* * *
Немцы в деревню Прохоровка наезжали всего один раз. Приехали на двух грузовиках, мотоциклах с пулеметами. Ни гусей, ни кур не тронули. Посреди деревни на перекрестке дорог поставили стол, собрали сход и заявили, что с советской властью покончено. Теперь наступил новый порядок. Назначили старосту – Жердева Федора.
Староста должен был собирать по домам хлеб, яйца, молоко, мясо и отправлять в город. На нужды доблестной германской армии. Жители деревни не возражали. Какая разница, кому сдавать? Раньше советская власть все отбирала, теперь немецкая.
Для защиты от бандитов и оказания помощи немецкой администрации крестьяне по распоряжению немецкого офицера организовали отряд самообороны и полиции. Записались все взрослые мужики. В немецкую администрацию и полицию шли ведь не только из ненависти к большевикам и из стремления отомстить советской власти за прежние гонения. Очень часто на службу к врагу шли и самые обычные люди, желающие выжить любой ценой. Оружие у каждого было свое – немецкие карабины, винтовки, советские автоматы. Этого добра в лесу было в избытке. Но отряды самообороны и полиции всегда были основным объектом нападения для партизан, антифашистского подполья и советских диверсантов, которые жестоко расправлялись с пособниками оккупантов. Но казаки и полицаи тоже не отставали от партизан в своей беспощадности. У заподозренных в сочувствии партизанам, у семей красноармейцев безжалостно отбирались вещи и продукты. Как в Гражданскую, перед тем как расстрелять пленных, их раздевали до нижнего белья.
Градус обоюдной ненависти превышал все мыслимые пределы.
Зимой 1942 года партизанский отряд на самой зорьке окружил Прохоровку.
Староста деревни уже не спал. Лежа в кровати, он с усилием щурился на тусклый холодный рассвет за окном. Кряхтя, дотянулся рукой до стоящего рядом с кроватью карабина, приложил его металлической стороной ко лбу, пытаясь унять головную боль. Прошлой ночью он вместе с начальником полиции усидел бутыль самогона.
На закопченной деревенской печи тихо похрапывала жена. На металлической кровати разметавшись во сне сопели дети. Свернувшись колечком, на сундуке дремал кот. В подполе шуршали и пищали мыши.
Скрипя полозьями, в деревню ворвалось несколько саней с партизанами. Погода выдалась тихая, с морозцем. Часть партизан по нетронутому снегу, как волки, след в след направились к избе, где жил староста.
Худой, жилистый партизан в сером заячьем треухе на голове перекрестился: "Помоги, Господи!" Ножом нащупал накинутый дверной крючок в сенях. Осторожно, стараясь не греметь, снял его. Дверь открылась с легким скрипом. Постояли, прислушиваясь. Тишина. Только поодаль, через несколько домов лениво взбрехнула собака. Изнутри – ни звука. Запаленно дыша, осторожно двинулись к двери в хату. Загремело под ногами ведро. Идущий первым рывком распахнул дверь. На печке – шорох дерюги, встревоженный бабий голос:
– Кто там, Федор? – И тут же: – Ой, люди добрые!.. Бандиты!
От кровати в сторону двери хлестко ударил выстрел. Партизаны выкатились на улицу. Чтобы не тянуть время, кинули в открытую дверь гранату. Грохнуло на всю деревню. Со звоном вылетели оконные стекла.
Всполошились собаки, послышалась трескотня выстрелов.
Полицейские, отстреливаясь, укрылись в здании школы. Заняли оборону.
Видя, что к осажденным может подойти помощь, партизаны собрали семьи полицейских и, используя их как щит, попытались вновь взять школу приступом. После того как штурм не удался, школу обложили соломой и подожгли. Почти все полицейские и заложники погибли или сгорели в огне.
Партизаны под страхом расстрела увели в лес несколько десятков мужчин и девушек. Дом старосты сгорел вместе с детьми.
Казаки в отместку окружили партизанский отряд. Оставшийся в живых командир отряда и двое бойцов засели в развалинах старой мельницы. Казаки кричали:
– Сдавайтесь, суки!
Пули смачными шлепками впивались в деревянные стены, зарывались в землю, свистели в воздухе. Казаки лежали сосредоточенно, спокойно. Знали, что партизанам уже не вырваться.
Партизаны молчали. Почти не имея патронов, они берегли каждый выстрел, выжидая, когда кто-нибудь из казаков неосторожно высунется и можно будет снять его наверняка.
Казаки сделали попытку взять мельницу штурмом. Партизаны опять открыли огонь. Под их ногами как горох катались стреляные гильзы. Трое казаков были ранены, один убит. Казаки примолкли. Потом, обозленные потерями, пошли на хитрость: пообещали отпустить партизан, если те сдадутся. Патроны подходили к концу, партизанам больше ничего не оставалось. Бросив винтовки, они вышли во двор. Пленных выстроили у стены.
Григорий Астахов заметил на одном из них хромовые офицерские сапоги.
– Раздевайсь! Будя, покуражилась ваша власть над казаком!
Пленный поглядел в его рыжие, злые глаза. Проговорил трясущимися губами:
– Что же вы делаете, суки? Хотите убить – убейте. Но не измывайтесь!
Астахов неожиданно шагнул вперед и ударил партизана по лицу. Постоял, сопя, сжимая и разжимая кулаки, наблюдая за тем, как пленные с серыми, помертвевшими лицами стягивают с себя одежду. Пальцы не слушались, дрожали. Пуговицы, крючки не расстегивались. Путались шнурки, завязки. Казаки хмурились, молча ждали.
Лишь Астахов терзал шашку, торопил:
– Живей, живей.
Полуголые партизаны, еле сдерживая крупную дрожь, стояли опустив головы. Страх тонкими иглами колол спины. Остро пахло потом.
Астахов вырвал из ножен мерцающую шашку. Сердца провалились куда-то вниз, на секунду перестали биться. Тонко и зло взвизгнул клинок. Разрубленные тела, словно сырые туши мяса, рухнули на землю. В прыгающей руке Астахов держал окровавленную шашку. Тяжело дыша, вытирал лицо свободной рукой. Его круглые и белые от бешенства глаза незряче смотрели на окружающих казаков.
На следующий день местные жители похоронили убитых там же, у старой мельницы. Выкопали неглубокую могилу, установили большой чисто струганный крест. На кресте надпись:
"Господи, прими их дух с миром".
* * *
В молоке тумана рядами высились искристо-синие снежные сугробы. Снег, налипший на ветках, лохмотьями свисал с промерзших деревьев.
На лесной дороге партизаны перехватили партизанский обоз. В обозе было трое саней с мукой, крупой и кое-каким реквизированным барахлом. Охраняли обоз двое конных казаков, на санях урядник.
Каурая лошаденка, впряженная в передние сани, резво бежала, взбивая копытами комья снега. Урядник лежал на мешках, дремал, завернувшись в тулуп. Партизаны, прячась в лесу, обстреляли обоз из винтовок. Первым выстрелом был убит здоровый бородатый возница на передних санях. Пуля попала ему прямо в голову, и он упал лицом на дорогу. Крестьянин на вторых санях замахнулся кнутом на лошадь кнутом, но хлестнуть ее не успел. Второй выстрел уложил и его.
Верховых сняли несколькими очередями из пулемета. Билась в постромках каурая лошадь. Неказистый мужичонка в рваном полушубке соскочил с саней и петляя как заяц укрылся в лесу. Испуганные лошади понесли. Последовало еще несколько выстрелов сразу из двух винтовок. На скаку, через голову упала срезанная пулей лошадь, сломав дышло, опрокинула накатившиеся на нее сани.
Урядник был ранен, прикусив губу, тоскливыми глазами смотрел в небо. Боец партизанского отряда стаскивал с его ноги сапог. Остальные партизаны грузили в сани рассыпавшиеся рогожные мешки с продуктами. Сапог не снимался, и партизан изо всей силы дергал ногу раненого. Наконец он стащил оба сапога, вытер с них рукавом телогрейки кровь и сунул в вещмешок. К нему подошел комиссар отряда Пятницкий.
– На хрена тебе сапоги зимой? – спросил комиссар и переступил с ноги на ногу. Снег захрустел под его валенками. – В пимах же теплее.
– Так офицерские! Пригодятся. Летом носить буду.
– Убьют тебя до лета. А не убьют, так я сам пристрелю. За мародерство! Закругляйся с барахлом. А то нас сейчас казачки за своих прищучат. Я казаков в деле повидал. Звери еще те. Кроме своих никого не жалеют. А партизаны для них не свои. Обида у них на советскую власть. Уходим!
Сплюнув на снег, комиссар отошел. Партизан выматерился вполголоса:
– Пристрелит он! Много вас тут таких командиров. Я тебя сам скорее пристрелю, курва жидовская.
Вытащил из-за пазухи наган, деловито прижмурив левый глаз, прицелился. Хлестко ударил выстрел. За ним второй. Раненый урядник дернулся, мелко засучил ногами и затих.
* * *
Партизанский отряд "Красное знамя" на санях уходил от погони. Каратели висели на хвосте. Погиб командир отряда. Несколько партизан было ранено. Отрядом командовал комиссар отряда Пятницкий. Уходили на запасную лесную базу.
Скрипели полозья, иногда подбрасывало на жестких ледяных кочках, сани заносило на поворотах дороги. Стучали конские копыта, шипел снег под полозьями.
Комиссар нервничал, погиб командир, а у него самого почти не было никакого военного опыта. До войны он был учителем истории в школе. Знал местность, людей и неплохо справлялся со своим комиссарскими обязанностями. Комиссар молчал. Ехали долго. Отсидел одну ногу, устроился по-другому, на другой бок. Тронул возницу за рукав.
– Григорий, поворачивай на хутор. На базу не пойдем, не довезем раненых. Поморозим их в землянках.
В санях вместе с партизанами сидел мальчишка, которого подобрали в деревне. Местные сказали, что он сирота, из беженцев. Как-то прибился к деревне. Да так в ней и остался. Хотя никому он там был и не нужен. У селян самих детей мала меньше. Мужики кто на фронте, а кто и в лесу. Ел, что дадут, спал, где придется.
Сотня есаула Щербакова, словно волк вокруг овчарни, кружила вокруг хуторов. Причем как волк, уверенный: здесь прячется добыча.
Ночью к Щербакову прискакал верховой с информацией о месте нахождения партизанского отряда. Казаки были подняты по тревоге и, развернувшись в цепь, начали прочесывать лес.
Сотне был придан отряд отряд полицейских из зондеркоманды.
Дозорное охранение, отец и сыновья Алпатовы, бросили караул и ночью ушли в свою деревню. Усталые партизаны спали, не зная, что их предали и они уже обречены.
На рассвете верховые разведчики заметили в лесу несколько стоящих домов. На натянутой веревке висело заледеневшее на морозном ветру белье.
Щербаков спешился. Передал повод ординарцу.
– Тут они, голубчики! – выдохнул Щербаков, рассматривая в бинокль безмолвный лес, серые молчаливые избы.
– Почему так решили, господин есаул? – потянулся к нему ординарец.
– А вон посмотри. Вишь, бельишко висит? Да не простое бельишко, все сплошь мужское исподнее. Откуда в этой дыре мужиков-то столько?.. Вот я и говорю. Здесь они.
Сотня спешилась, передала лошадей коноводам и перебежками двинулась в этом направлении.
Пятницкий всю ночь не спал, курил, писал донесение в штаб. Печь еще не остыла, но по полу тянуло холодком. Раздевшись до нательной рубахи и оставшись в ватных штанах и валенках, он ходил взад и вперед по деревянному скрипучему полу.
Хозяйка с детьми, еще с вечера взяв с собой тулуп и подушку, ушли спать в натопленную баню.
Мальчик забился за печку. Пятницкий укрыл его полушубком.
Уже под утро комиссар разулся, развесил носки и портянки над печкой. Забылся тревожным солдатским сном.
Перед рассветом из одной избы по нужде вышел партизан, увидел приближающуюся цепь вооруженных людей и закричал:
– Немцы! Немцы-ыыыы! Каратели!
Пятницкий открыл глаза. За дверями слышался шум, крики, выстрелы. Кто-то куда-то бежал. Мальчишки нигде не было видно. Комиссар чертыхнулся и схватив винтовку бросился к двери.
Между избами и постройками метались партизаны и, сраженные выстрелами, падали на снег. Пятницкий замер в дверях, не зная, что делать. Пуля ударила его в плечо. Выронив винтовку, он попятился назад, пытаясь здоровым плечом закрыть дверь. Пуля в живот бросила его на пол. Передергивая затвор винтовки, Муренцов заскочил на крыльцо, через полуприкрытую дверь увидел, что комиссар еще дышит, всхлипывая и крупно дрожа. На мертвенно пожелтевшем лбу его выступили крупные капли пота.
Следом за Муренцовым в избу заскочили двое полицаев из приданой зондеркоманды.
– Чего стоишь, казак? Добивай эту суку! – закричал один из них, с прыщами на лице. – Дай мне, я сам его стрельну!
Муренцов склонился над умирающим…
– Не тронь его. Видишь, доходит.
– Кровишши-то!..
Из раны в животе Пятницкого лезли бледно-розовые с кровавыми сгустками кишки, перемазанные собственным дерьмом. Рука умирающего скребла и скребла грязными ногтями по земляному полу.
Второй полицейский не успел отвернуться и его вырвало прямо на стол.
Грохнул выстрел, прыщавый передернул затвор. Тело чуть вздрогнуло, вытянулось, взгляд застыл на потолке.
– Вояки, мать вашу… одного тошнит. Второй – гуманист.
Не обращая на него никакого внимания, Муренцов прикрыл лицо убитого какой-то тряпкой. Повернулся на крики и шум. Прыщавый вытягивал из-за запечья мальчишку.
– Нашел! Наверняка комиссарский выродок. Щас я и этого в расход.
Металлически звякнул затвор. Полицай поднял глаза, прямо в лицо ему глядело дуло винтовки. Попятился назад, пытаясь укрыться за деревянным столом. Муренцов держал палец на спусковом крючке. Суровея глазами, тихо сказал:
– Оставь мальца. Опусти винтарь. Я не шучу. Ну-уу!
В землянку ворвался взводный:
– Муренцов, что у тебя тут? Сам-то живой?.. А это что такое? Между собой сражаетесь? А ну… отставить!
– Господин хорунжий, мальчишку в землянке нашли. Куда его?
– Малого с собой. В штабе разберемся.
Казаки забрали из комиссарской избы командирский планшет с документами, пистолет и бинокль. Погрузили на сани оружие и продукты. Оставшиеся полицаи из зондеркоманды долго искали самогон, потом выгнали всех жителей на мороз, а избы подожгли.
Выезжая на дорогу, прыщавый полицай оглянулся. Дома горели изнутри. Крыши обвалились. Из окон выбрасывались острые язычки пламени, лизали черные стены. Со звоном лопались стекла. Через полчаса почерневшие срубы уже дотлевали.
Убитых сложили на месте сгоревшего амбара на оттаявшей после пожара земле. Глухо и обреченно выли старухи. Глядя на мертвых, истово крестилась беременная баба с обожженным лицом, второй рукой придерживая выпирающий живот. Рядом с ней девочка в прожженной фуфайке и надвинутом на лоб платке доила корову. Голова девочки тряслась, как у немощной старухи, молоко цвиркало в закопченное ведро.
Корова испуганно косила в сторону мертвых печальным лиловым глазом и тоскливо мычала.
На месте пепелища остались только печные трубы. Уцелевшие погорельцы рыли землянки, у них сгорело все – и дома, и нехитрый скарб.
* * *
В расположении казачьего батальона – в казармах, на конюшнях, складах – был налажен идеальный порядок. Заработали сапожная и портняжная мастерские.
В воскресный день на церкви били колокола, плыли, колыхаясь над проснувшейся землей, торжественные и праздничные звуки, напоминали о жизни.
Маленького роста звонарь, замерзнув на ветру, приплясывал на звоннице, дергая за веревки. Из пристройки вышел священник, прищурившись, посмотрел на звонницу, перекрестился и вошел в храм.
Свободные от нарядов и караулов казаки постарше тянулись в церковь. Молодежь расходилась по знакомым, кому некуда было идти – сидели в казарме, чистили оружие, занимались лошадьми.
Командир сотни доложил Кононову о найденном мальчишке. Тот спросил:
– Ну-ууу?.. И зачем нам хлопец? Что мы с ним будем делать?
Щербаков шагнул вперед.
– Давайте у себя оставим, господин майор. Хороший хлопец, Борисом кличуть. Заместо сына казакам будет.
Кононов покрутил ус.
– Хорошо. Я подумаю.
Через несколько дней Кононов сам заехал в сотню Щербакова. Приказал привести к нему мальчика.
– Ну, говори, сынок. Что мне с тобой делать? Родные-то есть?
Мальчишка уже слегка отъелся на казачьих харчах. Отогрелся. Курносый, из-под шапки выглядывал рыжевато-пшеничный чубчик. Было видно, что робеет перед командиром, но держался храбро.
– Никак нет. Круглый сирота. Оставьте меня у себя, дядя. Казаком хочу быть.
Кононов улыбнулся.
– Казаком, сынок, стать невозможно, им можно только родиться. Да и служба у нас дюжеть чижолая. Иной раз сутками с коня не слезаем. Бывает, что и убивают. И в плен нас не берут. Сдюжишь? Не передумаешь?
– Никак нет! Не передумаю. Хоть "житье собачье, зато слава казачья".
– Вот пострел! Где услышал?
– Казаки говорили.
– Ну и ладно тогда. Зачислите его на довольствие. Пусть при штабе сотни пока будет. Чтобы сегодня же одели и обули. Выполняйте.
Казаки подарили Борису маленький бельгийский браунинг. Тот сразу почувствовал себя взрослым, сильным, без конца чистил, разбирал и собирал пистолет. Жил он в одной избе с Муренцовым. Пока Муренцов целыми днями пропадал на службе, Борька смотрел за лошадьми, носил воду из колодца, колол дрова, топил печь.
Почти каждый вечер в комнатах штаба батальона кипела учеба. Майор Кононов лично обучал офицеров работе с картой, тактическим играм в ящиках с песком. Он говорил:
– Запомните, господа офицеры, партизаны не могут жить без еды. Своего подсобного хозяйства у них нет, баз с продуктами тоже. Поэтому все снабжение обеспечивается за счет крестьян. В местах, где выявлена активность партизан, блокируем деревни и дороги между ними. Таким образом создаем квадрат поиска. Площадь в сто километров вы можете прочесать одним эскадроном в течение недели. А ежели обзаведетесь трезвой и добросовестной агентурой, тогда можно управиться и в три дня. Ну а после того как отыщем базу, подтягиваем основные силы и рвем на куски. Всем понятно, как нужно действовать?
И Кононов улыбался в свои рыжие от табака усы.
Через месяц в батальоне открыли краткосрочные курсы по подготовке урядников.
Немецкое командование все более активно стало использовать казачий батальон в антипартизанских рейдах.