- А где сейчас ваш Андрей? - несмело спросил Саша.
- Если бы я знал, - отвернулся Обухов. - Я был в отъезде, началась война, в отряд не смог пробиться. А он, ты ведь знаешь, служил на заставе. Вот увидел тебя - ты здорово на него похож. Встретился с Гранатом - и он мне Андрея напомнил. Он у меня горячий, бывает несдержан, но в душе - лирик, вроде Сергея. Ты еще молод. Вырастешь, поймешь. Сын - это дороже человеку, чем он сам. Ну, пора прощаться.
- Так что же? - вскочил Саша, боясь, что Обухов уйдет. - А как же со мной?
- Я тебя понимаю, - внимательно посмотрел на него Обухов. - Мучает совесть. Думаешь: люди продолжают воевать, решается судьба народа, а тут - в тыл. Так?
- Так, - торопливо подтвердил Саша, радуясь, что комиссар угадал как раз то, что Саша сам не решался сказать.
- Совесть у тебя чиста, - убежденно сказал Обухов. - Ты не сам ушел. Не сбежал. Фронту нужны офицеры. Вот и весь разговор, дорогой мой гаубишник.
Обухов сощурил потеплевшие глаза, а Саша подумал, что непривычное слово "гаубишник" чем-то напоминает слово "голубятник", и снова покраснел.
Протяжно загудел зуммер полевого телефона. Комиссар снял трубку, слушал, а сам все не отрывал глаз от Саши, словно собирался сказать ему что-то новое.
- Вызывают, - огорченно сообщил он. - Ну что ж, мы, кажется, все обговорили. Вывод такой: посылаем учиться достойных. Как говорят, людей с перспективой. Бывает, конечно, промахнешься. А ты, думаю, не подведешь.
Саша молча смотрел в глаза комиссару. Что-то нужно было сказать ему, в чем-то заверить его, но Саша словно застыл.
- А на прощание я тебе по секрету скажу, - улыбнулся Обухов и взял со стола небольшой лист бумаги. - Читай.
Саша прочел. Если верить тому, что было написано, то Обухов откомандировывался на должность комиссара того самого артиллерийского училища, в которое должен был ехать Саша.
- Совпадение, скажешь? Совпадения на фронте, дорогой мой, еще и не такие бывают. Тоже вот, вроде тебя, пытался отмахнуться. Нет - приказ. - И, очевидно имея в виду своего предшественника в училище, он глухо добавил: - А того комиссара убили. Еще летом, под Днепропетровском.
Обухов раздвинул занавеску на окне. Через незамороженный кусочек оконного стекла была видна накатанная до глянцевого блеска проселочная дорога. Две грузовые машины со снарядными ящиками пронырнули по ней, потом промчалась артиллерийская упряжка, вся запорошенная инеем. Женщина в старом пуховом платке прошла по тропке с коромыслом на плече. Солнечный луч внезапно засиял на ведрах и так же внезапно исчез.
- Ну, держи, - сказал Обухов, протягивая Саше руку. - Месяца через полтора увидимся. И с другом со своим увидишься.
- С каким другом?
- Как это с каким? Друг у тебя есть?
- Валерий? Крапивин?
- С ним. Его тоже в училище скоро направим. Заслуживает?
- Заслуживает! - обрадованно воскликнул Саша.
Обухов коротко объяснил, где и как оформить документы, на прощание задержался взглядом на Саше, будто припоминая что-то, стиснул его за плечи, легонько оттолкнул от себя и быстро вышел из штаба.
Саша отправил Бурлескова, оформил все документы, получил сухой паек.
До разъезда он шел пешком, боясь оглянуться назад. Ему казалось, что стоит только оглянуться - и он встретится взглядом с укоризненными лицами людей, которые молча и осуждающе смотрят ему вслед.
Выйдя к полотну железной дороги, Саша присел отдохнуть на откос. Здесь, в ожидании попутного товарняка, он вытащил из вещмешка блокнот Граната, начал листать его и на последних страничках увидел стихи, написанные торопливым, неровным почерком. В глаза бросились строки:
"Мы были высоки, русоволосы…"
Саша хотел было прочитать стихи от начала до конца, но за лесом тревожно, словно испугавшись чего-то, коротко вскрикнул паровоз. Состав еще не показался из леса, но рельсы ожили, заговорили. Саша сунул блокнот в карман, вскинул на плечи вещмешок. Нужно было успеть сесть на ходу, когда поезд притормозит у разъезда.
Паровоз приближался. Еще минута - и Саша ловко вспрыгнул на ступеньку поравнявшегося с ним товарного вагона. Отдышавшись на тормозной площадке, он сунул руку в карман.
Блокнота Граната не было.
Саша застонал от обиды.
Поезд грохотал по мосту высоко над рекой.
И Саше вдруг вспомнилось то, что теперь уже ушло в прошлое.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На последнем уроке неожиданно потух свет. Валерий, не ожидая указаний Антонины Васильевны, выскочил в коридор. Он слыл незаменимым специалистом там, где требовалось немедленное вмешательство и сообразительность.
На этот раз его старания оказались безуспешными. Он вскоре вернулся и весело сообщил, что свет выключили не только в школе, но и во всем городе.
- Между прочим, - обрадованно сказал Валерий, - свет выключают обычно на тех уроках, к которым мы слабо подготовились.
- Твоя радость, Валерий, преждевременна, - невозмутимо проговорила Антонина Васильевна. - Литература - не алгебра, доска нам не нужна. Мы прекрасно побеседуем и в темноте.
- Антонина Васильевна, - с легкой иронией напомнил Валерий, - литература - мой любимый предмет. Вы же знаете.
Ребята засмеялись и загалдели. Им нравилось, что Валерий свободно и непринужденно разговаривает с преподавателем.
- Да, я знаю, что ты любишь литературу, - подтвердила Антонина Васильевна. - Поэтому мне и хочется послушать именно тебя. Кажется, мы остановились на образе Морозки.
В певучем голосе "литераторши" ребята почувствовали знакомые властные нотки. Валерий тотчас же встал. Ученики, сидевшие впереди, повернулись к нему: он занимал место на задней парте рядом с Сашей.
За большими окнами класса стояла синяя темнота мартовского вечера.
- Что можно сказать о Морозке? - несколько торжественно начал Валерий. - Прежде всего, Морозка - не Мечик.
Это заявление было встречено смехом. Громче всех хохотал Яшка Денисенко.
Может быть, то, что сказал Валерий, было и не очень смешно, но класс был настроен весело и беззаботно. Все понимали, что, как ни крути, в темноте не создашь той серьезной обстановки, которая присуща обычному уроку. И надеялись, что Антонина Васильевна отпустит домой пораньше. Можно будет с шутками и хохотом промчаться по темным улицам. И потому каждому хотелось, чтобы Валерий отвечал как можно забавнее и остроумнее.
- Дети, ваш смех меня только воодушевляет, - ничуть не смутившись, ответил Валерий. - Я вам весьма признателен. Итак, я уже сказал, что Морозка - не Мечик. И мне кажется, что этим сказано все.
- Я спрашиваю серьезно, - напомнила Антонина Васильевна.
- Я абсолютно серьезен, - искренним тоном заверил Валерий. - Мне хочется раскрыть образ на сопоставлении. Помните, Морозка и Мечик едут рядом? И вдруг они попадают в засаду. Что делает Мечик? Спасает себя, забыв о товарищах. А Морозка? Он стреляет три раза вверх, как было условлено. Кстати, почему он стрелял вверх?
- Как это почему? - удивился Виталий Зарубин. - Куда же он должен был стрелять?
- Но он мог же выстрелить в тех, кто на него напал? - продолжал Валерий. - Мог, но не сделал этого. Он выстрелил вверх, чтобы отряд Левинсона мог услышать его сигнал.
- Толковый парень, - одобрил Денисенко.
- Да, толковый, - уверенно заключил Валерий. - Чистое пламя революции выжгло в Морозке все мелкое, ничтожное, себялюбивое и привело его к подвигу.
Саше очень понравились слова "чистое пламя революции". Он тут же вспомнил, что уже где-то встречал их. Кажется, в монографии, посвященной творчеству Фадеева. Ему почему-то очень захотелось, чтобы эти слова принадлежали самому Валерию.
Валерий продолжал говорить, но его неожиданно перебил Денисенко.
- Антонина Васильевна, - сказал он, - все это ясно. А вот пусть скажет, если начнется война, найдутся у нас такие, как Мечик?
- Видишь ли, друг, - невозмутимо заявил Валерий, - прежде чем решить вопрос о том, будут ли такие, как Мечик, нужно выяснить, будет ли война.
- А ты как считаешь? - строго спросил Денисенко. Он был горячим парнем и любил затевать всевозможные споры.
- На мой взгляд, не должно быть.
- А про Гитлера забыл? Газеты читаешь?
- Мой вывод как раз и основан на газетном материале. У нас с Германией существует пакт о ненападении. А я привык верить нашим газетам, - отпарировал Валерий.
- Мы все верим. Только в газетах всего не скажешь. А иногда и не следует говорить. Ты забыл, как во вторник над городом немецкий самолет кружил? А на границе чуть не каждый день схватка с нарушителями. Ты пограничников спроси, они тебе скажут.
- И все-таки я не верю, что начнется война.
- "А если враг пойдет через границу, мы вспомним юность своих отцов!" Это чьи стихи? Скажешь, не твои? Или ты пишешь одно, а в мозгах у тебя другое? - Денисенко говорил уже тоном прокурора.
Сердце Валерия наполнилось гордостью. Его стихи цитируют на уроке литературы в присутствии Антонины Васильевны! И кто цитирует! Яшка Денисенко, этот заядлый беспощадный критик, считающий поэтом только Маяковского. И все же ни одной ноткой своего голоса Валерий не выдал охватившей его радости.
- У нас ведь урок литературы, - скромно сказал он, - а ты превращаешь его в урок текущей политики. Антонина Васильевна, нужно ли мне отвечать на его вопросы? Они совершенно не относятся к нашей теме.
- Ничего, ничего, - к удивлению всех, сказала Антонина Васильевна. - Это как раз по теме.
- Но я еще не дал характеристики героя произведения. И думается, войны уже отшумели, и нам остается лишь сожалеть, что мы пришли в этот мир с большим опозданием.
- А Хасан? Война с белофиннами? - не выдержала Люся Биденко.
- Война с белофиннами? - фыркнул Валерий. - Это не война, а стычка, инцидент.
- Кому как, - проворчал Яшка. - Тебе она, может, и инцидент. Ты на карте флажки переставлял да возмущался, почему наши так медленно наступают. А у Жени Кольцовской там брат погиб.
- Что ты хочешь этим сказать? - обиделся Валерий. - Флажки я переставлял вместе с тобой. И мы не виноваты, что эти события застали нас за школьной партой. Потому и говорю, что мы поздно родились.
Ребята зашумели.
- Ну конечно же поздно, - с вызовом поддержала Валерия Люся. Она симпатизировала Валерию и всегда старалась его поддержать, даже в тех случаях, когда он был явно не прав.
- Дело не только в этом, - не обратив внимания на защиту Люси, сказал Валерий. Если бы было светло, все могли бы увидеть, что Люся обидчиво поджала пухлые губы. - Просто нужно, чтобы каждый человек обладал элементарным тактом. И не моя вина, что у некоторых его недостает.
- А я в дипломаты не готовлюсь, - сердито отозвался Яшка.
- Я сказал все, что мог, кто может - пусть скажет лучше, - отрезал Валерий.
- Это уже петушиный бой, а не дискуссия, - остановила их Антонина Васильевна. - А разговор вы затеяли интересный. Не дело, когда мы дальше анализа образа не идем. Был такой-то герой, обладал такими-то качествами. Даже как одет был распишем. А как нам учиться у настоящих людей? Чтобы в каждом была как бы частица этого героя, а его духовный мир становился нашим собственным духовным миром? Об этом стоит поговорить и, может быть, даже поспорить. Вот тут о войне шла речь. Начинать мы не станем. Но напасть на нас могут. Сегодня, завтра или через месяц? Сказать трудно. Но если это случится? Конечно, Родину смогут защитить только такие, как Левинсон, Метелица, Морозко.
- Мечик не защитит, - добавил Яшка.
Саша слышал все, что говорила Антонина Васильевна, слышал жаркую перепалку ребят, мысленно соглашался или не соглашался с теми или другими мнениями, но тут же думы его переносились на другое. Это происходило помимо его воли, и он ничего не мог поделать с собой, заставить себя сосредоточиться только на том, о чем говорили в классе.
Он думал о Жене. Сейчас было темно, и он мог сколько угодно смотреть в ту сторону, где сидела Женя, зная, что этого все равно никто не заметит. Саше не хотелось, чтобы зажигался свет: он в темноте хорошо представлял ее - худенькую, черноволосую, стремительную. Вот она, кажется, повернулась, вот что-то тихо сказала Лиде - своей соседке по парте.
Саша пытался отгадать, о чем она думает в эти минуты. Под Выборгом погиб ее брат. Погиб… Как непривычно звучит это слово. Но почему же Валерий не ответил на вопрос Яшки?
- С той поры как отряд Левинсона сражался в дальневосточной тайге, - продолжала Антонина Васильевна, - мы прошли большой путь. Выросло новое общество, новые люди. Молодежь сороковых годов. Хорошая молодежь. А как же с Мечиками? Конечно, в рядах настоящих бойцов могут найтись и трусы, и отщепенцы, и даже предатели. Но это будут жалкие одиночки среди миллионов героев.
- Откуда же им взяться? - нетерпеливо спросил Валерий.
- Капитализм не уходит бесследно. Он оставляет свой уродливые следы: эгоизм, тщеславие, шкурничество. Все, что мы называем пережитками капитализма в сознании людей. И если человек заражен ими - появляется новый Мечик.
Антонина Васильевна умолкла. В классе было тихо.
- Я думаю, ребята, - встала со своего места учительница, - наш разговор не закончится в школе. Его продолжит жизнь. До завтра. И не разбейте себе носы в темноте.
Она ушла, и галдеж возобновился. Захлопали крышки парт, кто-то искал учебник, кому-то нечаянно наступили на ногу. Яшка продолжал спорить.
- Пусть даже не война, - шумел он, распаляясь все больше и больше. - Попади такой Мечик на границу…
- Ну кто же тебе возражает? - удивлялся Валерий.
- Ребята! - крикнула Лида, - Да тише вы, книжные черви! Спички дайте. Женя тетрадку не может найти.
- Валерий, - Саша дернул друга за рукав, - перестань спорить. У тебя, кажется, были спички.
- Спички? Какие спички? - рассеянно повторял Валерий, не отходя от Яшки.
Саша полез к нему в карман и нащупал коробок.
- Ну что же вы? - возмущенно взывала Лида. - Как курить тайком, так можете.
- Несу, несу, - торопливо сказал Саша и, расталкивая стоящих в проходе, поспешил к первой парте.
Он протянул коробку Жене и на миг прикоснулся к ее маленькой ладони.
- Спасибо, - сказала Женя и, присев возле парты, чиркнула спичкой. Колеблющийся огонек осветил пол.
- Хорош, нечего сказать, - недовольно пробурчала Лида: она любила каждому делать критические замечания. - Нет, чтобы самому посветить.
Саша вспыхнул от смущения и промолчал. Если бы на его месте был Валерий, он нашел бы что ответить. А Саша был рад и тому, что его виноватое лицо в темноте никто не сможет увидеть.
- Может, помочь? - предложил он несмело.
- Нет, нет, - сердито отозвалась Женя, - я не маленькая.
"Маленькая, ну конечно же маленькая", - хотелось возразить Саше, но он промолчал.
- Поздно, молодой человек, - наставительно сказала Лида. - Мне кажется, у вас замедленная реакция.
- Нашла, - обрадовалась Женя.
- Так это же конверт. Письмо, - радостным голосом воскликнула Лида, будто оно предназначалось ей. - А ты говорила - тетрадь. Теперь мне понятно твое старание. Какая необходимость разыскивать тетрадку. От кого письмо? Наверное, от Андрея?
- Лида, - одернула ее Женя, - к чему эти вопросы?
"Андрей? Письмо от Андрея? - промелькнуло в голове у Саши. - Какой Андрей? В нашем классе Андрея нет. Но он пишет ей. Пишет Жене. Ведь я люблю ее".
Все уже гурьбой выходили в коридор. В дверях образовалась толкучка.
Саша старался не отстать от Жени, которая шла под руку с Лидой, а в душе его все сильней и радостней звучало новое для него слово "люблю", которое он только что мысленно произнес.
Впервые он оказался во власти этого слова. Ему было и радостно, и мучительно, и страшно.
"Какой короткий коридор, - с грустью думал он. - Сейчас он кончится, потом мы быстро спустимся по ступенькам на второй этаж, потом на первый, оденемся в раздевалке, выйдем за дверь - и все. Снова уйдет Женя, и снова ничего не сказано. А вдруг еще загорится свет? Но как сказать ей? Рядом идет Лида. А что, если… Да, именно это! И скорее, скорее!"
Он должен, наконец, решиться. Неважно, как она к этому отнесется. Главное совсем не в том, как она отнесется, главное в том, чтобы сделать это сейчас, пока не исчезла решимость, пока он чувствует на своих пальцах тепло ее ладони, пока в школе совсем темно.
И Саша решился. Он осторожно взял Женю за локоть и неожиданно, чуть нагнувшись к ней, прикоснулся губами к ее щеке. Женя вздрогнула, вырвала руку, рванулась вперед.
- Женька, ты куда? Что случилось? - испуганно крикнула ей вдогонку Лида.
Женя не ответила. Она, наверное, была уже в раздевалке.
И тут зажегся свет. Ребята удивленно ахнули, зажмурились.
- Теперь полный вперед, - командовал Валерий, - иначе Антонина Васильевна, чего доброго, вернет всю команду на палубу литературного корабля.
Саша метнулся в сторону, мигом разыскал свое пальто и юркнул в дверь. Чувство стыда охватило его настолько, что он сразу же показался себе жалким и никчемным. Он не слышал, что его зовет Валерий и просит подождать, чтобы идти домой вместе, не видел ничего вокруг себя. Что он наделал? Как мог позволить себе это? Ну разве не глупо, не стыдно вот так, не говоря ни слова, поцеловать Женю. А она… Вырвалась, убежала. Значит, это ей очень неприятно и плохо, как бывает человеку, которого вдруг несправедливо обидят.
Саша шел темными переулками, сторонясь людей. Было темно и тихо. И вдруг он понял, что все то, что терзает его, не может одолеть светлого и чистого чувства счастья, которое родилось в тот самый миг, когда он поцеловал Женю.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В один из солнечных весенних дней Саша почувствовал, что ему очень хочется смотреть не на доску, где в это время Виталий уверенно расправлялся с биномом Ньютона, не на нахмуренного Петра Семеновича, думающего, что важнее математики нет ничего на свете, не на Лиду, а на Женю, и только на нее одну.
Она сидела возле самого учительского стола. Саша хорошо видел ее спину, тоненькую, совсем еще детскую шею, длинные косы, которые она время от времени ловко перебрасывала через плечи.
Чувство, охватившее Сашу, было для него совсем новым, и он еще не знал, как к нему относиться. В его душе все время как бы соединялись, боролись между собой радость и тревога.
Саша был удивлен, когда однажды Валерий сказал ему:
- Поглядываешь, дружище?
- О чем это ты?
- Да все о том же. О девочках.
- Не понимаю.
- А я, представь себе, понимаю. Женя?
Саша хотел рассердиться, но не мог: он почувствовал, что слова Валерия радуют его.