
Ардатов показал в тыл, на небольшой поселок, который находился как раз у них за спиной.
- Ясно, товарищ капитан.
Стадничук поглубже натянул пилотку, поправил скатку и приподнял от земли винтовку.
- Населенный пункт Малая Россошка. Мы западнее его один километр.
Ардатов отдал ему честь и протянул руку.
- Выполняйте.
Та тишина и то внимание, которые соблюдали все, когда Ардатов отдавал приказ, сейчас сломались - Тырнов из-за спины Ардатова тоже протянул Стадничуку руку, говоря:
- Ждем! Все время помните - ждем! Так что…
- Будет помнить! - ответил за Стадничука Белоконь и легко стукнул его кулаком по плечу, как бы для одобрения.
- Да он одна нога здесь, другая - там, - сказал Тягилев. - Это он может, раз вся надежда на него! Раз на тебе смотрит столько люду - тут уж в лепешку распластайсь, а сделай. Так аль не так? Так аль не так?
- Так! Так! Так, - подтвердил Стадничук, пожимая тянувшиеся к нему руки. - Вы тут сами-то, не того… В общем… Я постараюсь…
Торопливо, как если бы он опаздывал куда-то, Стадничук пошел по траншее к ходу сообщения, прорытому в сторону Малой Россошки, пробежал по этому ходу и, согнувшись, выскочил из него, держа в правой руке винтовку и раскачивая ее в ритм бегу.
"Правильно бежит", - отметил Ардатов, бежать именно так он и учил до войны красноармейцев.
- Ишь как несется, ишь как! - одобряюще говорил и Тягилев. - Глядишь и проскочит. А чего ему тут не проскочить? Осталось всего ничего. И проскочит себе, и наших найдет, а то мы как сиротинки! Чего мы тут можем без людей-то, без мира-то? Ишь как наддал! Ишь как сигает. Как этот, хвостатый, - как генкуру какой! Ишь как он!.. Ну, помогай ему…
Немцы не видели Стадничука пока он спускался за высотой, но как только Стадничук выбежал из мертвого пространства, немцы начали стрелять. Они стреляли не очень дружно, от них до Стадничука было уже метров пятьсот, и Ардатов, наблюдая в бинокль, как Стадничук бежит, пригнувшись и петляя, мысленно подбадривая его: "Давай! Давай! Давай! Давай! Ну еще! Ну еще! Давай! Давай! Давай!", думая, что хорошо, что он отобрал именно Стадничука, уже готов был вздохнуть облегченно, когда откуда-то слева ударил одиночный выстрел, и Стадничук упал.
- Хитрит! Это он хитрит! - возбужденно, с надеждой для всех и для себя крикнул Чесноков и подбежал к Ардатову и стал так близко, как если бы он тоже хотел вместе с ним смотреть в бинокль.
- Жив? Жив? Он жив? - возбуждение спрашивал он. - Товарищ капитан, он жив? Стадничук жив? Разрешите посмотреть! Разрешите.
- Не надо.
Ардатов и Щеголев переглянулись.
Если бы Стадничук упал не так - не на спину, если бы он потом перевернулся или хоть пошевелился, можно было бы надеяться, что он упал нарочно, заметив, что к нему пристрелялись, упал, чтобы обмануть немцев, но он упал на спину, вяло вскинув руки, и даже с такого расстояния Ардатову в бинокль было видно, что он лежит неподвижно. И он лежал лицом вверх, в положении, из которого потом неудобно вскочить и побежать дальше.
Несколько минут все молча следили за Стадничуком, ожидая, что вот он сейчас резко вскочит и побежит, побежит, побежит, но Стадничук не вскакивал, не шевелился, и все как-то вдруг (но каждый внутри себя, как если бы каждый линией зрения ощупал Стадничука) почувствовали, что он убит, а потом и поняли это.
- И вся недолга! - сказал кто-то. - Есть - нет. Есть - нет! И вся недолга.
- Не повезло, - уронил Белоконь. - Не повезло мужику.
- Пухом земля ему будет, - прошептал сокрушенно Тягилев. - Эхма!..
Ардатов посмотрел на часы. С той минуты, когда он их собрал, когда объяснял, что требуется, и спросил: "Добровольцы есть?" - и Стадничук тоже вызвался добровольцем, и он отобрал его, с той минуты прошло всего лишь четверть часа. Последние четверть часа жизни Стадничука.