До 16.00 мы с Ахиллесом, Бродягой и Сквозняком протираем в кафе штаны и напиваемся ледяной минералкой, после чего тихо просачиваемся по двое с пятиминутным интервалом в отдел, где ложимся спать.
Вечернее совещание. За старой партой командирского стола качает головой вернувшийся из кабинета начальника Тамерлан:
- Вот тебе, блин, отцы-командиры… Рэгс даже не спросил меня, что была за зачистка, где была и чем закончилась.
Участковый-чеченец вторит ему:
- Он не помнит вечером, что происходило утром. Я у него как-то отпрашивался на день домой за город, а потом получил выговор, что отсутствовал на работе. "Я, - говорит, - забыл записать твою фамилию и думал, что ты сбежал".
6 июня 2004 года. Воскресенье
Утром Тамерлану некогда, и он коротко ставит задачи на день:
- По рабочим местам!
Ахиллес убалтывает Большого Бармалея съездить на переговорный пункт. Тот соглашается, но просит помочь разобраться в бумагах на своем 12-м участке. Втроем мы вскоре опрашиваем пять человек и с легким сердцем едем на местный телеграф.
В настежь распахнутой на ветру дырявой "девятке", в глухом углу первого этажа светлеет единственным застекленным окном переговорный пункт. Внутри бедно побеленные и покрашенные стены, четыре пластиковые кабинки.
На этих переговорных пунктах слишком часто убивают, и Бармалей, озираясь по сторонам, небезосновательно торопит нас. Но Ахиллес уже спустил с цепи свой язык и целых полчаса безостановочно мелет в телефонную трубку. Я звоню Эсмиральде, зеленоглазой красавице из далекой России. Она, волнуясь при каждом слове, сообщает, что с апреля в Чечне находится ее брат. Где точно, она не знает, а я напрасно называю районы и населенные пункты.
Бармалей увозит нас к отделу. Ахиллес уходит в кафе, где уже разливает по пластиковым стаканчикам водку добрый Сквозняк и хитро цокает языком плутоватый Ара. Я возвращаюсь в общежитие, где, выпив литр воды, укладываюсь спать.
Будит меня уже вечерняя тревога. Нас строят на подавление каких-то беспорядков, охвативших Ленинский район города. Для каждого это удивительно и ново. Никто из нас не может понять, что могут быть за беспорядки, если до сих пор не слышно стрельбы. Это привычка войны никак не хочет выдернуть сознание из своего порочного круга, где слово "беспорядки" подразумевает минимум беспорядочную стрельбу и разбои, а максимум - боевые действия. Кто-то ворчит, что неплохо бы направить с нами комендантские БТРы.
Колонной из четырех машин, разрезая вечернюю духоту засыпающего города, мы летим в соседний район навстречу повседневной неизвестности. Никакого волнения, лишь звенящая струна жгучего интереса (что же там происходит?) вздрагивает в моем сознании.
Но мы не успеваем, по рации дают сигнал "Отбой". Ленинский РОВД справился без посторонней помощи. Меня точит обида пропущенной возможности хоть как-то скрасить нудное однообразие рабочих дней. Там, возможно, была хорошая драка или ядерный накал страстей, который так неудачно был сегодня пропущен.
По разным слухам, носимым по отделу нашими языками, Рамзес Безобразный готовится невероятно высоко взлететь со своего нынешнего поста заместителя Тамерлана до заместителя самого Рэгса. Славная будет парочка командиров. Один тупой и трусливый, второй жадный и безобразный.
Больше всех такой новостью удивлен сам Тамерлан. В углу кабинета он молча жует губами и, покачивая головой, говорит:
- Ты, смотри-ка… Тупой, тупой, а куда нацелился… Не зря, видать, Рамзесом зовут. В фараоны метит.
7 июня 2004 года. Понедельник
На суету рабочего дня дула наших автоматов наводит лично Рамзес Безобразный. Главная сегодняшняя цель, которую необходимо насмерть поразить, - раскрытие сразу нескольких преступлений. Радостные оттого, что нет Тамерлана, который крут с нами и не дает никакого спуску, мы одобрительно качаем головами и оживленно толкаем вперед личную инициативу тотчас же приступить к раскрытию десятка преступлений.
Как мухи с потревоженного пирога, разлетается по своим домам и делам служба участковых. Я иду раскрывать преступления на свою кровать, в глухие углы тупеющего от обыденности сознания. Остальные же растворяются в воздухе.
В обед на пороге моей "квартиры" появляется контрактник Белка, который наконец-то нашел время вывезти меня на 26-й блокпост, где, по данным его разведки, стоят наши земляки, - отряд красноярского ОМОНа.
Белка, опер уголовного розыска, мой давний и необязательный в исполнении своих обещаний друг, носит свое имя с самого начала командировки. Из глухой сибирской тайги он привез сюда целый куль кедровых орехов, которые грыз почти месяц и шелуху которых еще почти месяц выметали потом из своей комнаты живущие с ним товарищи.
Белка с Опером собираются по своим уголовным делам в МВД республики за нужной информацией. Водитель Удав подгоняет к воротам дежурную машину уголовного розыска, бронированный "уазик" - дребезжащее зеленое чудовище. Затемненные стекла, перекалившийся на солнце металл и закрытое, непроветриваемое пространство сливают с нас сплошные реки пота. Сизое покрывало пыли плещется внутри машины.
Удав, мокрый и толстый, подводит "уазик" прямо к воротам с надписями: "ОМОН", "Не входи, убьет!". Из-за железных ворот показывается вооруженный боец со снайперской винтовкой:
- Тебе кого?
Проводив взглядом уходящую машину, я негромко и неуверенно говорю:
- Из Красноярска я. Тут, говорят, ОМОН наш стоит.
- Говорят, стоит.
Часовой - боец биробиджанского ОМОНа Еврейской АО, расположенного с Красноярским в одном дворе, - связывается по рации со "Щитом":
- Тут к вам в гости земеля пришел. Подходи.
Начальник штаба красноярцев, немногословный мужик с тяжелым лицом, забирает меня в свои апартаменты.
Через полчаса я уже освоился и бодро рассказываю землякам про невероятное свое житье-бытье в городе на Сунже.
Два замполита обоих ОМОНов, начальник штаба и командир красноярского пьют пиво и незло подшучивают друг над другом. Размеренная и незаметная их жизнь течет в стенах Пункта временной дислокации с апреля этого года, никуда не торопя предстоящие впереди месяцы до осеннего октября. Весел, пьян, болтлив и подвижен замполит биробиджанского, он то и дело перепрыгивает с места на место, толкает локтями своего тезку и без устали повторяет:
- Вы-то еще долго тут гнить будете! А мы вот всей своей еврейской командой на этой неделе домой едем!
Отпуская шутки, поворачивается командир:
- Дуйте, дуйте, жиды, к себе на родину! Хоть воздух вокруг посвежеет.
Я вставляю анекдот:
- Экзамен на замполита: десять раз на языке подтянуться.
Биробиджанец весело кивает и, пьяно развесив в воздухе руки, машет в сторону несуществующего турника:
- Я бы и пятнадцать раз подтянулся.
Через час, предварительно засыпав в желудок красноярской гречневой каши, я уже тыкаюсь по узким улочкам 56-го участка. Опера не захотели выпустить меня у отдела, а увезли сюда как единственного вооруженного автоматом. На ремнях их поясов болтаются слабые в бою "Макаровы". Я озираюсь на углу очередного дома, Опер и Белка осторожно стучатся в мелкие, редкие окна, спрашивают хмурых местных жителей, не знают ли те какого-то Ису. Удав сидит в заведенной машине, не спуская глаз с близкого поворота желтой дороги.
Как-то очень неуютно и неуверенно каждый из нас чувствует себя здесь. Кажется, что сами эти деревья, проросшие корнями в жгучую, ненавидимую землю, торопятся задушить нас в океане своей зелени, скрывая от наших глаз и подпуская все ближе к нашим спинам иссохшую смерть.
Сколько нас лежит за этими молчаливыми, запыленными обочинами, по тем изломанным ручьями и осыпями оврагам. И какими бы разными ни были все мы, плохими, хорошими, всех сравняла и обезличила смерть. Все перед ней, как дети. Не отсрочит тебе ни минуты лишней, не даст, как бы быстро ни бегал, лишнего шага сделать, не назначит больше встречу с отлетающей, как палый лист, жизнью. И какая бы препаскудная, злая, обидная она у тебя ни была, а все ее жаль, все расставаться с ней не хочется.
Много нужды принявшая наша жизнь, много горя тяжелого вытерпевшая, одиноко и беззащитно скитается по путаным своим дорогам. Где закончатся ее перекрестки и извилины, выведут ли они на одну, на самую нужную, самую главную, или не успеют? Сколько уже пройдено, и все зря. Почему-то, чем больше в жизни этих дорог, тем чаще мне хочется остановиться и повернуть вспять, чтобы начать все заново, чтобы поменять этот путь, переломить хребет своей полевой судьбе, все таскающей и таскающей через пыль, жару и холод военных будней обиду непрожитого мира. Кем бы я был, не ступив на этот путь?.. Что бы сделал в жизни?.. Чего бы добился?.. Никем! Не сделал бы ничего! Ничего бы никогда не добился!
Здесь я стал Человеком! Здесь я понял смысл и цену жизни, столько здесь заплатил, чтобы дойти до этого, здесь прошла моя молодость, претерпевшая столько лишений, здесь погибли мои товарищи… Никакая самая распрекрасная жизнь со всеми ее благами не сделала бы меня таким, какой я сейчас. За эти годы я стал мужчиной. И, если бы пришлось выбирать вновь, без тени сомнения шагнул бы обратно в тот день, где первый из батальона я сказал "Да!".
Бестолковая, нищая моя судьба, гонимая всеми ветрами перемен, катится все дальше и дальше по бедовой невезучей своей колее…
Мы ходим по дворам. Рухнувшие корпуса темнеют своими пробоинами. Вышедшее за зенит солнце медленно приближается к раскаленной, белеющей земле. Пустошь человеческого непонимания запирает от нас людские сердца, и уже никто не выходит из своих домов на стук в хилые, фанерные двери.
Прочь отсюда. С невероятным облегчением Удав нажимает на педаль газа.
На вечернем построении Тайд раздает подарки. Вполне заслуженный выговор получает Проныр, по замечанию каждому объявляется Киборгу и Рафинаду.
В центре строя, на удивление мерзко и противно, самодовольно гукает, фыркает, икает и улыбается Рамзес Безобразный. Этим же приказом он назначается на должность заместителя начальника милиции общественной безопасности. Наведут, значит, они с Рэгсом порядок. Сбылось страшное пророчество.
Немногословный, потрепанный жизнью, весь седой чеченец Шах тяжело выдыхает:
- Ну, теперь нам всем хана…
Младший сын погибшего чеченского президента Рамзан Кадыров в который раз объявил трехдневный ультиматум воюющим в республике боевикам.
8 июня 2004 года. Вторник
Вместе с Ахиллесом я заступаю в СОГ. Приятная неожиданность увидеть своим напарником именно его, надежного, как скала, Ахиллеса, чем поставленного по графику скользкого жулика Проныра, который обязательно исчезнет на целый день (например, уедет домой садить картошку), а потом будет бессовестно врать про свои глобальные беды, что он так и не успел от себя отвести за целый день.
Условившись разбудить друг друга на первое же построение, до самого обеда мы мнем матрацы своих кроватей.
Опустевший за время сна желудок настойчиво толкает нас на обед.
В кафе чеченские гаишники в голос начинают рассказывать, как с сегодняшнего утра Рамзес Безобразный уже подбирался к их службе, наказав каждую задержанную машину доставлять лично к нему "для более непредвзятого и плодотворного разбирательства по делу". Те действительно не на шутку встревожены и спрашивают, как именно мы до этого работали с Безобразным, как терпели его вседозволенность и жадность и как теперь им бороться со свалившейся на них напастью.
Безобразный взял пост повыше начальника участковых, на который метил изначально, и теперь, обходя прямого начальника МОБ Рэгса, этот грязный и вонючий во всех отношениях его заместитель пытается наложить лапу на половину личного состава.
В слабом замешательстве от предчувствия больших перемен гаишники уходят к своей патрульной машине, где все же решают пока в отдел к Чумаходу никого не доставлять. Вечер покажет.
На великое горе самой службе ГАИ достался никудышный, тряпочный командир, что не может слово молвить за своих подчиненных. Старый, пенсионный Вождьковник только и думает о том, как бы его меньше трогали. Каждый день, притихнув в углу начальнического кабинета, выслушивает от Тайда в свой адрес ругательства и оскорбления, тихо и незаметно появляется в отделе утром и так же тихо и незаметно исчезает из него вечером. Он не может защитить своих сотрудников, не может заставить их работать, не может ответить за них, не может от них что-то требовать. Легко и непринужденно сегодня утром капитан Рамзес провел развод службы ГАИ, отодвинув на второй план их бедового Вождьковника.
После обеда дежурный по отделу Капитан-Кипеж делится с нами счастьем чей-то неслыханной удачи: в Ачхой-Мартановском районе ограблены инкассаторы. Нападавшие поимели в щуплый свой карман девять миллионов рублей и один автомат.
До самого вечера среди русских и чеченцев только и разговоров, что про случившееся. Мы все, как один, не стесняясь, вслух завидуем грабителям, так удачно, раньше других, заработавших их зарплату. Чеченцы рассуждают о машинах, купленных бы ими на эти деньги, о новых домах и женах, русские, словно сговорившись, рассуждают о том же, но первое, что сделал бы каждый из нас, - это в этот же день, плюнув на все и бросив все, бежал бы отсюда раз и навсегда со всеми деньгами.
Больше всех, видимо, не давали покоя эти девять миллионов самому Капитану-Кипежу, который уже почти ночью начинает собирать СОГ. Кто-то там только что позвонил ему и рассказал, что один из грабителей живет за вокзалом на такой-то улице в таком-то доме.
Без прикрытия, в составе четырех человек плюс водитель, Кипеж отправляет нас на окраину города в какой-то, о чем сейчас переговариваются чеченцы, разбойничий поселок. Он напутствует нас:
- Если будут деньги, везите в отдел! Считать будем здесь!
Миновав светящиеся бледным светом колонны отстроенного вокзала, мы въезжаем в паутину черных разваленных улиц. Перекошенные, передернутые лихолетьем дома зловеще наблюдают за ненужными здесь чужаками, проглатывают в своих провалах слабые огни наших фар. Неимоверно тихо и жутко в этом горелом поселке, среди его коротких, смыкающихся за нашими спинами улиц, по которым нет дороги назад. Высвечивая их названия, мы нервно сжимаем в ладонях автоматы и заставляем друг друга получше смотреть по сторонам. Вынимающая душу тишина молча плетется по гиблому дну этой земной преисподней.
Дом, который мы ищем, давным-давно покоится на дне громадной ямы, оставленной здесь нашей авиацией. Обрадованные этой страшной картиной, мы на полной скорости проходим последний клубок поворотов и сворачиваем в сторону светящегося сигнальными ракетами города. Переехав первый городской перекресток, все облегченно вздыхают.
В отделе следователь, повышая с каждым мгновением голос, на чеченском кричит на Кипежа, который, часто мигая глазами, все же упрямо спрашивает про деньги.
9 июня 2004 года. Среда
Утром я ухожу в разведку. Наш сегодняшний маршрут - голое поле Минутки и иссеченные развалины пятиэтажек Ханкальской улицы. Хилый, прерывистый ветер колышет светлую траву на обочинах, вздыхает в трухлявых, червивых подвалах вывернутых наизнанку хижин. Лето. Чеченское горячее лето…
Инженерная разведка дорог! Как много мыслей приходит и уходит в недолгие минуты твоего тоскливого похода! Сколько передумано в эти ранние утренние часы, когда еще так чиста земная природа! Твои вечные гости, - беда и несчастье, - сонно ждущие свою жертву, уже копятся в эти мгновения под сотнями кочек и во внутренностях гнутых столбов. Мы скупо и про запас, от фугаса до фугаса, от взрыва до взрыва, наслаждаемся этим одним, двумя часами утра без войны, где еще так далеко до безумия дня, до его выматывающих зачисток и жестокой бытовой суеты этого нескончаемого похода. Задохнувшиеся от горя наши сердца обреченно радуются свежему прохладному воздуху, улицам без людей, ярким зеленым краскам города.
На пересечении улиц Ханкальская - Гудермесская нам попадается инженерная разведка одной из воинских частей, чистящей Ханкальскую, начиная от 30-го блокпоста. Мы скучно киваем друг другу и разворачиваемся обеими группами обратно.
Навстречу нашей колонне, на зачистку 28-го ПВРа, проносятся "ЗИЛы" комендатуры и Временного отдела, набитые русскими и чеченцами. Через пять минут, заходя в сонные, притихшие комнаты ПВРа, сотрудники начнут проверять паспортный режим, копаться в дебрях местной прописки и заглядывать в углы в поисках ночующих там боевиков. Результатом этой зачистки станет отсутствие всякого результата.
Во время завтрака до стен отдела доносится короткое эхо взрыва, за которым стрекочут быстрые очереди стрелкового оружия. Фугас. Через минуту на нашей волне проходит несколько слов: "…На Ханкальской подорвали "уазик" чеченского ОМОНа…" Я напрашиваюсь к чеченскому гаишнику, на радость последнего, в поездку к месту взрыва. Вдвоем мы первые приезжаем на пересечение двух улиц.
В том месте, где час назад сошлись две наши разведгруппы и прошли его по переменке в обе стороны, словно выковырянная в земле, виднеется воронка взрыва. Рядом еще ядовито пахнет сгоревшей взрывчаткой. Фугас был заложен на редкость бестолково, а кроме того, был спрятан по ту сторону бровки. Потому-то мы и не обнаружили его утром. Местный житель, торгующий рядом минералкой и конфетами, рассказывает, как омоновцы, прибавив машине газу, стали беспорядочно палить во все стороны и продырявили целлофановую крышу его киоска. По-видимому, пострадавших не было.
После тихого часа, что обычно кончается в обед, я выхожу за ворота отдела искать себе работу. Там в двигателе своей "пятерки" ковыряется старый Воин Шахид. Вдвоем мы едем на его участок, где тот ходит вдоль улицы и переписывает в синюю книгу "Паспорт на административный участок" данные всех проживающих. Я осторожно толкусь у калиток, обрываю с кустов созревшие до красноты сливы, плююсь косточками и стреляю по сторонам глазами. Около двух часов Шахид старательно заносит данные прописки, место и время рождения, детей и всех живущих по адресу.
Он искренне и тихо по-мужски радуется проделанной работой, сообщая мне, что осталось проверить всего две улицы. Но я выше этого и даже не переживаю о каких-то записях в собственном паспорте, придуманных нашими министрами и здесь немилосердно от нас требуемыми. Это не Россия, здесь за каждую буковку, на которую ты отвлечешься на минуту, можно поплатиться продырявленной головой. Я открываю Воину свою маленькую тайну стопроцентной полноты такого же паспорта. Все население моего 20-го участка, собранное в ней с шести улиц: Украинская, 1-я Украинская, 2-я Украинская, Белорусская, 1-я Белорусская, 2-я Белорусская, от первого до последнего человека взято с потолка, придумано мною на досуге и занесено на худую, дешевую бумагу моего паспорта. Ни много ни мало около тысячи человек. Обошел я свой участок всего за три дня сидения в заспанном кубрике общежития. Воин впечатлен моей смекалкой и с интересом спрашивает:
- А если проверят?
С полной уверенностью в правде своих слов я весело отвечаю:
- Не проверят. Если бы ты был минимум капитаном и сидел в республиканском МВД, что нас контролирует, то ты бы поехал на 20-й участок, который так далеко за городом и где так часто появляются боевики, проверять записи какого смертного русского участкового?
Воин и сам понимает, что задал глупый вопрос, и, широко улыбаясь, твердо и уверенно произносит только одно:
- Нет.
- Вот и я про что говорю.