- На меня можешь положиться, - заверил Валерий. - Я не из тех, кто, визжа и захлебываясь от радости, передает встречному и поперечному такого рода сенсации. - Он вдруг оживился и, обняв Сашу длинной тонкой рукой, радостно продолжил: - Ты знаешь, мы полюбили чуть ли не одновременно. Здорово, правда? Летописцы, рыча от счастья, ломая гусиные перья, отметят это особо, черт возьми! Впрочем, гусиные перья теперь не в моде. Примитивный способ. А что будет записано в летописи? Они полюбили весной тысяча девятьсот сорок первого года. В результате досточтимый Александр Самойлов схватил двойку по астрономии, а вышеупомянутый Валерий Крапивин вызвал заслуженный гнев милейшей Ольги Давыдовны, учительницы чужестранного языка. Гожусь я в летописцы?
- Годишься, - машинально ответил Саша, думая о своем.
- Итак, давай разберемся, - продолжал Валерий. - Значит, Женя. Чем объяснить твой выбор? Настоящая цыганка. Худышка. Хочешь стать вторым Алеко? Очень романтично. Представляю вас на фоне цыганского табора. И ее песню: "Старый муж, грозный муж, режь меня, жги меня…" Почему бы тебе не направить свои взоры на Люсю? Правда, она неравнодушна ко мне.
- А к кому ты неравнодушен? - спросил Саша.
- Я? - Валерий задумался и, поколебавшись, ответил: - Признаться, не задумывался. А на меня не обижайся. Все это веселые шутки. Без них жизнь удручающе скучна. Мой совет: не вздыхать на луну, как рекомендуют некоторые поэты, а действовать, действовать. Только вперед, только на линию огня, как любил говорить наш предшественник Павка Корчагин.
- А как? - решил посоветоваться Саша.
- Миллион методов! - оживился Валерий. - Использовать опыт, накопленный человечеством. Метод первый: чтение своей возлюбленной лирических стихов. Метод второй: ежедневное сопровождение до ворот замка, в котором она обитает. Метод третий: любовное послание. Эпистолярный жанр. Все мальчишки мира, становясь юнцами, как правило, прибегают к этому жанру. Метод четвертый…
- Наверное, достаточно? - перебил его Саша.
Валерий сразу же сделался серьезным, даже немного грустным. Его зеленоватые глаза подернулись дымкой, а пухлые губы стали еще больше похожи на девичьи.
- И снова шутки, - сказал он, - шутки гимназистов, Сашук. Но знай: девушек тянет к необычному. Перестань быть таким, как все, стань оригинальным, - и они сами забросают тебя любовными записками. А ты живешь так, словно тебя вовсе и не существует. Вот уйди завтра из класса и больше не появляйся - никто из них и не заметит. Ты обиделся?
- Нет, - упрямо сказал Саша. - Я не хочу быть оригинальным и необычным. Я хочу быть таким, какой я есть. Самим собой, понимаешь?
- Ну что же, - усмехнулся Валерий. - Каждый идет своим путем. Но когда-нибудь ты вспомнишь мои слова.
Саша промолчал.
Несмотря на этот разговор с Валерием, Саша все же решил написать Жене. Он сел за письмо, когда уснула мать. Ни одно сочинение по литературе не давалось ему с таким трудом, как эта небольшая записка. Лишь к утру он забрался под одеяло. Но сон не приходил. Он представил, как Женя будет читать письмо, старался заранее предугадать, как она отнесется к его признанию.
Письмо так и осталось лежать на столе. А утром его увидела мать. Проснувшись, он понял это по ее сосредоточенному лицу и по тому, как она посматривала на него, словно давно уже не видела. Саша вскочил с постели и, улучив момент, прикрыл письмо газетой. Мать молчала. Лишь потом, когда Саша собрался в школу, она как-то несмело спросила:
- Это какая Женя?
Саша вспыхнул, раздумывая, признаваться ему или нет.
- Кольцовская, - негромко ответил он.
- Пусть она приходит к нам, - снова заговорила мать, не сводя с Саши внимательных и, как ему показалось, грустных глаз. - Она, кажется, хорошая девушка.
Саша благодарно взглянул на мать.
- А двойка по астрономии? - вдруг напомнила она.
- Я исправлю, обязательно исправлю, - горячо и поспешно заверил Саша и выскочил из комнаты.
Мать улыбнулась ему вслед. "Он уже совсем большой", - подумала она и пристально посмотрела на себя в зеркало.
"Как все неудачно. Как это все неудачно, - переживал Саша. - Не мог сохранить в тайне".
На большой перемене Саша отвел Лиду в сторону и передал ей учебник тригонометрии.
- Там записка. Для Жени, - смущенно сказал он.
Лида понимающе улыбнулась, открыв ряд ослепительно белых крупных зубов, и два раза кивнула головой в знак того, что обязательно выполнит его просьбу, Весь ее сияющий вид говорил о том, какое удовольствие доставляет ей выполнение такого поручения и как интересно жить на свете, когда они уже вышли из детского возраста. Глаза у Лиды были большие, светлые, и, когда смотрела на кого-нибудь, казалось, что все она видит и что все становится ей понятным без пояснений.
На следующий день учебник тригонометрии вернулся к Саше. Он нашел в нем маленькую записку - клочок бумаги, вырванный из тетради. Как не похожа была записка Жени на Сашино письмо, написанное на отличной бумаге, ровными и красивыми строчками. Саша просидел за своим письмом чуть ли не до третьих петухов, а Женя, как видно, написала записку на маленькой переменке. Она, наверное, очень торопилась, потому что на бумаге красовалась клякса. И все же Саша десятки раз перечитывал эту записку.
Женя писала:
"Приходи в субботу, в восемь часов вечера, на угол Школьной и парка".
До субботы оставалось немного дней, и эти дни были самыми трудными. И Саша и Женя почему-то избегали друг друга. Каждый вечер тяжелая дверь школы захлопывалась за ее хрупкой фигуркой, черным крылышком мелькали косички. Саша ломал голову: может, Женя не хочет этой встречи? А может, она просто не показывает перед всеми, что как-то по-особому относится к Саше?
И вот они встретились. Саша заметил Женю еще издали. Он был убежден, что сможет увидеть ее всегда, даже в самую темную ночь.
Женя стояла под деревом, и свет уличного фонаря пестрой рябью лежал на ее пальто. Казалось, она остановилась всего лишь на одно мгновение, вот-вот сорвется с места и умчится в темноту.
Саша поздоровался тихо, словно боялся ее спугнуть. Она ответила ему так же робко и неуверенно. Потом они долго стояли молча. Когда Женя приподнимала длинные пушистые ресницы, глаза ее вспыхивали, как разгорающиеся угольки, и обжигали его. И все же он думал о том, что смог бы стоять возле Жени целую вечность.
"Что же ты молчишь? - думала Женя. - Я жду твоих слов, и мне очень интересно все это. Как хорошо, когда все так необыкновенно, удивительно и непонятно".
- Женя, - неожиданно сказал Саша, - какие у тебя бархатные глаза.
Ему хотелось сравнить ее глаза с далекими ясными звездочками, что вспыхивали в весеннем небе, с морями, в которые осторожно смотрит луна, с манящими огоньками, что вдруг зажглись перед путником в глухой тайге. Но он сказал еще раз:
- Какие бархатные глаза…
- А я давно жду тебя. И думала, что ты не придешь.
- Неужели ты могла так подумать? Ты же читала мое письмо?
- Читала. И думаю, что нам надо учиться, а не сочинять письма.
- Ты, наверное, порвала его? - тихо спросил Саша.
- Да, - ответила Женя.
Саша вздрогнул. Он немного отошел от Жени, круто повернулся и неожиданно побежал прочь.
Бежал он долго, сам не зная куда.
Наконец он устал и двинулся шагом.
- Вот и все, - едва не плача, прошептал он и в то же мгновение почувствовал легкое прикосновение маленьких холодных ладошек к своим глазам. Он сразу же понял, чьи это ладошки, схватил их руками, разжал и обернулся.
Еще секунду назад Саше хотелось гордо оттолкнуть ее от себя, сказать ей что-либо обидное и горькое, но сейчас он сразу же сделался покорным и тихим.
- Женька, Женька, - радостно сказал он. Голос его звучал так умоляюще, что Женя на мгновение растерялась, с трудом удерживая разгоряченное бегом дыхание.
"Нет, так нельзя, так нехорошо, - говорила она себе. - Ты же еще ничего не знаешь. Ну, скажи, о ком ты думаешь больше: о Саше или о Валерии? Или об Андрее Обухове? Ты еще сама ничего не знаешь".
Женя познакомилась с Андреем год назад на прополке картофеля в колхозе, куда часто выезжали старшеклассники. Увидев, как стремительно взмахивает он хорошо наточенной тяпкой, Женя сказала:
- Бедная картошка.
- Счастливая картошка, - упрямо поправил он.
Женя пристально взглянула на своего соседа. Андрей ответил ей таким же взглядом. Она нахмурилась. Былая уверенность изменила ей.
Юноша был худощав для своего высокого роста, но под голубой рубашкой угадывались сильные упругие мускулы.
Женя так и не смогла догнать его. Будто торопясь куда-то, он полол без передышки.
- Что это за паренек? - справилась она у девочек. - Какой он упрямый и заносчивый.
- Нет, нет, - тотчас же вступилась за Андрея одна из девушек. - Я знаю его давно, мы учимся в одной школе. Он хорошо поет. Ты бы послушала, как он спел на лермонтовском вечере "Горные вершины спят во тьме ночной"! И он очень простой, только на своем любит стоять, никогда не поддастся.
- У него отец пограничник, - добавил кто-то.
- А военрук им не нахвалится, - сообщала все новые и новые подробности девушка. - И еще я знаю, что Андрей прямо-таки бредит границей.
Женя чувствовала, что все рассказываемое девочками об Андрее интересует ее и что ей хочется знать о нем как можно больше.
Перед тем как уснуть после тяжелой работы, Женя нередко думала об Андрее. Почему, она и сама не знала. Кажется, в облике Андрея не было ничего особенного. Белокурая шевелюра с золотистым отливом, худощавое лицо, упрямый подбородок.
Может быть, он сумел с каким-то особым искусством подойти к ней и пробудить неясные чувства? Нет, ничего этого не было. И все-таки она вспоминала о нем. Даже после того, как стала дружить с Валерием, дружить так, что об этом никто в классе не знал.
Ей вдруг вспомнилось, как она шла по этой же улице, по которой идет теперь с Сашей, когда провожала на вокзал Андрея. Он был уже в военной форме с зелеными петличками и ехал на заставу…
- Скоро тебя возьмут в армию, - сказала Женя, посмотрев на молчаливого Сашу. - Ты будешь писать мне? Или забудешь?
- Лишь бы ты не забыла, - растерянно сказал Саша. Он никак не мог понять, почему она заговорила об армии.
Женя стояла рядом с Сашей и не могла справиться с грустью, которая временами возникала в глубине души и сжимала сердце. Она понимала, что нравится и Андрею, и Валерию, и Саше, и со всеми ими ей хотелось быть искренней и правдивой. Но Женя знала, что эта правда заставит кого-то из них мучиться и страдать, и потому не торопилась признаваться в своих чувствах. Тем более что в ее жизни была та самая, очень непродолжительная по времени пора, когда хочется любить весь мир.
Сейчас ей вспомнился разговор с Валерием. Он, прочитав ей новые стихи, сказал, что скоро уже все десятиклассники разлетятся кто куда, и неизвестно, будут ли вспоминать друг о друге.
- Если подумаешь обо мне, смотри вон туда, - сказала она, кивнув головой на темно-синее небо. Там ярко горела звездочка. - И я тоже буду смотреть. А звездочка передаст мне твои думы.
- Ты заставишь меня все время держать голову поднятой к небу, - засмеялся Валерий.
- Прайда? - радостно воскликнула Женя.
- Ты, конечно, обо мне и не вспомнишь, - сказал Валерий. - У тебя столько поклонников. На заставе ждет Андрей. В школе ждет Саша.
Теперь промолчала Женя. Ей не хотелось разубеждать его.
И вот, вспоминая сейчас этот разговор, она думала, был ли он просто веселой шуткой или же они говорили всерьез.
"Рассказать Саше о своей переписке с Андреем? Или о том, как Валерий часто читает мне свои стихи? - тревожно думала она и тут же убеждала себя: - Нет, не делай этого. Ты скажешь ему об этом, непременно скажешь, но только не сейчас. Только не сейчас".
- Пора домой, - вдруг нахмурилась Женя.
- Пойдем, - согласился он. - Тебе, наверное, холодно.
На обратном пути Женя была неразговорчива. Молчал и Саша. Ему казалось, что он должен говорить с Женей какими-то необыкновенными словами, рассказывать ей о чем-то особенном, но в его жизни ничего необыкновенного еще не происходило, и это его очень огорчало.
А Жене вспомнилась вечерняя степь. Запоздалый дождь освежил воздух, темнота сгустилась, и луне, совсем недавно народившейся, труднее стало видеть землю. К тому же ее время от времени прятали клочки облаков.
Пришло на память, как они с Валерием выбрались на дорогу, всю усеянную свежими лужами, и пошли вдоль темной рощи. Валерий тихо импровизировал. Казалось, что он произносит только что родившиеся строки вовсе не для Жени. И даже не для себя. Но Жене слышался в них свист крыльев беспокойной птицы, ласковый шепот влюбленных, звон капель, осыпавшихся с мокрых кустов.
"Но почему я вспоминаю то о Валерии, то об Андрее? - мысленно сердилась Женя. - Ни тому, ни другому я не давала никаких обещаний. Ведь это просто дружба. И, кажется, с Сашей мне лучше? Или с Валерием? Его стихи почему-то все время звучат в ушах. Нет, ты еще ничего не решила, ты совсем еще девчонка, маленькая, глупая девчонка".
И ей подумалось: жизнь, что ждет ее впереди, - большая-большая, нет ей ни конца ни края, будет в этой жизни много неожиданного и увлекательного. Ведь ей только восемнадцать, и сколько лет еще впереди!
А Саша шел и мечтал о том, что он и Женя созданы друг для друга и родились на земле для того, чтобы никогда не расставаться. Он говорил себе, что Женя - его единственная избранница и что сколько бы лет он ни прожил, он никогда не сможет полюбить другую девушку. Только Женю… И разве может она его не любить, если он ее любит? Ему вдруг очень захотелось остановить ее, обнять и так простоять всю ночь, смотреть, не отрываясь, в ее лицо.
Женя жила в маленьком переулке неподалеку от центра города. Здесь было безлюдно. Напротив тянулся длинный ветхий забор, за которым раскинулся старый яблоневый сад.
- Скоро мы встретимся? - спросил Саша, когда Женя осторожно, стараясь не шуметь, открывала калитку.
- В школе, - рассеянно улыбнулась Женя. Она взглянула на его обиженное лицо и добавила решительно: - А гулять, как сегодня, некогда. Скоро экзамены.
- Ты пойдешь на школьный вечер?
- Вечер? - переспросила Женя, будто что-то припоминая. - Пойду. Там и встретимся.
- Я как раз и хотел тебя пригласить. Хотя я совсем никудышный танцор.
"Никудышный" - это было сказано слишком смело. Саша вообще не умел танцевать.
- Эта наука легче астрономии, - улыбнулась Женя. - Танцы - просто. И совсем не просто другое.
- А что?
- Да это я так. Спокойной ночи.
- А все же?
- Я расскажу тебе. Только не сейчас. Хорошо?
Звякнула щеколда, и Женя быстро пошла по дорожке к дому. Саша не уходил. Неужели она не оглянется? Нет, оглянулась, и не только оглянулась, но почему-то бежит назад, к калитке. Приоткрыв ее, Женя шепнула:
- Совсем забыла сказать. Мне понравилось твое письмо. Очень. Только…
Саша быстро нагнулся к ней, пытаясь схватить ее за плечи, но она легонько оттолкнула его.
- Тебе еще попадет от меня за то, помнишь? В школе, на лестнице. Ты что же, так и будешь здесь стоять?
- Сейчас пойду, А если бы можно, я не отпустил бы тебя до утра.
- Что ты! Нам и так достанется на орехи. А теперь иди. Или боишься один? Проводить тебя?
Саша в шутку погрозил ей кулаком. В тот же миг калитка захлопнулась.
Саша возвращался домой. Луна спряталась, словно ей надоело светить. Терялось ощущение времени. Что сейчас? Ночь? Или уже совсем близко рассвет? Часы на Республиканской рассеяли все его сомнения. Они показывали два. Ничего себе! Что подумает мать? А как пролетело время!
Всю дорогу он думал о Жене. Вспоминал каждое ее слово и старался понять его истинное значение. И только у самого дома в голове промелькнуло: "А ведь в понедельник астрономия. И Агриппина Федоровна обязательно спросит. А ты ни черта не знаешь". Но стоило ему шепотом произнести имя "Женя", как строгая физичка стала совсем не страшной. Он еще раз сказал "Женя" уже погромче, и на душе стало легко и радостно. "А еще лучше - "Женька", - подумал Саша. - Я обязательно буду звать ее Женькой".
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Майор Обухов порывисто распахнул окно. В кабинете было не очень душно. Но Обухов часто ездил на пограничные заставы и привык к воздуху росистых трав, набухающих почек, приветливых многоголосых рощ.
Весеннее утро было сырое, холодное. Обухов протянул руку и потрогал ветку яблони, что росла за окном. На ветке распускались почки. Ночью над городом промчался короткий стремительный ливень, и дождевые капли еще не успели высохнуть. Едва ощутимо пахло яблоками.
Из-за угла вышел инструктор политотдела Парамонов. Обухов позвал его.
- Еду на девятку, - сообщил Парамонов. Он назвал так девятую заставу. - Что передать Андрею?
- Да я уж ему письменный привет послал, - ответил Обухов. - А все же заодно глянь, как он там. Спуску не давай.
- За это, товарищ майор, будьте спокойны.
- Кстати, вспомнил. Вчера звонили из третьей школы. А потом еще парнишка заходил. Боевой такой, речистый. Звать Валерием, фамилию позабыл. У них в школе вечер. Просят оркестр и в гости приглашают. В следующее воскресенье. Я тебя попрошу, распорядись там.
- Понятно. Я с заставы, с вашего разрешения, пару ребят возьму. Из тех, что задержания имеют. У них есть что рассказать. И Андрея прихвачу.
- Балуешь ты его, Иван Сергеевич.
- Его не разбалуешь. Не потому, что это ваш сын. Говорю вполне объективно. Пусть с молодежью повидается. Споет.
- Ну, смотри, дело твое. Только сразу после вечера всех отправить по своим заставам с попутной машиной. А вообще-то я уж и не рад, что Андрея на Дальний Восток не отправил. Как-то нехорошо, что в одном отряде с отцом служит. Семейственность какая-то.
- Это вы зря. У нас же традиция. Брат сменяет брата, сын - отца.
- Вот то-то ж, что сменяет. Да ты кого угодно убедишь. Сказано - пропагандист.
- Наконец-то вы признали мои способности, - засмеялся Парамонов. - На собраниях от вас только критику слышу. А насчет Андрея - жалеть не надо. Он на боевой участок попал. Сейчас здесь погорячее, чем на Востоке.
Парамонова позвали, и он отошел от окна. Обухов принялся за работу.
Он сидел за широким и удобным столом. Возле стоял массивный сейф, схемы и карты на стенах были завешены плотной голубоватой тканью. На приставном столике примостился маленький глиняный кувшинчик с букетом ландышей. Цветы принесли в комнату запах леса, березовых зарослей, душистой сырости весенней земли. Обухов привозил цветы из своих поездок или же покупал на углу, у старой цветочницы. Над ним за глаза подтрунивали, Обухов знал это, но цветы неизменно появлялись на столе.
Перед Обуховым лежал обыкновенный конверт с треугольным штампом "Красноармейское письмо". Конверт давно уже был вскрыт, письмо перечитано несколько раз, и все же Обухов не торопился прятать его. Он вытащил из конверта несколько блокнотных листиков и начал перечитывать письмо.