Анри Бонне, дипломат до мозга костей, несмотря на все это, не позабыл при прощании поблагодарить Даллеса. Когда он составлял в своем посольстве телеграмму в Париж о том, что операция"Гриф" не состоится, в голове у него мелькнула мысль, что до начала Женевской конференции осталось лишь три недели.
ЛЕВЫЙ БЕРЕГ
- Это будет длительная траншейная война, если я тебя правильно понял?
Маленький, непоседливый профессор Тунг, начальник медицинской службы Народной армии, сидел на пустом снарядном ящике с французской надписью, оставшемся от попавшей не по адресу французской авиапоставки. Он очень устал, но старался не показывать этого. Грязь въелась в его униформу, в лицо и руки. Иногда, когда ему нужно было делать операцию, он мыл руки только до локтей. Несмотря на дожди, воды решительно не хватало. Не было и мыла.
Напротив доктора сидел генерал Зиап, тоже уставший, тоже грязный, но бодрый, хотя за последние ночи он сумел поспать лишь пару часов. Главнокомандующий Народной армией долго и внимательно рассматривал своего коллегу по учебу, с которым сдружился еще в молодости. Вместе они еще тогда занимались революционной борьбой. Потом спросил: - Ты совсем обессилел, брат, не так ли?
Если бы такое предположение высказал Тунгу чужой человек, он бы обиделся. Но на вопрос давнего друга он лишь примирительно ответил: - Не обессилел, нет. У меня еще есть силы. Мне просто нужно какое то время передохнуть. Собраться. Мы получили груз пенициллина сегодня. Это сразу прогнало мою усталость.
- Каково положение с ранеными? - спросил главнокомандующий. Тунг всегда отвечал со всей откровенностью
Но врач не торопился с ответом. Наступление еще не перешло ко второй фазе. Нужно ли подчеркивать трудности? Но он все таки сделал это. Если начальник знает всю правду о положении вещей, это всегда хорошо. Вводить начальника в заблуждение - это признак тщеславия, а оно совсем не было свойственно этому врачу.
- У нас сотни раненых, - объяснил он. - Самые тяжелые остаются у нас лишь до наступления некоторой стабилизации. Как только их можно транспортировать, мы отправляем их в тыл. Кто из легкораненых может ходить, старается принимать участие в общих работах. Что то вроде амбулаторного лечения. Итак, если ты хочешь знать, сможем ли мы принять раненых, которые поступят в ближайшие дни, то мой ответ - "да".
- Но? - главнокомандующий чувствовал, что его друг сказал не все, что лежало у него на сердце.
Тунг поднял вверх обе руки, улыбнулся и заметил: - Что толку нагружать тебя моими заботами. У тебя своих по горло!
- Может быть, я смогу помочь. Я могу отдать приказ…
- О том, чтобы не было больше раненых? Профессор вытащил из кармана галету и поделился ею с Зиапом. Пока оба жевали, медик спросил: - Можешь ли ты приказать, чтобы небо послало нам стальные каски?
- Я не могу приказывать чудесам.
- Вот видишь, потому я и не хотел обращаться к тебе с такими делами. Я знаю, что можно сделать, а что нет. В первый раз в нашей войне у нас такое непропорционально большое число ранений в голову. Потому и желание о стальных касках.
Зиап выслушал пояснения профессора. Большое количество ранений в голову было связано с особенностью сражения под Дьенбьенфу. За последние дни наступающие части Народной армии провели беспрецедентные по своему объему шанцевые работы. Переплетенные системы траншей достигли многокилометровой длины. Они подходили уже непосредственно к укреплениям противника. Частично они вообще превратились в туннели. Такая система приносила большие преимущества, потому что для атаки солдатам приходилось преодолевать всего пару десятков метров над землей, без прикрытия, и молниеносно врываться на французские позиции. С другой стороны, противник не мог не заметить этих работ, потому он сконцентрировал свой огонь на обстреле вьетнамских траншей. Результатом были обычно эти самые ранения в голову, потому что именно головы солдат не были защищены. В Народной армии было очень мало стальных касок, обычно трофейных, а тропический шлем, обтянутый маскировочной тканью, не мог защитить голову в достаточной степени.
- Есть дни, когда мне приходится лечить только ранения в голову, - сказал Тунг. - Но с нашими техническими возможностями очень тяжело оперировать головы! Не говоря уже о стерильности! С брезента моей операционной точно так как же льется дождевая вода, как и в любом другом нашем блиндаже.
- Я понял проблему, - высказался Зиап. Он задумался. В армии не было недостатка в мужестве, даже в готовности пожертвовать собой, если это приносило успех. Но в технике, в вооружении и оснащении она все еще сильно уступала французам. Замечание Тунга следовало воспринимать очень серьезно, потому что противник и в дальнейшем будем концентрировать свой огонь на траншеях.
- Им нужно зарываться глубже, - решил главнокомандующий. - Я отдам об этом приказ всем командирам. Нам нужен не только каждый солдат для сражения, нам нужны наши мужчины для мирного строительства - после победы.
Медик задумчиво взглянул на него. - Ты уже не сомневаешься в нашей победе?
- А ты?
Тунг улыбнулся. - Ты же меня знаешь. Я никогда не был нытиком. Но я и не ура - патриот. Говорят, что я ворчлив. Так утверждала одна из моих медсестер.
- И? Ты действительно ворчлив?
Тунг пожал плечами. - Я сам не знаю. Я люблю людей. К сожалению я уже давно вижу их в основном в виде полумертвых. Части людей. Разбитые кости. Кровавая плоть…
Главком положил ему руку на плечо. Он говорил тихо, будто боялся, что их может кто то подслушать, кого этот разговор между друзьями не касался. - Я понимаю тебя, брат. Как ты думаешь, что я чувствую, когда стою в траншее? Недавно при мне они сожгли напалмом еще одного командира. Ксуана. Я знал его еще мальчишкой. И ты тоже. Мы вместе ловили кузнечиков. Когда мы его хоронили, его тело было таким же маленьким, как когда он был ребенком.
- Я знаю, как выглядят жертвы напалма.
- Конечно, ты знаешь. Ты доктор. Товарищ Хо Ши Мин был при похоронах. Он сказал, что если и можно что то пообещать такому погибшему на похоронах, то лишь, что мы будем бороться так, чтобы эта война поскорее завершилась.
- После Дьенбьенфу она закончится?
Зиап помолчал. - Через пару недель в Женеве начинается конференция по Индокитаю. Товарищ Фам Ван Донг уже готовится к путешествию. А мы, стоя здесь, не можем сделать ничего лучше, как нанести французам такой удар, чтобы они поняли, что не смогут справиться с нами. Как только французы опустят оружие, мы сделаем то же самое.
- А американцы? Тунг отдирал с пальцев ног засохшие кусочки грязи. На ногах у него, как и у солдат, были лишь самодельные сандалии из старой французской шины.
Какое то время он не получал ответа.
Потом Зиап медленно сказал: - Они помогают французам, пока те воюют. Если французы прекратят борьбу, американцам тоже придется сделать это.
- Ты их не недооцениваешь?
- Нет, нет, - ответил Зиап. - Я хорошо знаю, что они с удовольствием устроились бы здесь в Индокитае. Но - не думаешь ли ты, что им придется быть осторожными, если мы принудим французов уйти отсюда? Они почувствуют, что и их не ждет ничего, кроме поражения, даже если борьба продлится еще долгие годы…
Тунг задумчиво кивнул. Он уже познакомился со многими французами и знал, что среди них было немало людей, на чувства которых можно было воздействовать, напомнив, например, о Французской революции, подавшей однажды призывный сигнал всему миру. Но американцы были ему чужды. Люди из далекой страны, экономика которой получала доходы от войн во всех частях света, а среди их собственных домов уже почти сто лет не взрывался ни один снаряд. Нехотя он отбросил эти мысли. - Не будем зажигать новых огней, пока не погасли старые!
Зиап чувствовал, что этот общительный, любивший пошутить человек, руки которого так умело пользовались скальпелем, а голова была полна новых идей, страдает среди множества трупов, увиденных им за последние дни и ночи. Трупы людей, которым он при всем своем искусстве уже никак не мог помочь. Но главнокомандующий не сомневался ни одной секунды, что его старый друг своим делом так же ожесточенно борется за свободу, как и любой другой солдат здесь. Тон Тат Тунг вырос с революцией, как и сам Зиап. Главнокомандующий больше думал о тактически умном использовании своих частей, о храбрости солдат, принуждавших противника отступать, в то время, как хирург лазарета размышлял о том, как спасти людей с ранениями в голову, срастить разбитые кости, ампутировать конечности, как он сталкивается со смертью, с гангреной, с ужасными ранами, как пытается сохранить искру жизни в истерзанных осколками телах. Сохранить на потом. Для семьи, ожидавшей своего отца или своего брата.
Зиапу было тяжело прощаться. Собственно, он хотел сообщить начальнику медицинской службы, что удалось захватить в качестве трофея ящик коньяка, предназначавшегося для штаба де Кастри. Ветром парашют с грузом принесло на вьетнамские позиции. Его следовало передать медицинской службе. Иногда глоточек мог бы помочь молодому парню, которому отрезают ногу или руку. Пара минут внутреннего тепла для человека, уже ощущавшего холодную руку смерти или страх перед будущим. Но Зиап не мог сейчас говорить с Тунгом о коньяке. Врач сам лучше всего знает, как можно использовать алкоголь. Может быть, придется дезинфицировать им раны.
- Дружище, - сказал он, понимаясь, - не сердись на меня, что я не смог утешить тебя лучше. Ты знаешь, я не любитель красивых речей. Иногда я переживаю такие же часы, что и ты. Наша победа стоит немало слез. Нелегко знать все это. А теперь иди поспи пару часов. Он продолжил еще тише: - Сегодня ночью мы атакуем пять укреплений, названных французами "Доминик". У тебя будет много работы. Если я смогу тебе чем то помочь, тут же дай мне знать. Он протянул врачу руку.
Уходя, он еще раз повернулся и добавил: - Каждый наш парень, которому ты спасешь жизнь, будет любить тебя как отца, всегда помни об этом!
Он бросил последний взгляд на хижины лазарета и на купол горы Пу - Фа, за которой лежала Дьенбьенфу, и ушел.
Придя в штаб, Зиап вызвал к себе Ван Тиен Дунга, занимавшегося планированием наступления, и сказал ему: - Ты должен перед атакой связаться со всеми нашими командирами. Как ты это сделаешь - твое дело. Все силы на углубление траншей! Копать на глубину не меньше двух с половиной метров!
- Это будет стоить много пота, - заметил Ван Тиен Дунг, человек с узкими, аскетическими чертами лица и коротко стриженой головой.
Главком согласился с ним: - Да, будет стоить много пота. Зато поможет сберечь кровь. Он увидел, что за спиной Ван Тиен Дунга появился солдат, показавшийся ему немного знакомым. - Что у этого на сердце?
- Это ответственный за фронтовую пропаганду, - представил его Ван Тиен Дунг.
Зиап вспомнил, что уже встречал его на другом участке фронта. Он пожал ему руку и спросил: - Что ты собираешься сделать здесь? Опять притащил технику, захваченную на французских складах?
- Технику и дикторов, товарищ главнокомандующий, - сообщил агитатор. - Вы должны дать нам свое личное разрешение, чтобы мы смогли попасть в передовые траншеи, иначе противник не сможет услышать наши голоса.
- С вами снова французы?
Агитатор перечислил: - Три француза, которые уже давно покончили с войной. Мы приняли их. Мужественные люди. Два алжирца и один немец тоже пришли к нам. И они не могли вынести эту войну.
Зиап задумался. В Народной армии уже были люди, входившие раньше во французский экспедиционный корпус, пока война им не опротивела. Французские власти официально разыскивали их как дезертиров. Но лишь немногие из них не просто элегантно вышли из войны, попав в плен. Они были готовы снова рискнуть жизнью, но в этот раз, чтобы поскорее закончить эту войну. Их не стоило подвергать ненужной опасности.
- Хорошо, - решил он, наконец. - Я разрешаю. Точные места определят командиры на позициях. Но - никто из ваших людей не действует из окопов глубиной меньше двух с половиной метров. Понятно?
Когда агитатор подтвердил, что понял, Зиап добавил: - Передайте вашим людям мою глубокую признательность. Я очень хочу, чтобы им удалось спасти как можно больше своих земляков от смерти за французских колонизаторов. Кто придет к нам - о том позаботятся, будут лечить, если он ранен, с ним будут хорошо обращаться. А когда война окончится, он сможет вернуться домой. Если он опасается мести дома, он может остаться у нас.
Такое решение уже приняло правительство.
С последними лучами солнца вблизи лазарета появился старый человек на тяжело нагруженном велосипеде. Как и у всех остальных Дан - Конгов к рулю велосипеда была привязана длинная бамбуковая палка, что помогало ему лучше удерживать равновесие на такой перегруженной машине. Человек был седым, тощим как спичка, одетым в короткие черные штаны и куртку, которая болталась на нем, как на вешалке. Добравшись до сборного пункта, он уже качался от усталости, но, собравшись силами, смог громким голосом объявить: - Я Буй Дук из Тай - Нгуена! Я привез четыре полных мешка лекарств… И сразу после этого упал, прямо у своего велосипеда.
Профессор Тунг, выходя из лазарета, увидел старика. Он быстро подбежал к нему. Часто бывало так, что носильщики, желая как можно скорее доставить грузы, исстрачивали все свои силы и мгновенно засыпали в пункте прибытия. Тунг поднял руку старика, пощупал пульс, затем закричал: - Двух носильщиков, быстрее!
Старика отнесли под брезент. Медсестра расстегнула его куртку. Человек голодал, это было очевидно. Тунг знал, что поможет ему только лекарство от сердечных болезней. Но его не было. Потому он попробовал применить массаж. Ритмично профессор нажимал на грудную клетку, под которой совсем слабо билось сердце. Через несколько минут по его лбу покатился пот. Профессора сменила сестра, пока и она не закашлялась.
Когда Тунг приставил к груди старика трофейный французский стетоскоп, в блиндаже наступила полная тишина. Через минуту врач снял стетоскоп и опустил голову. Старый Буй Дук умер в конце своего пути.
Когда мертвого унесли, Тунг сказал своей все еще тяжело дышавшей медсестре: - Выйди на свежий воздух. Ты сделала все, что могла.
Позже он встретил ее снаружи, когда шел к себе в убежище, чтобы последовать совету Зиапа и поспать хоть пару часов. Девушку зовут Ба, вспомнил он. Прислал ее Тиен. Она из деревни муонгов, где то на Черной реке. Ба еще не долго работала в лазарете, но была серьезной, не боялась никакой работы и быстро нашла общий язык с другими сестрами и санитарами. Тунг с удивлением заметил, как неподалеку от входа в пещеру, где размещались легкораненые, Ба целовалась с мужчиной в вьетнамской крестьянской одежде, который, однако, очевидно был не вьетнамцем, а европейцем.
Профессор не любил вмешиваться в личные дела своих сотрудников, особенно в дела любовные, хотя отношение к этой стороне жизни в Народной армии было иным, чем в гражданской жизни. Так что он, собственно, хотел незаметно проскользнуть мимо парочки, но девушка сама к нему обратилась, найдется ли у профессора минутка для нее.
Должна найтись, подумал он, не могу же я сказать ей нет? Хотя вряд ли с таким делом можно справиться за минуту, обычно такой разговор длится намного дольше.
Ба представила ему чужака: - Это мой муж Гастон, товарищ профессор.
- Ах, - удивился Тунг. Он подал мужчине руку, и пока они здоровались, Тунг заметил, что иностранец неплохо говорит по - вьетнамски.
- Вы француз? - спросил он. Хотя Тунг сам не курил, он всегда носил с собой сигареты, которыми обычно угощал клиентов во время перерывов. Теперь он предложил чужаку пачку. Тот с радостным удивлением поднял брови. Это были "Котаб", любимые сигареты Иностранного легиона, которые Гастону уже давно не доводилось курить.
- Спасибо. Кстати, моя фамилия Жанвилль.
- А что вы делаете здесь, месье Жанвилль? Вопрос прозвучал довольно резко.
Француз улыбнулся: - Я по пути на фронт. Просто хотел заскочить к моей жене.
- Фронт? Тунг взглянул на него удивленно. Человек был безоружен, нес через плечо сумку, в которой, возможно, было немного еды и бутылка с водой. Чем занимается француз в тылу Народной армии? И почему на фронт? В тот момент, когда профессор про себя размышлял над этими вопросами, он услышал слова девушки: - Гастон хочет попробовать убедить своих бывших товарищей на французской стороне прислушаться к голосу разума. Предложить им прекратить сопротивление.
Ну, конечно, агитатор, догадался Тунг. Он уже знал других французов, еще раньше решивших послужить Народной армии. Честные люди. На стороне противника были люди с самыми запутанными судьбами. Люди, спасавшиеся от преследований фашистов, и потому вступившие в Иностранный легион, которые тут вдруг сами оказались карателями. Были прозревшие, были просто уставшие, те, кого замучила совесть. Были даже коммунисты, оказавшиеся во Вьетнаме. Для них была открыта дорога лишь к Вьетминю, потому что по своим убеждениям они были убежденными противниками колониализма. Интернационалисты. Кто знает, какой была судьба этого Гастона? Возможно, он был слишком недружелюбен к нему, а ведь он вполне заслужил мою дружбу. Хватит ли сигареты, чтобы выразить свое уважение? Он обратился к французу: - Вы идете на передовые позиции?
- Да.
- Вы были солдатом?
- Да. Тут профессор взял его за руку и со значением сказал: - Хорошо запомните, что я вам скажу. По нашим данным, на французской стороне есть снайперы, специализирующиеся на стрельбе по головам наших людей, когда те высовываются из траншей. Потому - всегда наклоняйте голову, если хотите не только выполнить задание, но и вернуться затем к своей жене!
- Я буду помнить об этом, профессор, - пообещал Жанвилль, перед тем, как ушел. - Спасибо! Он простился, затем попрощался с Ба и пообещал ей вернуться через пару дней.
- У вас есть дети? - спросил Тунг медсестру, когда мужчина ушел. Та покачала головой, но добавила: - Они будут. Позже.
Дождь лил как из ведра, когда Кенг вел Гастона Жанвилля вниз со склонов, туда, где проходила траншея, уже почти достигавшая самого дальнего на востоке укрепленного пункта "Элиан". На своих картах вьетнамцы обозначали это место как С-1.
Один холм из полудюжины других, которые все вместе составляли "Доминик".
Вода с восточных склонов стекала в долину. Кто не мог устроиться на скале, оказывался по лодыжку в грязи. Кенг быстро заметил, что француз, которого ему доверили, не был слабаком. Они лишь немного поговорили перед спуском, при этом Кенг удивился тому, что француз так хорошо знал местный язык. Гастон Жанвилль со смехом ответил: - Как мне может быть лень выучить язык своей жены!
Уже это многое сказало Кенгу. Один из тех французов, которыми не просто восхищаются из за их позиции. Они становятся друзьями. Кенг отводил многих пленных - с ворчливыми, испуганными или наглыми лицами. У тех хотелось поскорее увидеть спину, а не лицо - уж больно хотелось съездить по нему кулаком! Этот Гастон вызывал совсем другое чувство. Человек, которому хватило мужества рисковать жизнью вместе с Народной армией ради скорейшего окончания этой войны.