Кенг позволил французу идти впереди, когда они залезли в траншею. Пока они двигались вперед, Кенг всегда постукивал пальцем по плечу Гастона, чтобы тот не забывал пригибаться.
С собой Гастон тащил мегафон, жестяную воронку, соединенную кабелем с батареей, которую он нес на спине. Надо было бы дать ему винтовку, подумал Кенг. Как ему защищаться, если мы напоремся на французский патруль. От того, что он сам француз, будет лишь хуже, если он достанется им живым.
Кенг обрадовался, когда они наткнулись на первых пехотинцев, сидевших согнувшись в траншее. В конце траншеи командир роты помог французу снять со спины батарею и установить мегафон в выемке на краю траншеи.
Стемнело, а дождь все еще не прекращался.
- Заработает эта штука? - поинтересовался Кенг.
Жанвилль пожал плечами, щелкнул выключателем и крикнул: - Товарищи!
Когда его слово вылетело из раструба мегафона громко и четко, он взглянул на Кенга, а затем продолжил: - Слушайте меня! Я Гастон Жанвилль, капитан армии, которого многие из вас знают как Гастона - шута! Почему вы обязательно хотите умереть? Почему не жить, как я? Вьетминь будет штурмовать Дьенбьенфу. Никто из вас не сможет этого предотвратить. Но многие из вас не доживут до конца. Потому заканчивайте! Сейчас, пока не поздно. Вьетминь до конца войны будет обращаться с вами как с военнопленными. Потом вы сможете вернуться домой. Товарищи, мне становится тяжело на душе, когда я думаю о вашем будущем. Воспользуйтесь темнотой и приходите сюда, к нам. Бросайте войну. Эта война не ваша. Вы отдаете свои жизни, а другие на этом зарабатывают. Осознайте это наконец! Когда вы придете, я буду здесь. Я жив. Почему и не вы? Выходите из ваших нор, поднимайте руки и идите сюда. Принимайте решение ради вашей жизни, пока не слишком поздно. Не позволяйте сжигать себя, станьте свободными людьми, товарищи! Свобода слаще "виногеля", который вас заставляют пить, чтобы лишить разума…
Внезапно по команде в сторону диктора ударили сразу три французских пулемета. Пули впивались в мягкую от влаги землю или отскакивали от скал, создавая град искр, быстро гаснущих под дождем. Там, где лежал Гастон Жанвилль, взлетали ввысь камешки и куски грязи, поднятые очередями.
Потом снова наступила тишина. Но стоило опять зазвучать голосу Жанвилля, как стрельба повторилась. Французские командиры прекрасно знали, как мало в крепости осталось патронов, но еще больше они боялись, что слишком много их солдат последуют за голосом разума, звучащему из тьмы. Потому они приказывали вести огонь из всех стволов, чтобы слова агитатора нельзя было расслышать.
Вблизи Жанвилля появился командир размещенной здесь роты. Он приказал Кенгу отходить назад вместе с французом.
- Есть перебежчики? - спросил Кенг.
- Несколько групп. Алжирцы и марокканцы.
- А почему нам тогда нужно прекратить агитировать их?
Командир показал на циферблат своих наручных часов и сказал: - Через десять минут наша артиллерия откроет огонь. Мы очень близко к противнику, а француза с мегафоном нельзя подвергать опасности. Такой у меня приказ.
- Пойдем, - подогнал Кенг Жанвилля. - Ты сделал все, что мог.
Когда де Кастри получил сообщение, что на опорных пунктах "Элиан" и "Доминик" некоторые группы прекратили сопротивление, ему с трудом удалось сдержать в себе вспышку гнева. Старый колониальный офицер привык к тому, что марокканцы и алжирцы как верные вассалы Франции служат так же послушно, как и собранные из десятка стран легионеры. Откуда взялось такое неожиданное упрямство? Неужели эти колониальные солдаты не вынесли тягот настоящего боя? Конечно, они привыкли действовать в качестве полицейских войск, когда один их вид иногда уже усмирял недовольных. Может быть, они не смогли выдержать атак вражеской армии, тоже вооруженной пулеметами и артиллерией?
Де Кастри принял быстрое решение: оба восточных укрепленных пункта должны быть усилены личным составом. Если противник сможет захватить их внезапным ударом, то падение центральных укреплений, его собственного командного бункера станет только вопросом нескольких дней. Потому он приказал перебросить две роты французских парашютистов, защищавших разветвленные укрепления "Югетт" возле главной ВПП, на левый берег реки Нам - Юм, для замены ненадежных африканских солдат на "Элиан" и "Доминик".
Парашютисты не успели даже перейти реку по мосту Муонг - Тан возле командного бункера де Кастри, как на вершинах "Элиан" и "Доминик" взорвались первые снаряды. Нет сомнения, Народная армия начала тут концентрированный обстрел, всегда предшествующий наступлению. Сломя голову парашютисты побежали к траншеям, чтобы достичь новых позиций. Но под влиянием огня, громившего укрепления, они продвигались все медленнее и осторожнее.
Де Кастри вбежал в радиопереговорную. Связь с Ханоем функционировала хорошо. На другом конце провода был Коньи. Он выслушал короткий доклад о происходящем в крепости. Потом, поняв, что это и было ожидавшееся наступление на укрепления на левом берегу реки Нам - Юм, он спросил де Кастри: - Насколько это действительно плохо, полковник?
- Очень плохо. Из колониальных войск дезертирует все больше людей. Мне сообщали даже о случаях ухода из подразделений Легиона.
- Мы пошлем еще два батальона, - решил Коньи, чтобы успокоить его. Он еще не знал, откуда он их возьмет, но чувствовал, что де Кастри нужно приободрить. Полковник напомнил Коньи: - Они могут спрыгивать только на правом берегу Нам - Юма. Лучше всего прямо над командным бункером, откуда я сейчас говорю.
- Ясно, - подтвердил Коньи. - Огонь очень сильный?
- Очень. Больше всего достается "Элиан" и "Доминик". Но в центр тоже попадают. Особенно по пушкам, которые там стоят.
- Проведите контратаки, - посоветовал Коньи. - Воспользуйтесь оставшимися танками. Разрушьте планы Вьетминя. Если вы ограничитесь пассивной обороной, то проиграете. - Чем я могу помочь вам отсюда?
Де Кастри не напомнил генералу, что у танков не хватит топлива, чтобы провести эффективную контратаку. Вьетминь сжег большинство топливных складов уже давно, некоторые еще горели. Потому де Кастри потребовал самолетов. - Пришлите бомбардировщики! Нет смысла направлять маленькие истребители. Нам не нужна пара бортовых малокалиберных пушек, нам нужны тоны бомб и напалма на восточные склоны. Вьетнамской артиллерии до сих пор не удалось нанести серьезный ущерб. Ее нужно нейтрализовать, или мы проиграем. Подожгите склоны, это единственный шанс. Напалм. Больше ничего уже не поможет…
Коньи тут же приказал поднять В-26, хотя пилоты ворчали, глядя на метеосводки. Над крепостью зависли густые дождевые тучи. Это означало. что цели трудно будет увидеть с большой высоты. А на малой высоте их поджидала смерть из стволов вьетнамских зениток.
Через полчаса В-26 уже были над крепостью. Они атаковали местность между горными склонами и укреплениями "Элиан" и "Доминик". Наступившая ночь ярко освещалась кострами напалма. Горящая смесь текла как лава из вулкана вниз по склонам. Если в это горящее месиво попадала фугасная бомба, то языки пламени понимались ввысь на сотни метров. Там, где бушевал напалм, где он находил свою цель, не было никакого спасения. Пораженные им буквально сгорали заживо. Битва становилась еще безжалостней, чем была когда либо раньше.
Подступавшие к "Элиан" и "Доминик" парашютисты видели бежавших из фортов марокканцев и алжирцев. Хотя они бежали к ним навстречу, парашютисты их не останавливали. Этим займутся посты на мосту. Оттуда беглецов гнали назад. Но шок от артобстрела так въелся в них, что многие не подчинялись приказу возвращаться на старые позиции. Они искали защиты в кустарнике по берегу Нам - Юма. Здесь они вырыли норы, в которых и поселились. Дезертиры внутри собственных укреплений. Военных полицейских, попытавшихся их оттуда вытащить, они встретили автоматными очередями. Пропитание они получали из почти непрерывно сбрасываемых над центром крепости грузов с провиантом. Раз за разом к ним добирались девушки из бывшего фронтового борделя, которым надоело снова и снова перетаскивать раненых или копать могилы для погибших, которых больше нельзя было вывезти, так как самолеты уже не могли приземляться.
Не прошло и часа с начала атаки пехотинцев, как в штаб генерала Зиапа поступило сообщение, что взят первый форт укрепленного пункта "Доминик", холм под обозначением С-1. Еще через час пал форт Е-1, и, незадолго до полуночи, перед самым началом нового дня, 31 марта 1954 года, Народная армия взяла и командную высоту D-1.
За холм А-1, находившийся дальше на юг и входивший в укрепленную систему"Элиан" продолжались кровопролитные бои. Зиап предугадал, что враг не смирится так просто с потерей половины своих укреплений на левом берегу реки Нам - Юм. Нужно было ожидать контратак. Генерал заблаговременно подготовился к ним.
Артиллерия обстреливала центр крепости и позиции вражеских пушек. Зенитки мешали бомбардировщикам ввести прицельное бомбометание. Одновременно Зиап стянул резервы для пополнения потерь в частях, штурмовавших "Элиан" и "Доминик". Он еще раз напомнил своим командирам, что это наступление не дело одной ночи, а продлится много дней и ночей. Но бой, подчеркнул Зиап своему штабу уже после первого часа битвы, должен вестись гибко. В каждом отдельном случае нужно тщательно взвесить, стоит ли обязательно удерживать уже захваченную позицию ценой высоких потерь или лучше измотать противника, заставив его с боями многократно брать и снова оставлять одни и те же укрепления, чтобы для него захват территории был связан с большими и постоянными потерями.
Де Кастри не удалось разгадать эту тактику Вьетминя. Потому он не нашел и подходящий контрприем. Обе парашютные роты, которые он послал для усиления "Элиан" и "Доминик" должны были ликвидировать прорыв Вьетминя в систему укреплений. Дойдя до укреплений, они тут же перешли в атаку, сгорая от ярости после понесенных ими еще на подходе потерь. И сразу столкнулись с мобильной обороной, позволившей им сначала продвинуться вперед, чтобы потом тут же контратаковать, до того. как они успеют закрепиться.
Де Кастри приказал той же ночью перебросить еще пять рот парашютистов и легионеров с позиций на западном фланге крепости к "Элиан" и "Доминик", чтобы не дать вьетнамцам развить успех наступления. Семь танков"Чэффи", частично уже поврежденных, тоже были брошены туда.
Когда де Кастри докладывал утром Коньи о ситуации, то сказал: - Мы добились некоторых успехов. Ни"Элиан", ни "Доминик" не сданы полностью. Мы там буквально когтями вцепились в атакующих. Они не могут продвинуться дальше. Но и мы не можем, если не получим новых подкреплений.
Он напомнил Коньи об обещании десантировать еще два батальона.
Коньи ворчливо ответил: - Мне пока дают лишь один. Больше не разрешает Наварр. Но я соберу во всех частях добровольцев, готовых сражаться рядом с вами.
- Еще срочно нужны боеприпасы, - напомнил де Кастри.
Коньи увидел тут возможность еще раз плюнуть в сторону Наварра, чьи указания становились для него все более неудобными. Он закричал: - Вы не можете себе представить, что я должен бороться с Наварром за каждый самолет, летящий к вам! Я ему все рассчитал. Вам там нужно 300 тонн грузов в день. Для их доставки нам нужно около 200 "Дакот". Но у нас есть лишь 100, и поэтому мы можем доставить лишь чуть больше 150 тонн в день. При условии, что нет тумана или низкой облачности. А что делает большой шеф? Он хочет попросить помочь американцев. Но еще за пару дней до того он заявил, что ему не нужна увеличенная американская помощь. При этом присутствовал Ченно, шеф САТ. Он сразу навострил уши. Каждый знает, что все, что он слышит, он рассказывает американской разведке. Только Наварр этого не знал. Кстати, сейчас он сидит в "Мэзон де Франс" и кипит от ярости, потому что я передал ему, что я сначала высплюсь, потом выслушаю доклад о ситуации и лишь потом повинуюсь его приказу и прибуду к нему для доклада. О, небо! Стоит ему сказать всего пару слов, как я взрываюсь! Сегодня я не в настроении выслушивать его мудрствования.
На самом деле в этот последний мартовский день 1954 года между Наварром и командующим войсками в Тонкине Коньи произошла новая тяжелая ссора. Через несколько минут после разговора с де Кастри Коньи заявил своему шефу, что не хочет ни в малейшей степени разделить с ним вину за разразившуюся в Дьенбьенфу катастрофу. Сражение в окруженной котловине целиком и полностью было идеей Наварра. Если бы он, Коньи, по своей должности мог бы его предотвратить, он сделал бы это. Далеко не сегодня стало ясно, каким безумием было добровольно отправлять в глубокую долину войска и ждать, пока противник буквально одним тигриным прыжком нападет на них с окружавших котловину гор.
Наварр, удостоверившись, что никто их не слушает, заклеймил Коньи как ленивого, зараженного колониальной атмосферой пассивного лентяя. Его разведка была никчемной. Направленные им в Дьенбьенфу части оказались большей частью ненадежными, что доказывает количество дезертирств. Солдаты боятся ближнего боя с Вьетминем. Они полагаются только на снабжение по воздуху, причем самое важное, чего они ждут, это "виногель".
- Вы пообещали де Кастри два батальона, - бушевал Наварр, - но это ваше дело. Я приказываю: первый парашютный полк выделяет один батальон для Дьенбьенфу, к нему одну батарею безоткатных орудий. Это все. Больше будет лишь тогда, когда у де Кастри появятся признаки будущей победы. Кроме того, от вас к де Кастри должно быть отправлено следующее приказание. Ему будет официально заявлено, что в Дьенбьенфу на карту поставлена честь Франции. Он обязан это учесть. И он должен поднять боевой дух солдат на требуемую высоту, все равно, какими средствами. Дьенбьенфу не будет сдана. Даже при потере внешних укреплений внутреннее ядро крепости обязательно должно защищаться. Я осматривал крепость, я знаю, что это возможно. Итак, де Кастри должен сделать это. Центральный сектор простирается от командного пункта де Кастри через укрепленные пункты "Жюнон" и"Клодин" до "Изабель", находящейся на самом юге, у дороги на Лаос. Я хочу, чтобы де Кастри немедленно получил от вас соответствующий приказ!
В Дьенбьенфу защитники целый день глядели на небо в ожидании транспортных самолетов, которые должны были сбросить им грузы и солдат для замены погибших. Но в Ханое шли проливные дожди, и ни одна машина не могла взлететь. Потому в долину проскользнули на малой высоте лишь несколько "Хеллдайверов" с американских авианосцев. Они должны были атаковать вьетнамцев, продолжавших вести ожесточенные траншейные бои на левом берегу реки между позициями "Доминик" и "Элиан", где блиндажи, бункеры и стрелковые ячейки постоянно переходили из рук в руки.
Американцы использовали для таких полетов летчиков, не имевших никакого опыта в подавлении наземных целей. Они должны были именно этому научиться в Дьенбьенфу, получить боевую практику. Для многих этот полет оказался и последним. Два самолета были утром сразу же сбиты вьетнамскими зенитными пушками. Они не успели даже найти цели для своих баков с напалмом. Когда они ударились об землю и сгорели в высоком пламени, другие просто улетели. Где они сбросили свои бомбы, защитники Дьенбьенфу так никогда и не узнали.
Долина все в большей степени становилась ловушкой для самолетов, после того как Народная армия удержалась на высотах "Габриель" и"Беатрис", а ранним утром поставила еще дополнительные 37–мм пушки на захваченных за прошедшую ночь вершинах "Доминик" и"Элиан". Пока за пару внешних укреплений этих опорных пунктов все еще шли бои, всего в паре сотен метров от них зенитчики Вьетминя уже контролировали воздушное пространство над крепостью.
В этот момент де Кастри еще недооценил потерю нескольких укреплений самого северного укрепленного пункта "Доминик". Он думал, что решающее значение имеет лишь вершина холма, названная вьетнамцами С-1, за которую все еще продолжались бои, идущие с переменным успехом. При этом он не учел, что с дороги на Туан - Гиао, мимо давно захваченного опорного пункта "Беатрис" и уже взятых внешних укреплений "Доминик", незаметно, можно сказать- в тени боев, подразделения Вьетминя одно за другим просачивались в самую безопасную до сего времени часть долины. Люди с пулеметами, винтовками, минометами, безоткатными орудиями и ручными гранатами. Вскоре они обойдут оставшиеся очаги сопротивления в укрепленных пунктах "Доминик" и"Элиан" и отрежут их от командного центра.
Между холмами на левом берегу местность превратилась в настоящий лунный ландшафт. Воронка за воронкой, наполненные вонючей солоноватой водой, в которой плавали останки погибших, гниющие, распухшие, посиневшие. Куда ни глянь, всюду белые, постепенно чернеющие парашюты, валяющиеся вокруг сотнями. Часто сброшенные на них грузы так и не удавалось достать. Треснувшие ящики с провиантом или боеприпасами, с бинтами или гранатами, их содержимое лежит в грязи, образовавшейся после весенних дождей. Повсюду лежат иконки и презервативы, сигареты и ампулы морфия. Никто не рискнул вытащить их под постоянным артиллерийским огнем. Потому бинты и сыр, радиобатареи и плотницкие гвозди приходили в негодность, как и все прочее, что привозили самолеты из Ханоя, и что не попало уже в руки атакующих, улучшая их затруднившееся снабжение.
Сражение за левый берег реки Нам - Юм распалось на множество отдельных мелких боев, длившихся минуты, часы, дни. Сражались винтовкой и автоматом, штыком и пистолетом, ножом или кулаками. Немногочисленные деревья, оставшиеся в долине, превратились от взрывов и напалма в пугающие черные скелеты.
В зигзагообразных траншеях французов, высокопарно названных ими "метро", которые, однако, достигали лишь уровня бедер, то тут, то там показывалась голова. Когда били вьетнамские минометы, в этих траншеях уже нельзя было ложиться на дно, потому что дождевая вода в них стояла до колен. Кто лег, сразу бы захлебнулся. Тут и там легионеры разводили небольшие костры из остатков снарядных ящиков, чтобы разогреть присланные американцами обеды из порошка или просушить обувь. В крепости уже не моются, не бреются. Французские солдаты стали походить на оборванных, грязных, жалких созданий из фильмов ужасов.
Время от времени проходят похоронные команды, вытаскивающие трупы. Привычным движением они отламывают идентификационную половинку солдатских личных жетонов, прячут ее в сумку, и тянут трупы в одну из заброшенных траншей, где их быстро закидывают сверху парой лопат жидкой земли.
Животных здесь уже нет. Даже стервятники сторонятся этой разорванной взрывами, дымящейся, бледно освещаемой постоянными пожарами долины под черно - серыми облаками. И это весна. Только что начавшийся апрель, помимо своих обильных дождей, принес теплый воздух, уже прогревающийся так, что, по меньшей мере, днем, можно вспотеть.