Коньи заметил с легкой иронией: - Но в Луангпхабанге по - прежнему сидит не только покрытый известью лаосский король Сисоват, но и тысячелетний Будда, а он‑то и защищает страну!
Но Наварр не любил шуток. Он поставил Коньи деловой вопрос: - Думал ли кто‑нибудь в апреле всерьез, что этот Будда сможет сдержать Патет - Лао и Вьетминь, когда они устроили привал в дюжине миль от королевской резиденции?
- Никто! - пришлось признать Коньи.
- Как эти парни так быстро добрались аж до Меконга? Это ведь больше ста километров по прямой от их баз!
Коньи спокойно разъяснил: - Они продвигались тремя группами, каждая по долине реки. Неплохая тактика. Они использовали реки У, Сен и Кхан, все три текут по направлению к Луангпхабангу.
- А мы? Я думаю, у нас есть что‑то южнее, в так называемой Долине Глиняных кувшинов, там ведь стоит целая дивизия?
- Главнокомандующий нашими войсками в Лаосе не отдавал ей приказа на выдвижение. Они уже были окружены с трех сторон; результатом был бы лишь кровопролитный бой.
- А что бы вы делали на его месте?
Этот прямой вопрос ошеломил Коньи, но он быстро нашел ответ: - Я бы начал наступление. Всеми силами, которые смог бы мобилизовать… Если бы Патет - Лао наступали еще один день, они бы взяли не только Луангпхабанг, они бы дошли до Меконга, мой генерал, и тогда у них в руках оказалась бы идеальная линия подвоза на юг. Тогда они смогли бы так снабжать свои войска на юге, что наши проблемы оказались бы совершенно неразрешимыми.
- Но почему же они остановились на расстоянии вытянутой руки от цели?
Коньи пожал плечами. - Было ли это целью? Они неохотно ввязываются в бои за большие города. Даже если они их возьмут, им будет трудно их удержать. И Вьетминь, и Патет - Лао ведут войну не по тем принципам, которым учат в Сен - Сире. То, что нам кажется непонятным, с точки зрения противника совершенно логично. Лично я думаю, что они хотели расширить контролируемые ими области северного Лаоса так, чтобы вызвать к ним внимание, но не настолько, чтобы подвергнуться угрозе со стороны нас или королевских войск. Вьетминь, а возможно и Патет - Лао, очень реалистичны в оценке своих возможностей. Они избегают любого ненужного риска. А имя большого города ничего для них не значит.
- Можете ли вы себе представить, что случилось бы, если бы мы только с двух или трех мощных опорных баз ударили бы по этим трем маршевым колоннам Патет - Лао нашими сильными рейдовыми группами? Мы бы внесли такое смятение в их тылы, что им потребовались бы месяцы, чтобы прийти в себя!
- Предпосылкой были бы именно сильные опорные базы, - заметил Коньи. - Но есть еще один аспект. Мы заметили, что вооружение и оснащение красных быстро улучшается.
- Красный Китай?
- Да, наша разведка считает, что это снабжение осуществляется через Ланг - Сон. Там проходит Индокитайская железная дорога. Автодороги тоже там есть. Многие из нас забывают, что Вьетминь давно уже не изолирован. За ними стоит дружественная ему держава.
Наварр немного помолчал. Казалось, что он слушает вновь заигравшую музыку. У стола появился Салан, спокойный, немного развеселившийся, увидев серьезные лица обоих генералов, пытавшихся решить проблемы. Он передал Наварру сообщение, что пара дам были бы очень рады быть ему представленными. Жены колониальных чиновников, большую часть своего времени в Ханое уделявшие придиркам к своим вьетнамским служанкам и покупкам антиквариата в переулках и на рынках. Наварр поднялся. - Я приду.
Салан насмешливо заметил Коньи: - Ну, Коко, я тебя поздравляю. Со звездой, но и с твоей новой зоной ответственности. Тонкин - это самый большой учебный полигон Франции. И - новый командующий сделает из него показательное место. Выпьем за это по бокалу "Перно"!
Лазарет находился на озере Хоан - Кием, в центре Ханоя, большое белое здание с большими балконами и парком. Ходячие раненые здесь излечивались окончательно. Потом они или возвращались в свои части, или - если были непригодны к службе - возвращались во Францию, как только врачи решали, что на раненого его сограждане дома уже смогут смотреть без ужаса.
Доктора, за исключением двух американцев, изучавших здесь определенные, не очень часто встречавшиеся ранения, были французы, как и средний медицинский персонал. Только некоторые должности среди низшего персонала были заняты аборигенами. Из них состоял и кухонный персонал, за исключением шеф - повара. В основном это были жены солдат, служивших либо в войсках Бао - Дая или непосредственно под французским командованием.
Гастона Жанвилля в госпитале знал каждый - от главного врача до водопроводчика. Когда его снова привезла санитарная машина, его уже ждал на входе один из помощников повара и сразу сказал, что месье комендант был бы очень расстроен из‑за того, что Гастон не пришел на обещанную игру в карты, а сейчас он ждет в комнате для игр.
Комендант Прюнелль, коренастый, краснолицый бретонец, сидел в пижаме за одним из маленьких столиков и пытался отстегнуть протез, заменявший ему левую ногу. Протез был плохо подогнан, кроме того, культя еще очень болела. Потому комендант снимал деревяшку всегда, когда ему не нужно было ходить. Но сейчас у него возникли трудности с крепежной шиной, и он так разозлился, что просто швырнул протез, как только ему удалось от него освободиться. Как раз в этот момент Гастон Жанвилль весело вошел в комнату. Протез угодил ему в живот, у Гастона от удивления глаза полезли на лоб и он, подойдя поближе, спросил: - Эй, Поль, не хотел ли ты меня лишить мужского достоинства?
Комендант только прорычал: - Этого мне не удастся. Ты даже и с одним яйцом станешь королем на Рю Блондель. Что, ты снова устроил свою игру с обезьяньим укусом?
- Тсс! - прошипел испуганно Гастон Жанвилль. Он огляделся, но дверь была закрыта, и кроме них никого в комнате не было.
- Меня до сих пор удивляет, что они еще принимают твои представления за чистую монету. Даже врачи! Главврач как раз перед звонком просил меня успокоить тебя во время игры.
- Ну, так сделай это! - удовлетворено ухмыльнулся Жанвилль. Он схватил уже приготовленную колоду, перетасовал и раздал, пока его собеседник на второй карте не поднял руку - заранее договоренный знак. При игре в карты они оба редко разговаривали. Но сегодня было иначе. Когда комендант открыл две свои десятки, Жанвилль удивил его двумя тузами. Комендант провел черточку на листке, потом покачал головой и сказал: - Мне бы твою удачу! Но - берегись, если она вдруг тебя оставит!
Он имел в виду не столько карты, сколько то, что вытворял Жанвилль в Ханое с тех пор, как стал считаться выздоравливающим с очень малой надеждой на полное выздоровление.
Они оба встретились в первый раз еще в Алжире, потом начавшаяся Индокитайская война привела их сначала в Сайгон. В то время Гастон Жанвилль еще был подчиненным коменданта, и как раз в те дни в бою впервые комендант был ранен выстрелом в плечо. Рана ужасно кровоточила. Жанвилль, которого тоже ранили, но легко, вытащил коменданта из‑под обстрела, перевязал и позаботился о том, чтобы санитары как можно быстрее перевезли его к перевязочному пункту. Комендант с тех пор считал Гастона своим спасителем и очень жалел, когда того перевели на дальнее патрулирование в Лаос. Они снова встретились здесь в Ханое, в лазарете, когда Гастона Жанвилля уложили на свободную койку рядом с комендантом и попросили старшего офицера немного позаботиться о нем. Этот человек был полностью не в себе, его следовало бы связать, но как раз этого и хотелось бы избежать.
Комендант, наслаждавшийся привилегией двухкоечной палаты, потому что главный врач порой приходил поиграть с ним в карты, сразу же узнал Гастона, но капитан был без сознания, измученный желтухой и, очевидно, тронувшийся умом. Так продолжалось несколько дней, пока однажды вьетнамка - медсестра утром не присела на его кровать, чтобы проверить пульс. Тогда Жанвилль впервые заговорил. Он попросил девушку: - Покажи мне твою задницу, чтобы я узнал, не Дунг ли ты!
Комендант встал и посмотрел на безразличное лицо Жанвилля. Неужели у парня нервный срыв? Медсестра испуганно убежала. Через какое‑то время комендант спросил своего соседа: - Эй, Гастон, почему ты так испугал девочку? У тебя что, не все дома?
Это был первый и, наверное, единственный раз, когда Жанвилль потерял самообладание. Он посмотрел на соседа, узнал его и взволнованно прошептал: - Поль, ты! Они снова попали в тебя? Куда на этот раз? Комендант молча убрал одеяло, и Жанвилль увидел, что у коменданта нет ноги. И комендант так застонал, что Жанвилль, которого тот знал как очень мужественного солдата, вдруг заплакал.
- Что с тобой? - недоверчиво спросил комендант. - Ты на самом деле "того"?
- Но у нее… след от укуса обезьяны на ягодице! - попробовал Жанвилль еще раз. Но коменданта не так легко было запутать. Он сказал приглушенным голосом, хотя кроме них никого в палате не было: - Оставь свой цирк, малыш. Ни один псих не плачет, когда встречает друга, которому оторвало ногу. Ну, как - в чем же дело? Все надоело?
После долгой паузы Жанвилль, наконец, ответил: - Поль, мое терпение лопнуло. Я больше не могу.
- Лаос?
- Не только. Все.
Тут одноногий комендант узнал, что Гастон во время своего долгого одиночного перехода, когда он уже был недалеко от бывшей укрепленной линии французов у Хоа - Бинь, на Черной реке, заболел. Мучаясь от жара, он спрятался в кустарнике между обломков танков и пушек, потерянных здесь в боях год назад, и хотел умереть. Когда он пришел в себя, то оказался лежащим на бамбуковой циновке, в домике на сваях. Через какое‑то время появилась древняя старушка из племени муонг, которое проживало здесь, и принесла ему похлебку с горьким вкусом. Он был в безопасности, сказала она ему, но должен выпить, и тогда болезнь уйдет. Жизнь человеческая дорога, сказала она ему, и из врага всегда может выйти друг. Странно.
- Желтуха прошла, - рассказывал Жанвилль. - Я встал на ноги. Люди в поселке были очень добры ко мне. Они говорили, что я могу остаться у них. Мне не нужно возвращаться к чужеземным воинам. Я помогал им на разных работах, потому что мужчин в деревне было очень мало. Бабушка, ухаживавшая за мной, хотела, чтобы я женился на ее внучке, я чувствовал это. Она была наивной, но такой добродушной, каких я никогда не встречал. Внучка была в милиции Вьетминя. Она думала, что я дезертировал, и предложила мне остаться в деревне. Я долго пробыл там. Это мирные люди, и они заботились обо мне, как о собственном сыне. Когда я полностью собрался с силами, я ушел. Они не пытались меня удержать, они только сказали, что если я захочу жить в мире, я всегда смогу к ним вернуться. Жизнь, как в другом мире, Поль…
- А девочка? Красивая?
- Ну, она мне нравилась. Но думаю, больше своим характером. Она была ко мне не просто дружелюбна, как относятся к гостям, она была доброй.
- Зачем же ты тогда ушел? Война заканчивается, это все чувствуют. И каждый умный человек чувствует, что мы ее проиграем. Если уж они ухаживали за тобой в деревне, пока смерть не отступила, ты правильно поступил бы, мой мальчик, если бы остался у них. Я бы на твоем месте остался. Как называется это гнездышко?
- Ксом - Донг.
- Никогда не слышал. А что ты хочешь здесь?
Жанвилль долго обдумывал свой ответ. Ему казалось, что он как бы вынужден открыть свои карты во время игры. Но комендант был его другом.
- Я хочу быть уволенным со службы в законном порядке, - объяснил он. - Процесс уже начался. Главный врач проверял меня; он не догадывался, что я понимаю все, что он говорил своей ассистентке. Он попросил ее подготовить запрос на мое почетное увольнение со службы по состоянию здоровья. Это с правом на пенсию и с билетом на корабль домой.
- Потому‑то ты все время повторяешь номер с обезьяньим укусом?
- Я не могу продолжать поступать по - прежнему, - серьезно сказал Жанвилль. - Мы всегда знали, что это нечестная война. Самая грязная, которую только можно придумать: техника против людей, страдающих от голода. Только потому, что Франции не хватает доходов. Пойми, Поль, какое несчастье, когда узнаешь врага в таких обстоятельствах, какие выпали на мою долю…
- Или наоборот, счастье, - пробормотал комендант.
- Я думал, что буду защищать тут честь трехцветного знамени. Вместо этого я оказался пособником в грандиозной краже. Все прошло. После Ксом - Донга я при каждом своем выстреле буду видеть перед собой лицо старой бабушки из домика на сваях. С дыркой во лбу. Мог бы ты это вынести?
Комендант долго думал, а потом ответил:
- Я не вижу такого лица перед глазами, малыш. Но я все понимаю. Если дело обстоит именно так, то лучше всего для тебя - демобилизоваться. Мыслим вроде тех, что в твоей голове, парализуют солдата в самый ответственный момент. А результат в большинстве случаев один - солдат мертв. Продолжай свой номер, даю тебе слово, что я тебя не выдам. Я тоже скоро буду дома и там я смогу долго размышлять, стоило ли все это моей ноги…
Появился врач. За его спиной была видна испуганная медсестра. Жанвилль закрыл глаза.
- Он буйствовал, как я слышал?
- Чепуха, - проворчал комендант. - У него не в порядке с головой. Чокнутый. Я многих таких встречал. Он ни к чему не годен. Но не опасен. Он ничего никому не сделает плохого.
- Это если нам придется принять по отношению к нему меры безопасности, - заметил врач.
Но комендант покачал головой. - Безвредный шут. Я присмотрю за ним, чтобы он не выпрыгнул из окна. А сестра пусть успокоится.
Вскоре Жанвилль снова был на ногах. Гастон - шут, как называли его все в лазарете. Он бродил по городу, его узнавали все патрули. Гастон - шут стал одним из тысяч других явлений Вьетнамской войны; к нему начали привыкать.
Комендант раскрыл свой туз и десятку и поставил черточку на своем листке. Потом он сказал: - Главный врач хочет тебя видеть. Увольнение. Сестра мне рассказала. Бумаги уже пришли. Пароход уходит из Хайфона.
Когда Жанвилль радостно и удивленно взглянул на него, комендант продолжил: - Я буду скучать по тебе, мой мальчик. Передавай привет от меня тем бистро, в которых есть более порядочные красные, чем здесь!
Жанвилль бросил карты. У двери он поднял протез коменданта и бросил ему.
В приемной главврача он снова глупо ухмыльнулся и с напускной секретностью прошептал секретарше: - Я снова не нашел Дунг. Но я сегодня вечером пойду в дом пятисот девушек и попрошу их всех показать задницы…
- Да, да! - прервала его нетерпеливо секретарша. Она пододвинула к нему формуляр, на котором он должен был написать свое имя, затем передала ему направление в Хайфон. - Шеф, к сожалению, не смог вас увидеть еще раз. Ему пришлось уехать в главное командование Тонкина. Хорошего путешествия!
Гастон Жанвилль так и не попал в Хайфон. В то время, когда пароход оттуда направился в Сайгон, он уже находился в пятидесяти километрах к западу от Ханоя. Еще двадцать пять километров, и он будет в Ксом - Донге, деревне из хижин на сваях, такой же, как и все другие в Лаосе, где Жанвилль был еще солдатом. Девочка Ба, которая всегда носит с собой старинный французский карабин, будет там. Он объяснит ей, что теперь он свободен, без присяги какому‑либо флагу и что он никогда не станет убивать людей в отдаленных деревнях. Он видел перед собой бабушку с почерневшими от жевания бетеля зубами, и был счастлив, что его мысли не омрачены дыркой от выстрела в ее лбу.
НАВАРР ЗАМАХИВАЕТСЯ ДЛЯ УДАРА
Штаб регулярных вооруженных сил Демократической республики Вьетнам находился в горах на освобожденном севере страны. Место было безопасным, потому что противник не мог своими силами вести действительно эффективную разведку. Все, кто тут работал, размещались в скальных гротах, дававших дополнительную защиту на случай возможного авианалета. Кроме того, местность охраняла целая сеть постов, разместившихся на большом расстоянии и не терявших бдительности.
Ань Чу был одним из солдат, обученных в новой народной армии. Раньше он был в местной самообороне в Ханое, а теперь считался опытным начальником охраны. До того, как стать солдатом, он работал слесарем - водопроводчиком. Он разбирался в трубах и сливных бачках, мог паять металл и нарезать резьбу. Кроме того, он вообще легко впитывал в себя любые знания и умения. Когда бы в его подразделении не было бы лекции, доклада или вечернего мероприятия, его всегда можно было бы найти там. Лишь недавно армейское командование направило лектора с серией докладов о создании республики, и потому Ань Чу неоднократно менялся со своими сослуживцами, лишь бы не пропустить ни одной фразы. В своем блокноте, отобранном у убитого врага, было множество пометок - Ань Чу умел писать, читать и считать. Он ходил в одну из секретных школ еще в то время, когда японцы оккупировали Вьетнам. В сентябре 1945года, когда была провозглашена республика, ему было тринадцать лет. В 16 он уже вступил в отряд самообороны. Когда он видел молодых солдат, вступавших в новые дивизии, то считал себя чуть ли не ветераном по сравнению с ними. Он провел столько боев, что уже не мог вспомнить все их подробности.
- Начальник караула! - позвали его. Он еще сильнее пригнулся в тени дерева баньян, чьи воздушные корни растут так плотно по направлению к земле, что образуют прекрасное укрытие. Через мгновение он смог увидеть, что это один из курьеров, поддерживавших постоянное сообщение между главным штабом и Ханоем. Часовой подвел курьера к нему.
Ханой, как и прежде, оставался центром партийной работы и основным центром разведки. Это была столица Демократической республики Вьетнам, даже если она все еще была оккупирована врагом. Курьер, похоже, сильно устал; он прислонился к стволу дерева и ждал. Его лицо казалось совсем бледным в свете Луны. Этот человек был уже не молод.
Подошел часовой. Ань Чу проверил курьера: - Пароль?
Тот ответил: Вьет - Бак.
Тогда Ань Чу вышел из темноты и поздоровался. Он должен был провести курьера к дежурному офицеру штаба, таков был приказ. Потому он только кратко спросил, все ли в порядке, и когда курьер заверил его, что слежки за ним не было, Ань Чу провел его по тайным тропинкам по непроницаемой местности к гроту, в котором находился дежурный.
Офицер выслушал доклад, позаботившись о том, чтобы курьеру дали теплой питьевой воды, и предложил ему сигарету. Все сообщения передавались только устно. Таким образом, врагу не мог попасть в руки ни один документ, которым тот мог бы воспользоваться.
Было начало лета. Днем температура поднималась выше тридцати градусов, но по ночам, особенно в горах, было довольно холодно, поэтому люди из долин, особенно из дельты Красной реки, районов вокруг Ханоя, сильно мерзли. Ань Чу принес курьеру одеяло, который тот смог повесить на плечи. Он и сам еще не привык к холодным ночам в горах. Уходя на ночное дежурство, он натягивал на себя всю одежду, которая у него была.