* * *
Мишка Косоногов навсегда запомнил день, когда он стал полным сиротой. С самого утра он ловил в Дону раков. Пока его не было дома, к деду с бабкой прибежала соседская Дуняшка, нянчившая годовалого брата Степу. Закричала:
– Бабаня, бабаня! Чоновцы в станицу нагрянули. Сейчас к вам собираются, спрос за офицера держать.
Дед забегал по хате:
– Вот ведь, тадыт твою мать, доказал кто-то. Тадыт твою…
Бабаня прикрикнула:
– Ну что ты собачишься при дите, старый дурень? Садись рядом, может быть, не тронут старика со старухой.
Через час к речной заводи прибежали мальчишки.
– Мишка, Мишка, буденовцы твою бабку бьють и деда на воротах повесили, он аж обоссался! Гы-гы-гы!
Прибежав домой, Мишка увидел висящего в петле мертвого деда. Услышал, как страшно кричит бабушка, призывая на головы красноармейцев и лысую башку ихнего Ленина самые страшные кары.
Мишка прятался в кустах у сарая и видел через мутное стекло, как один из красноармейцев бил бабушку прикладом винтовки. В доме их было несколько, и все с оружием. Потом один из них наставил на бабушку винтовку и выстрелил. Красноармейцы вышли, обложили хату соломой и подожгли. Потом они ушли. Мишка сидел в кустах до темноты, глотал комок в голе, боясь заплакать. В голове стояли слова деда:
– Никогда не проси пощады, если даже будут тебя казнить! Не плачь, если на твоих глазах будут пытать близких или детей твоих! Молчи, если будут жечь твой дом, потому как гордость казачья сродни кровной мести.
Ночью он добрался до железной дороги. Прицепился к какому-то поезду. Началась беспризорная бродячая жизнь – поезда, крыши вагонов, угольные ящики. На Украине его сбросили с подножки. Хорошо еще, что состав только тронулся, и он упал под откос. Удачно упал, ничего не сломал. Потом его задержала милиция, отправили в приют Ростова. Там было голодно, Мишка бежал из детского дома, снова кражи. Побеги. Изоляторы. Опять кражи. Однажды в Ставрополе на путях его схватила железнодорожная охрана, после чего отправили в детский дом. Там он учился сначала в обычной школе, потом в школе фабрично-заводского обучения и до призыва в армию работал на заводе. В армии остался на сверхсрочную. Сентябрь 1941 года встретил старшиной эскадрона кавалерийской казачьей дивизии.
Однажды среди пополнения он увидел двадцатилетнего Степу Мозырева, младшего брата соседки Дуняши. Они оказались в одном полку.
На рассвете 17 октября 1941 года с западного берега Миуса сотни немецких орудий и минометов открыли шквальный огонь, перепахивая окопы 31-й Сталинградской стрелковой дивизии полковника Михаила Озимина. Десятки "юнкерсов" засыпали бомбами огневые позиции дивизии вдоль насыпи железной дороги Покровское – Марцево. Затем с захваченных плацдармов на Таганрог двинулись колонны танков и мотопехоты 3-го моторизованного корпуса танковой армии генерал-полковника фон Клейста.
Раздавленные массой бронетехники, поредевшие полки сталинградцев отходили к поселку "Северный", где в бой вступили подразделения таганрогского гарнизона.
Ближе всего к месту прорыва, в районе села Курлацкое и хуторов Садки, Бузина, Седовский, находились две легкие кавалерийские дивизии и вышедший из окружения 23-й стрелковый полк 51-й ордена Ленина Перекопской Краснознаменной дивизии.
В полдень командующий 9-й армией генерал Харитонов отдал приказ командирам 66-й и 68-й кавалерийских дивизий полковникам Григоровичу и Кириченко нанести удар во фланг противника в направлении станции Кошкино. Полки и эскадроны построились в ранжир.
В блекло-голубом небе застыло беспощадно палящее солнце. Ветер гнал по степи серебряные волны вызревшего ковыля. Горячий, прозрачный воздух поднимался вверх от поблекшей пожухлой травы. Хрипло и протяжно-запаленно свистели сурки.
В мареве горячего дрожащего воздуха словно растворялись коробки полков и эскадронов.
Полковник Григорович на пляшущем жеребце выдвинулся перед строем. Удерживая пляшущего и всхрапывающего коня, туго натянул поводья. Офицерская казачья шашка с вишневым темляком болталась на левом бедре.
Полк, затаив дыхание, ждал команды.
– Поступил приказ идти как на парад. Но парада не будет, идем на смерть! Шашки вон!
Полковник вырвал из ножен клинок. Шашка с визгом описала дугу и замерла острием клинка к низу.
– По-ооооолк, – приподнимаясь на стременах, пропел комполка, – в атаку марш-марш!
Глухо содрогнулась земля, раздавленная множеством копыт. И эскадроны пошли на танки. На смерть!
Командир немецкого танкового корпуса генерал Эберхард Август фон Макензен осматривал в бинокль лежащую перед ним равнину. Всего лишь пара километров отделяла немцев от стремительно несущейся на них казачьей лавы. Через цейссовскую оптику генерал Маккензен видел, как сверкая клинками по бескрайнему полю, прямо на его танки мчатся тысячи всадников. Растянувшись на несколько километров, над степью клубилась пыль. Казалось, что земля дрожит под ударами копыт. Барон фон Макензен опустил бинокль, выдохнул:
– Боже мой! Кто командует этими безумцами? На месте русского командования я бы отдал его под суд!
Командир моторизованной дивизии "Лейб-штандарт "Адольф Гитлер"" обергруппенфюрер СС Йозеф Дитрих рассмеялся:
– Барон, ну что вы, право?.. Зато смотрите, как красиво они идут на смерть. Прямо, как уланы в Польше!
Слева и справа на немецкую колонну с шашками в руках и полной тишине неслись казачьи эскадроны. Конница растягивалась, пытаясь взять в кольцо окружения вражескую мотопехоту. Но это продолжалось только мгновение.
Поморщившись, Маккензен приказал командиру 13-й танковой дивизии уничтожить русских. Генерал Дюверт немедленно развернул вдоль шоссе Покровское – Самбек колонну 93-го моторизованного полка оберст-лейтенанта Штольца. Со стороны развернувшейся немецкой колонны, с лихорадочной поспешностью опорожняя диск за диском, ударил кинжальный огонь десятков пулеметов. Ударили танковые пушки и минометы. Сотни снарядов и мин ударили по казачьей лаве. На полном скаку опрокидывались навзничь кони.
Краем глаза Мишка увидел, как жеребца командира эскадрона сбила какая-то обезумевшая лошадь и капитан Головкин пулей вылетел из седла. Его накрыл копытами следующий ряд лавы, и Мишка услышал дикий нечеловеческий крик. В середине лавы взрывы подняли вверх месиво из тел и комьев земли. Возле тачанок пулеметчики и кучера рубили постромки, а цепи, переломанные кинжальным пулеметным огнем, уже захлебывались в собственной крови. Метались по рыжей от солнца степи испуганные кони.
– Хлопц-ы-ыыыы! Держись!.. Тачанок не кидать!.. К перелеску уходи… К перелеску, в божину креста мать! – кричал командир полка, привстав на стременах.
Казаки развернули коней и пошли с места в карьер, прижимаясь к гривам, подгоняя лошадей криком и ударами каблуков.
Оскалив зубы, Мишка крикнул Степану:
– За мной держи! – и опустив шашку к земле, пустил коня в сторону от губительного огня.
Одним из недостатков гусениц танка "Панцер-4" было то, что кишки и куски мяса слишком плотно застревали между траками. Экипажи немецких танков блевали, увидев на броне и траках куски человеческих кишок. Это было самым неприятным на войне – чистить гусеницы танков и катки после боя. Чтобы очистить танки от крови, их долго гоняли по неубранному полю, безжалостно вминая в землю колосья и стебли пшеницы.
Почти вся русская конница полегла в той мясорубке. Лишь остатки сотен выметнулись через перелесок на бугор. Мишка увидел, что все еще сжимает рукоять клинка. С трудом, трясущимися руками, вложил его в ножны. Потом остановил лошадь, оглянулся и безотчетно бросил поводья. С бугра далеко виднелась тоскливая степь, на которую опускались вечерние сумерки. По всей степи насколько хватало глаз черной рябью лежали тела порезанных пулеметным огнем и передавленные гусеницами кони и люди. Яркими пятнышками крови рдели донышки кубанок да сиротливо бродили оставшиеся в живых испуганные и раненые кони… Шестнадцать оставшихся в живых всадников рысью уходили на восток. Темная ночь прятала и укрывала их своим одеялом. Скрипели подушки седел, резко и дробно били конские копыта о рыжую вытоптанную землю.
На иссиня-черном небе мерцали далекие звезды. Темнея обкусанным краем, светил украдкой месяц – казачье солнышко.
И крутились в голове у Мишки слова бабаниной песни:
Позади осталась смерть курносая,
Впереди смеется мне раскосое.
Волчье Солнце – Луна,
Волчье Солнце – Луна.
После боя бледный генерал Маккейзен спросил любимчика фюрера, Йозефа Дитриха:
– Ну что, натешились, барон? Получили удовольствие от зрелища?
Командир 13-й танковой дивизии генерал-майор Вальтер Дюверт, командовавший отражением невероятной кавалерийской атаки у станции Кошкино, дождался своего суда. После того страшного боя его каждую ночь неотвязно преследовал один и тот же кошмар. По бескрайней и порыжевшей от солнца степи мчались тысячи оседланных коней. Испуганные кони дико ржали. Громко и страшно кричали и хрипели изувеченные взрывами люди. А за ними гонялись ревущие танки, с черными от крови бортами. Они рычали словно дикие звери, перемалывая гусеницами тела людей с остатками солдатского обмундирования.
* * *
Коней пришлось бросить. Нечем было кормить. Да и приметно было очень на конях. Сменяли в какой то деревне на харчи, картошку и сало. Днем хоронились, отсиживались в лесу да в оврагах. Иногда стучались в избы.
Мишка смотрел на небо – с детства знакомое, блеклое, молочно-голубоватое, горячее летнее небо. По нему шли облака, мелкие, размытые, неясные, такие прозрачные, что сквозь них просвечивала голубизна воздуха. И это огромное поле и это огромное знойное небо взывали в великой тоске, просили помощи у солдат, прячущихся по лесам. И облака шли с запада на восток, словно кто-то невидимый гнал огромное стадо белых овец по русскому небу, захваченному немцами.
А ночью они шли, стараясь нагнать отступающие и огрызающиеся части. И пшеница шумела, кланялась в ноги отступающим бойцам, просила и сама не знала, о чем просить.
– Если бы только мог, не слезьми бы плакал, а кровью! – говорил Мишка. – Собственной кровью – не слезами!
Босой бородатый старик, с мешком на спине, и идущий с ним светлоголовый мальчик, встретившиеся им на пути, молча смотрели на устало бредущих солдат, и невыносим был укор в их застывших глазах – старчески беспомощных у старика, усталых и испуганных у ребенка. Так и остались они стоять, затерявшиеся в огромном мире.
Уже много дорог, деревень и поселков осталось позади. Разбиты были вконец сапоги, стерты ноги, голод и бессонница наложили свой отпечаток на лица отступающих солдат, но они упорно шли на восток. К своим. Через две недели скитаний вышли к нейтральной полосе.
Немцы всю ночь пускали осветительные ракеты. Изредка постреливали пулеметы. Но после полуночи ракеты начали взлетать реже, а потом, на какое-то время, и вовсе затихли. И все сразу потонуло в холодной тишине. Только звезды таинственно подмигивали в ночном небе, указывая дорогу к какой-то неведомой цели.
– Пора, – сказал Мишка и первым пополз в темноту.
Они уже были на нейтральной полосе, когда прямо над ними, шипя, вспыхнули осветительные ракеты и их накрыло минами. Казалось, что это конец, вздыбившаяся от разрывов земля сейчас присыплет его навсегда. Но вот наступила тишина, от которой зазвенело в ушах. Мишка зашарил вокруг себя руками. Степка, где Степка? Единственная родная душа на всем белом свете. Он нашел его под слоем земли на дне воронки. Степка лежал, поджав ноги, будто ему было холодно, по-детски подоткнув руки под грудь.
– Степ, – позвал Мишка, переворачивая товарища на спину. – Степа-ааа!
Тот молчал, будто заснул и видел сон, от которого невозможно оторваться, чтобы, проснувшись, не видеть действительности, голодной и тяжкой для его еще не вошедшего в мужскую силу тела. Сном без пробуждения.
И когда Мишка это понял, он завыл дико, по-звериному, хватая друга за плечи и пытаясь поднять.
– Встань! Слышишь, встань! Что я без тебя буду делать?
Голова болталась из стороны в сторону. Неожиданно из уголка рта вырвалась капля крови, набухла пузырем и, лопнув, красной дорожкой потекла по подбородку, покидая уже мертвое тело.
Подползли оставшиеся в живых. Их осталось трое.
Мишка не помнил, как они ползли через простреливаемое поле, как при ракете ныряли и прятались в воронках. Было ощущение холода, будто его сердце уже перестало биться и тело уже умерло. Ночью они свалились в свои окопы. Бойцы охранения, матерясь и злобясь, отобрали у них винтовки без патронов, а потом отвели к штабному блиндажу. Они долго сидели на корточках перед дверью, обхватив колени руками, и молчали, уставившись в землю.
– Заведи их в землянку, – наконец приказал ординарцу комбат.
Капитан сидел за столом, здоровенный, красномордый, в сдвинутой на затылок шапке. Рядом с ним сидел командир роты – высокий сутулый лейтенант, с тоскливыми и красными от бессонницы глазами.
Над столом горела фара, подключенная к танковому аккумулятору. На снарядном ящике в углу землянки притулился молоденький сержант радист, который монотонно вызывал "гвоздику". Рядом стоял котелок. Зеленая краска местами облупилась, белыми пятнами проглядывал алюминий.
– Ну вот что, мужики, – сказал комбат. – Лясы мне с вами точить некогда. Утром пойдем в атаку, там каждый боец будет на счету. Сейчас спать, если получится. А утром, если живы останемся, поговорим. Красин, забирай пополнение.
Сутулый лейтенант провел их в землянку. Часто моргая воспаленными глазами, приказал старшине накормить и выдать оружие. Старшина, рыжеусый рябой украинец, ворча принес котелок холодной серой каши, буханку хлеба, селедку, завернутую в серую толстую бумагу, похожую на картон. После этого выдал три винтовки без ремней, сыпанул в карманы по горсти патронов.
– Ну ладно, прощевайте, земляки… Воюйте геройски.
И исчез в темном лабиринте траншеи.
Кто-то из солдат бросил:
– Ну да, на войне у каждого свой маневр.
Бойцы спали, набираясь сил перед последней смертной дорогой. В землянке было холодно и влажно. Под низким бревенчатым потолком стоял запах дыма от закопченной буржуйки, махорки, провонявших потом портянок. Мишка укрылся старой шинелью и прилег между бойцами, пристроив под голову выданный старшиной котелок. Сна не было. Мысли были лишь об одном. Что будет утром? Всего лишь через несколько часов.
Перед рассветом батальон подняли и без артиллерийской подготовки, без поддержки танками бросили в атаку. Комбат скомандовал: "Вперед!" – и командиры рот и взводов где криком, а где и пинками погнали своих бойцов на немцев. Где-то в стороне неуверенно крикнули: "Ура-ааа!" Неожиданно батальон подхватил этот крик, и вперед понеслось: "А-аааааааа!"
Вот и немецкие позиции. Деревянные, потемневшие от дождей и солнца столбы были густо опутаны колючей проволокой. Бойцы рубили лопатами ржавую проволоку, били по колючкам прикладами, забрасывали шинелями, а немцы косили и косили их из пулемета. Рыжее пламя рваными клочками дрожало над бруствером немецкого окопа. Батальон залег. Оставшиеся в живых стали спешно окапываться, укрываясь за телами погибших. Кричали раненые. Лежали холмики убитых. Ветер шевелил полы их рыжих шинелей.
Мишка скатился в воронку. За ним следом влетел комбат. Заорал:
– Отсиживаешься, сука! А ну вперед!
Мишка навалился на него всем телом. Зашептал:
– Погоди, комбат. Видишь, вон оттуда пулемет садит. Мы от него сейчас как раз сбоку. Отсюда его не достать. А вот если подобраться поближе, тогда можно попробовать. Ты дай мне свой ППШ. А как только я пулеметчика уделаю, ты сразу поднимай батальон, и по трупам лезьте через проволоку. – Добавил: – Мертвым-то уже что? Им все равно. А мы, может быть, еще и поживем.
Помедлив, комбат отдал ему автомат. Прижимаясь спиной к стене воронки, достал из-за пазухи пистолет.
Мишка выглянул из воронки. Кругом тянулись спутанные ряды "колючки", линии окопов, каски там и тут, мертвые истерзанные тела.
Пулемет пока молчал. Раскаленный ствол был задран вверх и парил, перегретый от безостановочной стрельбы.
Первый и второй номер склонились над окопом, жадно докуривая сигареты. Теперь все решали секунды.
Мишка подхватил автомат, извиваясь ужом пополз к проволоке. Цепляясь за скользкую и мокрую шинель погибшего бойца, перелетел через ограждение и заскочил в немецкую траншею. Увидев вытаращенные глаза пулеметчиков, копошащиеся серо-зеленые силуэты, ударил из своего ППШ, наполнив траншею гулким автоматным треском. Он стрелял налево и направо, по всему, что двигалось и шевелилось. Расстреляв автоматный диск, схватил немецкий пулемет, не слыша протяжный и страшный рев:
– Ура-а-а! Ура-а-а-а! А-аааа! Мать-перемаааать!!
И только когда закончилась пулеметная лента, заметил, что рядом с ним бойцы батальона. Но вскоре страшный, как обвал, налет артиллерии обрушился на траншею и перемешал бойцов с землей. Потом подошли несколько танков и стали утюжить окоп гусеницами, добивать из пулеметов тех, кто уцелел. Оставшиеся в живых человек двадцать поползли в свою траншею. Грязных в крови и копоти, их осмотрел комбат.
Увидев Мишку, заулыбался:
– А ты молодец. Хорошо дрался. Но траншею не удержали, значит, подождем пополнения и снова пойдем.
Только теперь Мишка почувствовал, что страшно, мертвецки устал.
На следующий день пригнали несколько сотен казахов и опять подняли в атаку. Мишка был ранен и после госпиталя попал в кавалерийский корпус генерала Белова. Остатки батальона сняли с позиций и отправили на переформирование.