Как-то слишком больно и быстро все это закончилось, все эти ночные песни под гитару у костров, все эти, искрящиеся светом, шумные вечера школьных праздников, их полные бестолковых забот дни, где мы казались себе уже такими взрослыми, все эти мои товарищи, ребята и девчата, в один миг сгинувшие с первым шагом к другой жизни, потом не узнавшие меня после возвращения домой, забытые и ставшие ненужными мне самому, как и все то, что не подлежит возвращению. Какая черта пролегла между нами? Тень какого непонимания прошла от этого прошлого к настоящему? Что произошло, что я так и не смог вернуться в тот счастливый мир мечты и надежды?
Истасканные вагоны хранят ото всех эту тайну моего невозвращения. Долгие годы меня мотало по рельсам и путям с востока на запад и с запада на восток, долгие годы я собирался сбежать от них в открытые двери новой жизни, что кричала, манила меня из окошка светлыми огнями своих беспечных праздников. Собирался, да так и не смог. Какие-то неизведанные дороги звали меня за этими вагонами, какое-то жадное непонятное счастье еще неизведанного и невидимого кошкой скреблось в моей душе, мешая уснуть каждую ночь, мешая остаться во вчерашнем дне. И мотало меня по тем дорогам, как щепку в наводнение, и разрывался я на каждом перекрестке, не зная, по какой из них пойти… Да вот беда, все они вели на юг, все они вели к войне.
Сырой, плакучий вечер собирает нас с городских улиц в отдел. Ни одного пацифиста за целый день так никто и не увидел. Построив отдел, Рэгс берет слово:
- Завтра в город приезжает делегация ПАСЕ. С 07.00 выставляем наряды от Минутки до 31-го блокпоста. Надо будет постоять немного… Часика два…
Рэгсу напоминают из строя, что он не просто часы путает, а дни перепутал. Кто-то кричит:
- А сегодня, что?! Репетиция была?
Рэгс, по привычке вставляет свою постоянную отговорку:
- Нас неправильно информировали.
Покраснев и струсив перед возмущенным строем, Рэгс прячется за спиной Тайда. В атаку переходит сам начальник и не обещает жизни легкой и спокойной:
- Вы, что это?! Я вас!.. Да я вас научу работать! Все теперь!.. Теперь, как раньше, не будет!..
2 июня 2004 года. Среда
На том же месте мы ждем автоколонну ПАСЕ. Сегодня рядом со мной отдыхает на газовой трубе Бродяга. Он, как всегда, невозмутим и рассудителен. Бродяга занят целиком подсчетом денежных средств, так неумолимо капающих в эти минуты в наши карманы. Он уже делит, сколько из них куда пойдет и на какие нужды.
Дели не дели, а нужда у нас в большинстве своем одна: все мы, кто годами, а кто и целую жизнь, скитаемся по общагам, баракам да съемным квартирам. Годы и целую жизнь нам негде жить. И во многом даже поэтому восемь из десяти, хоть раз участвовавших в войне, половину своей жизни проводят здесь.
Сорокалетний Бродяга рассказывает историю, как в прошлую командировку 2001 года ему сватали молодую чеченку в жены. Хитрый плут, мечтательно заводя вверх глаза, усмехается:
- Кабы не был уже женат, взял бы… Моя-то совсем уже, это…
Но, что значит слово "это", он не объясняет, а я не спрашиваю.
Бродяга говорит медленно и как бы неохотно, и пережевывает уже следующую историю. Бродяга - афганец. В далеких восьмидесятых он двадцатилетним пацаном ползал с автоматом по горам Гиндукуша, где в одном из боев был взят в плен. Душманы не стали убивать солдата, заставили его принять ислам, а после и обменяли на своих пленных. Это - тайна Бродяги, которую он ревностно и тщательно охраняет от чеченцев.
Каждая минута и час неумолимо падают в прошлое. Кончилось утро, высохла его роса, солнце достигло своего зенита и стало заваливаться к линии горизонта, на блокпосту поменялись несколько смен приморского ОМОНа, мимо нас прошли несколько сотен машин. С нахлынувшей духотой вечера, столбом поднимая пыль битой дороги, через блок проносится гудящая сиренами колонна ПАСЕ. Уповая на справедливость, мы ждем сигнала "Съем".
Проходит еще несколько часов, наступает глубокий вечер. ПАСЕ уехало больше часа назад, а про нас забыли. Там в отделе засели неисправимые трусы, боящиеся взять на себя грамм ответственности, чтобы снять людей с улиц. Рэгс то и дело повторяет по рации: "До особого распоряжения!" Это он, злодей, тянущий из нас жилы и питающийся нашей кровью, сейчас трясется как осиновый лист и не собирается очищать от нас улицы, пока об этом не вспомнят где-нибудь повыше. А там точно не вспомнят. На чем свет стоит хулим мы своего бедового начальника, его неторопливое ПАСЕ и собственную идею приехать сюда.
После вечернего развода на заднем дворе целая вереница контрактников с тазами и ведрами скрашивает вечерний досуг. Кто-то стирается, кто-то моется.
Засыпав в кастрюлю кружку гречневой крупы, варю ужин. Сон.
В середине ночи выход на пост. Целый час я потею под пылающей духотой неба. Громадный вакуум ее беспродышной ямы висит над землей. Бледная змея метеора ползет по черным дырам горячего космоса. Кавказская чернильная ночь хлопает далекими выстрелами, пугает минутами гробовой тишины и плавится в угольной пелене воздуха.
В Шатое подорваны два "уазика" с ОМОНом. Ранены шесть человек, о погибших не сообщалось.
3 июня 2004 года. Четверг
Тамерлан вручает мне заявление. Женщина сорока четырех лет жалуется на своего мужа, что неоднократно избивал ее, а затем и вовсе выгнал из собственного дома, поселив туда своего сына от другого брака, алкоголика и неряху. Наш общий друг, Неуловимый, так бесславно отправленный Тайдом на пенсию, в свое время занимался данной проблемой, но до ума ее не довел.
По стопам Неуловимого семейной бедой занимался и лично Рамзес Безобразный, но тот также пустил ее на самотек. Сейчас он стоит передо мной и внушает, как надо действовать по закону в такой ситуации, советуя мне попугать милицейской формой негодяя.
Пропуская слова Безобразного мимо ушей, я беру с собой Ахиллеса и еду творить беззаконие. Мой план прост: схватить злодея, составить нехитрый материал по мелкому хулиганству и отправить его суток на трое за решетку, а после освобождения повторить процедуру. И так до полного выселения из занятой хижины.
Выбив сапогами фанерную дверь, мы уезжаем несолоно хлебавши. Дома злодея нет. Но будет день, и все будет…
По возвращении в отдел с немалой радостью узнаем, что почти все только что убыли охранять стадион "Динамо". Не вдаваясь в подробности, от кого и для чего, мы падаем в кубриках на кровати спать.
Почти целый день мы прячемся в своих норах от неотложных дел, что еще предстоит совершить. Ахиллес лениво тянет свои громадные руки к столу за куском хлебного батона и, зевая, говорит:
- Да… Так мы никогда войну не закончим…
Я вяло отзываюсь сквозь сон:
- Это точно.
Вечером всех собирает на совещание Тамерлан. Застоявшийся механизм нашей работы совсем заржавел и стал разваливаться по частям. За последний месяц ни один из всей службы не раскрыл ни одного преступления, которые требуют каждый день. Здесь тоже все происходит по плану, надо в месяц десять или двадцать преступлений, так будь добр, дай их. Где их взять, никого не волнует. Это все еще действует советская плановая система, похоронившая Советский Союз, но не рухнувшая сама. Все бы ничего, да вот все планы всегда путают сами граждане, которые либо не совершают столько преступлений, либо перевыполняют установленный план на их совершение, чем сводят на нет всю нашу кипучую деятельность. Когда граждане выходят с плюсом по последнему показателю, у нас в милиции рушатся целые годовые отчеты и со свистом летят звезды с погон.
Преступлений-то здесь - пруд пруди! Убийства, грабежи, разбои, похищения людей… Да вот только не раскрыть их стояниями на блокпостах да вдоль улиц, да с таким отношением, когда тебя каждый день стараются унизить, плюнуть в душу и угрожают наказанием. Но и это не самое главное. Уголовное наше законодательство более чем несовершенно и слишком гуманно. Виновные за свои преступления, как правило, получают недостойное, мизерное наказание. Перенимая "передовой" опыт Запада, мы наплодили у себя кучу неприемлемых к нашему менталитету законов, которые в большинстве своем несут один лишь вред. Анархия "махровой" демократии девяностых списала на нет весь старый, отлаженный десятилетиями опыт борьбы с преступностью, своей нищетой и несправедливостью выкинула из милицейских рядов тысячи профессионалов и патриотов своего дела. Бесконечные кампании по поимке "оборотней в погонах", сотни и тысячи несправедливо слепленных в отношении нас, рядовых работников, уголовных дел, ведущие на скамью подсудимых людей, что на благо того же общества долгие годы сидели в засадах, жертвовали собой, недоедали, теряли семьи, скитались по казенным углам, - все это привело только к тому, что мы опустили руки, умертвили инициативу и стали избегать, стали бояться своей работы. Работы, где на нас писали кляузы, клеветали те люди, что еще вчера ловились нами за руки при совершении какого-нибудь преступления. Нам, милиционерам, не верили, нас осуждали, в нас тыкали пальцами, а верили именно им, преступникам.
"Оборотни в погонах!" Год назад я сам стал "оборотнем", когда с применением физической силы задержал за мелкое хулиганство наркомана, что первым ударил меня в лицо. Его жалобу долго мурыжили в прокуратуре, долго таскали туда меня, пытаясь взять признательные показания о нападении на порядочного гражданина. А он, этот порядочный гражданин, спокойно гулял на свободе, продолжал колоться героином и посмеивался, рассказывая всему району, как однажды избил милиционера. Ему не было ничего. А я тогда чуть не получил судимость.
Некоторое время после этого случая я просто боялся кого-то задерживать.
Мы каждый день врем Тамерлану, что работаем, но ничего не видим, не слышим и не знаем, и каждый день обещаем исправиться. А сами откровенно плюем на все происходящее, и больше, чем за собственную шкуру, никто из нас ни за что не переживает.
Днем на Минутке русские милиционеры Временного отдела подрались с местными чеченскими сотрудниками. В драку ввязался подъехавший на подкрепление своим чеченский ОМОН. Подмога подошла и к временщикам. Большая потасовка закончилась без выстрелов и смертей.
4 июня 2004 года. Пятница
Рамзес пытается организовать раскрытие хоть одного преступления. Он назначает меня, Ахиллеса и Толстого Бармалея в особую группу, специализирующуюся только на этом. Безобразный ставит нам сразу сто задач одновременно: поймать наркомана, боевика, главаря боевиков, вора, грабителя и так далее…
В 09.00 мы втроем выходим за ворота. Бармалей втискивает непомерно большое свое тело в малюсенькие "Жигули" пятой модели, садит рядом нас и, споря между собой, кого именно будем сегодня задерживать, мы катимся на 30-й участок, развозить залежавшиеся у Толстого повестки.
В 10.00 ледяные горы нераскрытых преступлений уже растаяли и сошли на нет. Бармалей высаживает нас у кафе, а сам торопится на шашлык к своему родственнику. С пользой для желудка я и Ахиллес проводим в кафе еще целый час. Такие же, как и мы, аховые работнички, чеченцы, за соседним столом неторопливо цедят кофейный напиток, пристально следя за своими товарищами, что с азартом с самого утра режутся здесь в бильярд. Все эти Ахметы, Магометы, Ибрагимы и Вахи, яростные приверженцы бильярда, круглыми днями скрашивают досуг своей нелегкой милицейской службы в этих стенах, упрямо стараясь однажды переиграть друг друга. Нам с Ахиллесом становится скучно, и мы уходим в отдел, где до конца обеда переигрываем друг друга в сон.
Что-то там упорно, прямо-таки злостно не срабатывает и не получается с раскрытиями преступлений, а потому после обеда всю службу, кого удалось собрать, Тамерлан с Безобразным строят на плацу под окнами Тайда.
Мы, около двадцати участковых, во главе с Рамзесом Безобразным едем на проспект Ленина, где по прочным слухам вновь разбирают дома.
Грязная, замазанная пылью банда с ломами и кирками ковыряется во внутренностях рваных двухэтажек, пилит, из своей любви к разрушениям, покосившиеся уступы стен.
За грудой развалин маячат автоматные стволы, выгоревшие на солнце, потасканные горными рейдами камуфляжи. Кадыровцы. Бывшие боевики, сложившие оружие и перешедшие на нашу сторону. Из них, нескольких тысяч сдавшихся в плен, сегодня сколочено одно из самых мобильных подразделений республики, Служба безопасности, подчинявшаяся поначалу погибшему президенту Ахмату Кадырову, а затем перешедшая к его сыну Рамзану. Своеобразная национальная гвардия.
Чеченцы во главе с Рамзесом что-то выясняют на своем языке у кадыровцев. Рабочие, пользуясь моментом, медленно, как тараканы с хлебного стола, расползаются подальше от нас и от сваленного рядом кирпича. Один из них, симулянт, держась за сердце и напустив на себя мученический вид, пытается также проскочить за наши спины. Я поворачиваюсь к нему лицом, замираю и молча смотрю в глаза. Чеченец со вздохом усталого каторжника выдавливает из себя:
- Поди, сердечника-то не будете в милицию забирать?..
Не шевельнув ни одной мышцей, спрашиваю его:
- А дома разбирать - сердце не болит?
Еще сильнее сжимая у груди руку, мужик начинает оправдываться:
- Так я ведь только кирпичи перекидываю.
- И ничего? Не болит?
- А что тут такого? Я сам слышал, как Путин по телевизору сказал, что все здания разрушенные сносить надо. Взамен их новые строить будут.
- И что, Путин сюда тебя назначил, проинструктировал?
- Нет. Ну он же сказал… Я сам слышал…
- Не ври. Он не так сказал.
- Ну а что такого-то? Мы, которые не надо разбирать, не трогаем. Только списанные.
Я устаю спорить:
- Тебе-то откуда знать, списанный этот дом или нет? Вам волю дай - весь Грозный по кирпичикам разнесете, всю Чечню. Уйди от меня.
Но мужик не уходит, говорит про то, что семью кормить нечем, что самому одеться не во что, что никак не может выбраться из нужды. И здесь, как бы то ни было, он прав.
Кадыровцы, еще несколько минут переговорив с Рамзесом Безобразным, увозят нескольких рабочих с собой.
Тамерлан в отделе спрашивает, почему никто не доставлен. Чеченцы вкратце обрисовывают ситуацию, объясняют встречу с кадыровцами и неизвестные темные переговоры их с Рамзесом.
Начальник участковых темнеет лицом и, сложив бессильно руки, устало смотрит в пол:
- Задолбал уже этот Безобразный со своими мирными договорами. То с тем договорится, то с этим. На меня уже косятся. На меня уже думают, что я вместе с ним там поборами занимаюсь.
Даже могучий, сильный Тамерлан не может противопоставить себя рыхлому, трусливому Безобразному. Тот есть приближенное к Тайду лицо, ходит у него под крылом, обо всем докладывает и, более того, уже прочит себя на место начальника участковых. Конец тогда службе.
Неудавшийся поход на кирпичных королей перерастает в поход на бензиновых. Вдоль того же проспекта Ленина мы собираем огромные двенадцатилитровые бутыли с самоварным бензином. Целые ряды их с табличками "Россия. 9 рублей" тянутся по обочинам сухой дороги. Как правило, хозяева их при виде милиции прячутся в доме, а бензин отставляют на произвол судьбы, по приговору которой мы и складываем в "уазик" все эти бутыли и канистры. Однако есть и такие, обычно женщины, что яростно защищают свое имущество, кричат, машут перед нами руками, пускают слезы. Во время одного из таких скандалов Усама Бен Ладен разбивает три бутыля об асфальт. Резкий запах конденсата, усиливаясь на жаре, заставляет нас торопливо уйти от этого двора, где еще что-то кричит по-чеченски женщина и свирепо рычит всегда спокойный Бен Ладен.
После вечернего построения мы по привычке тянемся за Тамерланом в кабинет участковых на совещание. Но тот зло отрезает:
- Не буду у вас совещание проводить! Все равно ничего не сделали!
5 июня 2004 года. Суббота
В 08.00 не в меру крикливый и суетливый Рэгс строит отдел на зачистку. У него на устах куча вопросов и один, особенно главный: куда сегодня? Рэгс прекрасно знает, что зачистка, знает, что надо отправить людей, но только не знает куда. Он бегает от одного фланга к другому и подобострастно, стараясь не показать своей некомпетентности, то и дело спрашивает у нас:
- А кто-нибудь знает, что за зачистка?..
Обычно в частые минуты таких жизненных сомнений, Рэгс, уповая на господню милость остаться безнаказанным, просто выгоняет нас за ворота с кратким напутствием: "Идите на зачистку!" - не указывая куда. Но сегодняшняя, какая-то неслыханно серьезная и ответственная, а потому страх быть битым за свою халатность превозмогает, и Рэгс назначает новое построение через час, дожидаясь, когда выяснится вопрос, куда?
В 09.00 и 10.00 мы еще дважды репетируем построение на зачистку, пока в 11.00 не назначается контрольное. Вопрос выяснен и, набившись между тесных стен автобусной будки отрядом из тридцати человек участковых и пэпээсников, мы едем в Старопромысловский район Грозного, где намечается общий рейд обоих отделов по уничтожению процветающих там нефтезаводов и нефтеколодцев.
Медленно тряся жестянками своего корыта, выезжаем за городскую черту Старых Промыслов. Чеченцы рассказывают, как в 2001 году здесь был уничтожен наш российский ОМОН. Зажатых с обеих сторон возвышенностями ребят долго расстреливали наши воинские части, что в ночной темноте приняли своих за боевиков. Ни тем, ни другим не было сообщено друг о друге. Вояк предупредили, что в их сторону возможен прорыв боевиков, а ОМОН на предупреждающие выстрелы военных остановиться решил, что попал в засаду, и открыл огонь.
Старший группы Тамерлан останавливает автобус в чистом поле у высокого лысого холма. Мы выпрыгиваем в полуденную жару ясного дня. На севере, синея своей кривой, ломаной линией, тянутся толстые горбы Терского хребта. В неизбывном горе нашей жестокосердечной жизни, среди плоских полей и степей Нижней Чечни, от горизонта до горизонта равнодушно протягивается его старое, просевшее от времени тело. Блестящее, разнопестрое равнинное полотно, касаясь краями небесной сини, сбегает к косым отрогам хребта. Срываясь птицей с высушенных высот, вольный, беспечный ветер гуляет над обреченной на страдания родиной.
Вечный скиталец и странник, Бродяга первым спешит на вершину одинокого холма. Тамерлан под общий хохот кричит ему вслед:
- Завещание написал?
Меня разбирает детское любопытство: что увидел там, на холме, Бродяга. Перепрыгивая через высокие кусты бурьяна, в мыслях опасаясь наступить на дикую мину, оставленную здесь войной, я торопливо бегу за товарищем и радостно обгоняю его перед самой вершиной. За нами увязывается и Плюс.
На фоне далеких стад овец и коров, на фоне упирающегося в горизонт Грозного и черных тонких столбов горящей нефти мы попеременке фотографируем друг друга. Плюс берет с меня клятвенное обещание сделать ему фотографии.
У автобуса одна за другой скапливаются машины Старопромысловского отдела. Старший от них, молодой, печальный старлей на вопросы Тамерлана - есть ли на руках боевое распоряжение, приказ на спецоперацию и план действий на случай ЧП - только молча разводит руками. Ничего этого нет.
Вместе с товарищами Старопромысловского мы устраиваем митинг, вынося на обсуждение план дальнейших действий. Не имея никакой законной подоплеки, кроме устных распоряжений, от которых всегда могут отказаться те люди, что их отдали, не имея достаточных сил, связываться с нефтью глупо и опасно. А потому выносится общее решение: по домам.