* * *
Павлов по совету Доманова решил ехать в Берлин к генералу Краснову. Доманов настоял на том, чтобы походный атаман, выезжавший до Новоельни в автомобиле, взял с собой усиленную охрану. Павлов согласился и поручил подобрать ему наиболее надежных казаков. Полусотню охраны возглавил Лукьяненко. Хорунжий Лукьянов и сотник Юськин выполняли роль телохранителей. Они сидели в машине рядом с Павловым. Недавно назначенный адъютант Богачев сел напротив, на откидном сиденье. Рядом с водителем сел Лукьяненко. Впереди колоны двигался трофейный ЗИС с закрепленной в кузове машины счетверенной пулеметной установкой. За ней – автомобиль Павлова. Замыкал – грузовик с казаками охраны.
Через пятнадцать километров колонну обстреляли. Пока на головной машине разворачивали пулеметную установку и длинными очередями били по зарослям, Богачев аккуратно всадил Павлову в лоб пулю из парабеллума. Вторым выстрелом был убит водитель.
Походный атаман умер мгновенно. Богачев вытащил из машины окровавленное тело и с криком "Убили! Атамана убили"! поволок его к грузовику в хвосте колонны. Ему помогали Юськин и Лукьянов. Напоследок Богачев еще умудрился бросить в салон машины гранату.
Немного постреляв, нападавшие отошли в лес. Их не преследовали. Кроме убитых Павлова и водителя были легко ранены трое казаков. Ревя клаксонами и стреляя в воздух, машины с казаками вернулись на территорию Стана. Немедленно были приспущены все флаги.
Вдова Павлова Феона каталась по земле и страшно кричала на все село. Казаки, узнавшие о гибели атамана, гуртом повалили к штабу. Несмотря на то что Павлов умер мгновенно и не успел произнести ни слова, Лукьяненко объявил, что перед смертью атаман завещал Доманову не бросать казаков и возглавить казачий Стан.
Юськин и Лукьянов подтвердили. В тот же день Доманов принял на себя обязанности походного атамана, тут же издав приказ, в котором отметил героизм сопровождавших Павлова казаков и не бросивших его на поругание врагам.
Вначале все прошло как по нотам.
В казачьем Стане был объявлен трехдневный траур.
Походного атамана Павлова отпели по православному обряду и похоронили с воинскими почестями. Впереди, в голове похоронной колонны несли венки из цветов. По старинному казачьему обычаю за гробом атамана вели коня убитого хозяина. К седлу коня были приторочены винтовка и шашка. За гробом шел Доманов, за ним офицеры штаба, старшие офицеры, Доманов произнес речь. Старики переломили пополам и положили в гроб подаренную генералом Красновым шашку. С обнаженными головами казаки подходили к могиле и бросали в нее горсти чужой, холодной земли.
Но через три дня все пошло не так. В казачий Стан заявился уполномоченный СД унтерштурмфюрер Кербер и очень заинтересовался тем, как партизанский снайпер мог стрелять пистолетными патронами калибра 7,65. Кроме того, его очень заинтересовал вопрос, как партизаны с расстояния 150–200 метров смогли закинуть гранату в машину Павлова.
Доманов испугался не на шутку. Пришлось подключать тяжелую артиллерию – Радтке и доктора Гимпеля. Срочно была подготовлена версия о том, что атаман Павлов дрогнул и начал искать контакты с советским командованием. Доманов, узнав об этом, спланировал операцию по его нейтрализации. Этого было достаточно для того, чтобы Кербер арестовал сотника Богачева, обвинив его в том, что он является внедренным в окружение Павлова офицером НКВД.
Богачева увезли в Лиду. Чтобы не наболтал лишнего, его той же ночью придушили в тюрьме гестапо и подвесили к решетке камеры.
Доманову тут же был присвоен чин оберста. Прямо перед строем был зачитан приказ и ему вручены сплетенные из серебристого двойного жгута погоны полковника вермахта. Лукьянову приказом Доманова был присвоен очередной чин сотника, а Юськину и Лукьяненко – войскового старшины.
* * *
В Берлине Муренцов получил маршбефель в формируемую в Милау 1-ю казачью дивизию.
Поезд прибыл в Варшаву. Милау лежал к северу от города. Следующий поезд ожидался только ночью.
Муренцов расположился в зале ожидания для военнослужащих. Здесь же был пункт питания, где можно было по талонам получить порцию горячего супа. А вот пивом можно было хоть залиться. Кружка стоила двадцать пфеннигов. Главное, нельзя было напиваться, потому что по вокзалу ходил патруль фельджандармерии. Подошли к Муренцову, в солнечном луче тускло блеснули служебные жетоны. Высокий немолодой офицер с желтым нездоровым лицом проверил у Муренцова документы. Полистав его солдатскую книжку, отдал честь. Потом как-то незаметно повернулся, стукнув каблуками, и отошел. Сопровождавшие его солдаты повернулись следом.
Раним утром Муренцов прибыл на вокзал Милау. Выйдя из вагона, он несколько минут стоял на платформе, осматриваясь по сторонам. Тускло светило солнце. Муренцов пошагал по грязной брусчатке к одинокому зданию с надписью на немецком и польском – "Комендатура". На заднем дворе какие то люди в гражданской одежде разгружали машину с ящиками. В коридоре было пусто, лишь какая-то женщина мыла пол. На одной из дверей висела табличка "Russischer Abteilung" – русский отдел.
Офицер русского отдела комендатуры посадил его в телегу к местному крестьянину, который вез в лагерь продукты. Возница неторопливо махнул кнутом, и сытая справная лошадь дернула телегу. Колеса стучали на выбоинах, и Муренцов, перекрикивая шум, спросил:
– Долго ли до лагеря?
– Дале́ко, пан.
Через полчаса они были на месте.
Лагерь находился примерно в 9 километрах от города, на месте огромного полигона. Раньше там находились склады снаряжения польской кавалерии, где осталось множество помещений, в которых могли разместить людей и лошадей.
Местность кругом была невеселая. Жесткая песчаная земля под ногами, редкие низкорослые приземистые деревья – и казармы со всех сторон.
У ворот КПП огромного военного лагеря стояли вооруженные карабинами и шашками казаки. Развевались казачьи знамена. На утреннем солнце алыми и синими цветами выделялись казачьи лампасы, донышки папах и кубанок. Лагерь был похож на большой городок, состоящий из длинных рядов деревянных бараков, в которых жили казаки, немецкие солдаты и офицеры. Полки разместили в бывших польских казармах, старых, некомфортных и, что самое неприятное, буквально кишащих блохами.
Муренцов доложил дежурному, и тот отправил его в столовую на завтрак.
От кухонного наряда Муренцов узнал о том, что сразу же после Пасхи в Милау прибыли Терский, 1-й Донской полки общей численностью более 6 тысяч казаков, которые стояли в Херсоне. Созданные без учета войскового принципа, все эти части по прибытии в Милау подлежали переформированию по принадлежности к Донскому, Кубанскому, Терскому и к Сибирскому казачьим войскам.
Из казаков других казачьих войск формировались сводные казачьи полки и эскадроны. Примерно через час горнист заиграл сбор. Полки были выведены на большую площадь и построены повзводно. Казаки разных возрастов, в кубанках и папахах, были одеты в форму вермахта серого полевого цвета, с нашитыми на брюки лампасами. Лампасы указывали на принадлежность к казачьему войску, отличительные щитки на рукавах о том, к какому он приписан полку. Папахи носили только донские и сибирские казаки. Терцы и кубанцы – кубанки. При приближении генерала Паннвица была подана команда: "Смирно!"
Поздоровавшись, он вполне четко на русском поздоровался с казаками. Однако потом говорил уже только на немецком. Переводчик переводил. Командир дивизии был немногословен. Он сказал о том, что счастлив командовать такими храбрецами. О необходимости подготовки к новым боям с большевиками. О том, что дивизии нужны грамотные и инициативные офицеры. И что он, как командир дивизии, намерен сейчас же назначить казакам командиров.
Генерал фон Паннвиц приказал всем строевым офицерам выйти на правый фланг и построиться в одну шеренгу. Потом подошел к ним в сопровождении переводчика и нескольких немецких офицеров. Командир дивизии расспрашивал офицеров об образовании, службе в строевых частях, их названиях, местах дислокации, наличии боевого опыта, а затем самолично распределял офицера в полк и назначал его на должность. При принятии решения генерал Паннвиц руководствовался исключительно военным образованием офицера и его боевым опытом, независимо от того, на чьей стороне он воевал до этого. По окончании назначений офицеры заняли свои места в формируемых полках. Те же офицеры, которые остались по разным причинам без должностей, были переведены в резерв с правом службы в дивизии на нестроевых должностях.
К полкам, построенным поэскадронно, направились члены специальной комиссии. У каждой группы на руках были списки всего рядового состава будущего полка по дивизионам, сотням и взводам. Тут же начали выкрикивать фамилии казаков, называя им номер его подразделения. Казак занимал свое место в строящейся сотне и своем взводе.
Комиссия подошла к группе вновь прибывших казаков. Муренцов стоял в первой шеренге, видел перед собой группу офицеров. У старшего комиссии на плечах погоны полковника, морщинистое лицо, большие зализы на висках. Муренцов подтянулся. Ветер принес запах талого снега, влаги, солдатской столовой. Щекотали лицо весенние лучи солнца.
Офицеры остановились напротив.
Муренцов стоял вытянувшись во фрунт. Офицеры и полковник внимательно его рассматривали.
– Куда его? – спросил писарь, наклоняясь головой к председателю. – Только прибыл. Может быть, в резерв?..
– Боевой казак… Воевал еще в Гражданскую, да и сейчас повоевать успел. Но возраст. К тому же офицерских вакансий нет. – Полковник раздумчиво качнул головой.
Члены комиссии, посоветовавшись и покивав головами, решили:
– К Кононову, на его усмотрение. Тем более что они уже вместе воевали. Вы слышите, Муренцов?
Муренцов занял свое место в полковом строю.
После разбивки полков казаков распустили перекурить и оправиться.
Командиром 5-го Донского полка был назначен подполковник Кононов, командирами остальных полков – немецкие офицеры, среди которых были выходцы из Прибалтики, владеющие русским языком.
Командирами дивизионов были в большинстве также немцы, а эскадронами и взводами командовали преимущественно казаки. Только в 5-м Донском полку, у Кононова, все офицеры были из казаков, ни одного немецкого офицера в полку не было.
После оправки полки вновь построили. Кононов в новенькой немецкой шинели, лихо заломленной папахе стоял перед полком. Во всем его облике как всегда щеголеватая подтянутость. За спиной барон фон Ритберг.
– Равняйсь! Смииирно!.. Напрэво!
Строй колыхнулся. Разом шоркнули подошвы. Стукнули каблуки.
– Поэскадронно. Шагоооом. Мэрш! – пропел Кононов.
Полки были разведены по своим кварталам. Каждая сотня разместилась в указанных ей дощатых казармах. Командирам и штабам сотен были отведены отдельные помещения. Но через некоторое время пришел приказ командующего группировкой немецких войск о том, что казачьих офицеров необходимо снять с командных должностей и назначить вместо них немцев.
– Снова мы не ко двору, – роптали старые казаки.
– Ага, как при старом режиме. Опять черная кость, рожами не вышли, – поддерживала молодежь.
Вспыхивали перебранки. Старики грознели лицами.
– Что вы можете знать о старом времени, сосунки?! Тогда порядок во всем был. Привыкли в своем комсомоле языками ляскать и прежнюю власть рвать! Нечего тут зазря сопли распущать. Ну-ка цыть!
Молодежь ретировалась. Казачьи старики были суровы. Проявление непочтительности расценивалось как предательство казачьих идеалов и пресекалось жестко.
* * *
К середине июня 1943 года 1-я Казачья дивизия была сформирована.
Но подготовка казаков в Милау продолжалась. Казаки стреляли из пулеметов и минометов, отрабатывали действия на местности во время столкновения с противником. При этом все немецкие инструкторы как один пришли к выводу, что казаки это прирожденные разведчики, настолько профессионально они использовали складки местности, низины, заросли кустарника.
Муренцов обзавелся хорошим конем – караковой окраски, с подпалинами вокруг губ и глаз. По пятому году, со звездочкой – отметиной на лбу и белыми бабками.
В середине сентября в Милау приехал генерал Краснов. Он прибыл в дивизию Паннвица в качестве почетного гостя. Планировалось, что Краснов пробудет не меньше декады – ему отвели особняк. С ним прибыли офицеры его штаба, личная атаманская охрана из казаков-ветеранов.
Немецкое командование выделило Краснову бронированный вагон с зенитной установкой на крыше, помещенный в состав легкого бронепоезда. Немцы были одеты по парадному расчету – в касках, с примкнутыми к карабинам штыками и с саблями наголо. Казаков по этому случаю одели в новую парадную форму, введенную для казачьей дивизии, с нашитыми на мундирах орлами вермахта и шевронами восточных добровольческих соединений. Вместо фуражек на их головах были германские каски с темно-синими полосами над обрезами.
Реяли красно-бело-голубые знамена с исконными гербами казачьих войск. Развевались на ветру знамя вермахта и красное партийное знамя со свастикой в белом круге. Над зданием вокзала подняли национальный флаг Германии. Немцы и казаки закричали "ура". Затрещали барабаны, ударили и заухали литавры. Оркестр исполнял марш финляндского кирасирского полка.
Генералы Паннвиц и Краснов были в германской военной форме. На офицерах, в том числе и немецких, – казачьи папахи и кубанки. На некоторых – черкески с серебряными газырями.
Петр Николаевич Краснов в сопровождении фон Паннвица, оберлейтенанта Пикенбаха и полковника Берзлева бодро обошел строй почетного караула. Краснов специально говорил по-русски, чтобы его понимали окружающие казаки. Свита генерала стояла поодаль. После приветствия он сделал несколько шагов к строю, крикнул старческим, но еще зычным, властным голосом:
– Кто служил под моей командой в Империалистическую и 1-ю Гражданскую – шаг вперед!
С десяток казаков вышли из строя. Краснов снял фуражку, обнял и троекратно расцеловал самого ближнего к нему немолодого, седоусого казака. Тот замер оторопело, не смея дышать на генерала прогорклым запахом табака. Краснов тут же, также троекратно перецеловался со всеми сослуживцами, щекоча колючими усами. Немцы были поражены, недоуменно переглядывались. Но Краснов пояснил:
– Это односумы, полчане мои. Я с ними побеждал еще в прошлую войну. Даст Бог, и сейчас победим.
Машину с почетным гостем, рядом с которым занял место Гельмут фон Паннвиц, сопровождал эскорт конных казаков ротмистра Мосснера на белых лошадях. Это вызвало бурю восторга у собравшихся казаков и гостей. Приезд генерала Краснова своим блеском напомнил казакам старые давние времена, прежнюю вольную и свободную жизнь.
Атаман Краснов был растроган сердечной встречей, подготовленной ему казаками. Весь день он провел среди казаков, наблюдая за стрельбами, выводкой лошадей, расспрашивая казаков об их житье-бытье. Но вечером казачьи офицеры, снятые с должностей, стали требовать возврата на фронт.
В штаб дивизии прибыл командир 5-го Донского полка. Когда он вошел в канцелярию, демонстративно, как на параде чеканя шаг, командир дивизии проводил совещание с командирами бригад. Петр Николаевич Краснов молча сидел рядом и рисовал какие-то крестики на карте. Звеня шпорами, Кононов подошел к генералам. Бросил ладонь к виску.
– Господин генерал-лейтенант, разрешите обратиться к командиру дивизии генерал-майору фон Паннвицу.
Генерал Краснов, склонившись над столом с картой, устало махнул рукой.
– Господин генерал-майор, вынужден доложить вам, что в случае необоснованного снятия с командных должностей офицеров моего полка, я не отвечаю за действия казаков и прошу немедленно направить меня на фронт. В любом качестве, хоть рядовым!
Голос Кононова дрожал, он говорил взволнованно и резко. Кончики его щегольских усов дергались.
Переводчик наклонился к уху фон Паннвица. Генерал Краснов развернулся к Кононову всем телом, вцепился в него взглядом. Повисла тишина. Подполковник побледнел до синевы, до боли сжал челюсти, но явно не трусил. В нем чувствовалась уверенность бывалого человека, всегда готового драться. И обмундирование на нем сидело как влитое, словно родился в ремнях, начищенных сапогах, при кобуре. Сразу было видно, что перед Паннвицем стоял опытный, тертый и храбрый офицер.
Командир бригады полковник Рентельн – сутулый, с вытянутым красным недовольным лицом – хотел что-то сказать, но только покачал головой.
– Отчего же самому не отправиться на фронт! – фон Паннвиц задумался и как будто с сожалением посмотрел на Кононова. – Тем более что вы храбрый офицер и наверняка совершите много подвигов.
Кононов слушал молча.
– Но в армии все должно быть разумно, и грамотный офицер должен командовать, а не идти самому в атаку. – Помолчал, раздумывая. – Я отвечу вам завтра. Ждите приказ.
Генерал Краснов кинул на стол карандаш, воскликнул:
– Смотрите! Вот он, настоящий казачий характер. Может вытерпеть все, но если это будет боль извне, а не из сердца…
После совещания Кононов подошел к командиру бригады. Щелкнул каблуками, прищурившись, заглянул ему в глаза.
– Вы, кажется, хотели мне что-то сказать, Эвальд Вольдемарович?
Фон Рентельн ногтем мизинца потрогал свой щеголеватый ус.
– У нас в русской императорской армии говорили так: "Не задирай голову вверх, чтобы не показаться выше начальника". Сейчас говорят проще: "Не залупайся!"
Кононов внимательно слушал, склонив голову вбок.
– Так вот, хочу вас остеречь, Иван Никитич. Вы храбрый офицер. Но не залупайтесь. Берегите себя.
Кононов как-то неопределенно сощурился, дернул усом:
– Ну что ж… Учту на будущее. Спасибо за разъяснение, господин полковник.
Шутливо щелкнул каблуками. Офицеры откозыряли друг другу.
Поднятый шум и скандал заставил немецкое командование пойти на уступки. На следующий день генерал Паннвиц приказал построить офицеров. Построение заняло несколько минут. Оглядев строй, генерал фон Паннвиц начал говорить:
– Господа офицеры. Я знаю, что вы все храбрые воины. И ваша замена немецкими кадровыми офицерами осуществлена исключительно из-за отсутствия у многих из вас военного образования, опыта и знаний немецкого языка.
В установившейся тишине по-военному четко звучал его негромкий низкий голос. Переводчик переводил.
– Но я заверяю вас, что немецкие офицеры останутся на своих должностях в дивизии лишь до тех пор, пока им не будет подготовлена замена из казаков. В 5-м же Донском полку все офицеры остаются на своих местах. Они уже давно воюют и хорошо зарекомендовали себя в бою.
Простое крестьянское лицо генерала фон Паннвица внушало доверие. Он говорил с казаками совершенно искренне, как и подобает настоящему отцу-командиру, и казаки поверили ему.
– Я обещаю вам, что лично отберу самых способных офицеров и отправлю их на ускоренные курсы в Германию, а потом, когда к полученным знаниям добавится боевой опыт, поставлю их на командные должности в дивизии.
Генерал Паннвиц не забыл своего обещания. Через несколько недель от каждого полка были откомандированы по два командира эскадрона и направлены на учебу в военное кавалерийское училище города Бромберга. Со временем они должны были занять должности командиров дивизионов.