Изготовление плетня оказалось не таким легким делом, как показалось сначала. В отряде не было топора. Лозу резали ножами, а их было всего лишь три: одна финка, кухонный с широким лезвием и маленький перочинный, о котором Ефим сказал, что им только блох колоть. Лоза нужна была самая толстая, ее бы топориком рубить, а не ножами, которые вскоре затупились так, что и не резали и не пилили.
К полуночи партизаны поняли, что самое трудное в их деле - это заготовка лозы. Руки у всех были натерты до крови. Но работали по-прежнему яростно, ожесточенно.
Утром, когда немцы опять завели свою "шарманку", начали кричать в громкоговоритель, агитировать и уговаривать, к заготовителям лозы прибежал запыхавшийся от счастья Михаил.
- Давайте ножи, точило нашел! - почти закричал он.
Этому сообщению обрадовались не меньше, чем если бы узнали, что немцы совсем ушли и путь свободен. Острый нож был сейчас главной мечтой лозорезов.
- Так, товарищ командир, вы сюда точило тащите, - попросил один из бойцов Стародуба.
- Это валун величиной с копну. Он весь в земле и только небольшая макушка сверху, - ответил Михаил. - Давайте ножи, я пойду наточу, а вы отдохните. Ефим, готовь завтрак, искроши половину хлеба. Первыми накорми лозорезов.
После завтрака с новым рвением взялись за дело. Теперь на резке лозы управлялись двое - Михаил и Ефим, а остальные занялись плетнем.
Но немцы к обеду тоже зашевелились. Они еще раз предупредили по радио, что не желают гибели русских героев и особенно снайпера, но закончили свою речь угрозой в тринадцать ноль-ноль все живое на острове уничтожить.
Михаил пошел на совет к Стародубу. Узнав о том, как идут дела с плетнем, Стародуб, немного подумав, заговорил тихо, с расстановкой. Ему, видно, было хуже, чем вчера. И все же он нашел в себе силы говорить.
- Во что бы то ни стало оттянуть атаку. Врите что угодно. Обещайте сдаться к вечеру. Только бы дотянуть до ночи.
- У меня такая мысль, Сергей Петрович, - заговорил Михаил, чтобы дать больному отдышаться. - Выйду к ним на переговоры.
- Только не ты! - нетерпеливо возразил Стародуб.
- Ну хорошо, Ефим. У него голос как иерихонская труба, - поправился Михаил. - Он скажет, что сейчас мы решили сделать операцию раненому, вытащить осколок. И потом готовиться к возвращению с острова на милость победителей. Для пущей убедительности попросим их не стрелять, если мы разведем костер, чтоб нагреть воды для промывания ран.
- Убедительно, - согласно кивнул Стародуб.
- А костер разведем в дальнем конце острова, где никого у нас нет. Если не вытерпят, начнут стрелять по костру, ну и пусть смолят.
- За полдень, если они начнут нервничать, можете даже вывесить белый флаг…
- И будто бы начать восстанавливать кладку, - закончил Михаил. - В общем попробуем протянуть до вечера.
Не дожидаясь времени назначенной атаки, Михаил послал Ефима на переговоры. Повесив на палку белую рубашку, Ефим вышел к тому месту, где была кладка, и окликнул немцев.
Те тоже выслали своего парламентера. Переговаривались, а вернее, перекрикивались через болото они долго, потому что Ефим по каждому вопросу советовался с замаскировавшимся позади Михаилом. Да и немецкий солдат, видно, отвечал не сам, тоже прислушивался к голосу командира.
Немцы предлагали проложить свою кладь к острову. Но партизаны отказались под тем предлогом, что им это сделать легче, поскольку у них под руками готовые жерди.
Время для начала восстановления кладки было намечено на 16 часов.
Вскоре на осажденном острове задымил костер. А партизаны еще с большим напряжением продолжали делать плетневые щиты.
Михаил послал на это дело даже пулеметчиков и стрелка, просидевших ночь в засаде. В окопе за пулеметом теперь сидел Ефим. А в другом месте с винтовкой залег Михаил.
Было без десяти шестнадцать, когда на немецкой стороне заметили сигнализацию зеркальцем с осажденного острова. Немец, наблюдавший за островом, понял, что зеркальце поблескивает с определенной закономерностью. И догадался, что это азбука Морзе. Он доложил начальству, и вскоре в его окоп прибежал ефрейтор, который стал записывать то, что сигнализировало зеркальце.
Кто-то из партизан сообщал, что он втайне от своего начальства хочет вступить в сговор с немцами, ели они потом сохранят ему жизнь. В знак того, что сигнал его получен, он просил ровно в шестнадцать вместо обычного "Русские солдаты" сказать по радио:
"Партизаны".
Так и получилось. В шестнадцать ноль-ноль с немецкой точностью заговорило радио.
- Партизаны! Мы боимся за судьбу вашего раненого товарища. Ведь у вас никаких медикаментов. Немедленно решайте вопрос о переходе к нам, и мы спасем вашего больного, а вас сытно накормим.
"Когда птичку ловят, ей ласково поют", - с хитрой улыбкой прошептал Михаил.
Немцы уговаривали, ублажали, грозили.
А зеркальце сообщало:
"Не верьте брехне нашего политрука. Раненого мы не оперировали. Политрук просто тянет время, не хочет, чтоб мы сдавались живьем. А мы вторые сутки голодны. Просим, поддержите нас пулеметным огнем. Мы с ним расправимся сегодня ночью, восстановим кладку и перейдем к вам. Сигналом будет костер, который мы зажжем в два часа ночи. Ударьте по костру. Согласие сигнализируйте по радио словами: "завтра вы умрете от голода"".
Немцы оперативно вставили эти слова пароля в конец своего выступления по радио. И, видимо, для острастки дали несколько пулеметных очередей в сторону острова, но на этот раз стреляли выше обычного.
Михаил пришел к Стародубу и с веселой улыбкой вернул ему серебряный портсигар с никелированной внутри, зеркально чистой крышкой.
- Ну? Поверили? - так и рванулся раненый.
- Кажется, клюнуло, - сверкнув белым зубом, улыбнулся Михаил.
После жаркого дня туман над болотами поднялся сразу же, как зашло солнце. И партизаны тут же поволокли первый щит на болото. Впереди на "лыжах" шли земляки-вологодцы. Когда положили первый плетень и понесли по нему второй, оказалось, что плетень хорошо держит человека, идущего даже с тяжестью. Значит, носилки с раненым пройдут!
В двенадцать часов двое самых сильных, хотя и неравных ростом, Михаил и Ефим, уже несли раненого на двух длинных палках, выстроганных из жердей, что были на кладках. Рассчитали, что чем длиннее носилки и чем дальше друг от друга идут бойцы, несущие их, тем меньше вдавливается плетеная дорога.
К тому времени, когда на острове должен был вспыхнуть костер, сигнал для немцев, Михаил снял пулеметчика с поста, и последними они покинули остров. С огромным, правда, трудом им все-таки удалось утащить первый щит на болото, чтобы в случае погон и немцы не смогли сразу же пойти по дороге, построенной партизанами.
Светало, небо на востоке прохладно зеленело, когда отряд дошел до конца незнакомого острова и остановился возле речушки.
- Кто умеет плавать, огребаясь ногами, а руками держать тяжесть? - спросил Михаил.
Таких оказалось трое, а сам он четвертый.
- Вчетвером не сумеем вплавь перенести носилки так, чтобы не намочить Сергея Петровича, - огорченно заметил он.
- Сумеем! Волоком, - вызвался Ефим. - Если носилкам привязать веревку и одному тащить с другого берега, то достаточно пловцам только немного поднимать снизу носилки, и они поскользят, как лодка.
Веревку вязали из ремней, рубашек, портянок. Близкая свобода делала людей сильными, находчивыми, решительными. Наконец все разделись и пошли в воду, держа одежду над собой.
Вскоре и речка осталась позади, так же как и остров, и болото с немцами на берегу, которые в конце концов подняли ураганную стрельбу. Партизаны вошли в сухой смешанный лес, где было тихо и, казалось, даже тепло. Посмотрели друг на друга и молча обнялись. Гулко билось сердце. Одно сильное, мужественное сердце партизанского отряда. Стародуб посмотрел на своих друзей и пальцем подозвал их всех.
- Спасибо. Всем выношу благодарность от имени командования сто семьдесят шестого полка, - тихо и торжественно сказал он.
Миша недоуменно посмотрел на командира.
- Не думай, Миша, что у меня жар и бред, нет, - продолжал Стародуб. - Вы сейчас спасли и себя, и меня, и знамя нашего полка. - Он повернул голову и умоляюще посмотрел на Михаила. - Прости Миша, что я не сказал тебе сразу, но нам с тобой было не до того. А теперь скажу всем: знамя моего полка спрятано в окопах Быхова, где перед войной стоял наш полк.
- Мы найдем его, соберем людей, и полк снова начнет действовать! - горячо подхватил Михаил.
- В тылу врага такой полк может творить еще больше, чем на фронте! - крепко сжав свой увесистый кулак, добавил Ефим.
И партизаны тут же стали обсуждать план похода к Быхову.
Здесь, во вражеском окружении, они особенно остро почувствовали, как много значило само понятие "знамя полка".
Знамя для этой горстки блуждающих по лесам воинов было теперь не только символом воинской чести и доблести. За этим словом стояла Родина, зовущая, словно мать, попавшая в беду.
Стрельба позади все усиливалась. Над лесом просвистело несколько мин. Взорвались они в разных местах, далеко от цели. Немцы, видно, открыли обман, прорвались на остров и стреляли через болото наобум.
Лодка подплывала к знакомому месту. Михаил сидел на носу и внимательно смотрел на деревья по правому берегу, искал то единственное, за которым нужно повернуть направо, чтобы причалить против лагеря. По мере приближения к нему Михаил чувствовал, что сердце бьется все сильней, а во рту сохнет, как в жаркий день, и думает он больше всего о воспитательнице, оставшейся в этой глуши с осиротевшими детьми. Бледная, очень красивая, стоит она на берегу и ждет его.
"Черт возьми! - выругался Михаил про себя. - Неужели влюбился? Нашел время!"
Вот и старая, наклонившаяся к воде ольшина с зеленой бородой мха под нижней веткой. По знаку Михаила лодка круто завернула вправо и, прошуршав по чахлому камышу, уткнулась в торфянистый берег.
Михаил выскочил на берег и тут же услышал над самым ухом:
- Стой! Кто идет? Пароль!
И хотя голос был явно детский, Михаил невольно схватился за пистолет. Но тут же узнал Адамчика, стоявшего в дупле старой огромной вербы. Мальчишка весело улыбался.
Лагеря Михаил не узнал. Слева, по ходу от реки, было повалено еще несколько огромных берез и елей, создававших довольно надежный барьер, А справа одна за другой бойко выглядывали из земли оконцами три землянки, сделанные по всем правилам строительства таких жилищ. Крыша каждой землянки была обложена дерном и сливалась с землей, покрытой травой. То, что это землянки, выдавали только оконца, поставленные прямо над землей, да двери, тоже до половины скрытые под землей. Даже дымоходы были замаскированы сверху корявыми березовыми ветвями.
- Да когда ж это вы успели построить? - удивленно спросил Михаил.
- Одну еще до прихода ваших. А две уже вместе, - гордо, словно был главным в этом деле, ответил Адамчик. - Дерн носили мы сами, ребята.
- А окна, двери откуда?
- Когда лили сильные дожди, товарищ комиссар плавал куда-то на лодке и привез. Даже кирпичей достал для печки. Наверно, из заброшенного дома.
"Да-а. Батальонный комиссар превратился в начальника хозяйственной части этого детдома", - подумал Михаил и вдруг остановился в растерянности.
Из ближней землянки выскочила Эля в сопровождении троих ребятишек.
Мальчишки ухватились за Михаила, как за родного. А Эля остановилась на почтительном расстоянии и, вытирая пальцем слезы, смотрела на него с нескрываемым восторгом. На несмелое приветствие Михаила она одними губами прошептала:
- Хорошо. Ой, как хорошо, что вернулись…
Не находя, что ответить, Михаил виновато оглянулся и тихо промолвил:
- У нас тяжелораненый там, в лодке.
Эля тут же побежала к речке.
А из землянки уже выходили знакомые и незнакомые партизаны.
НА ВИДУ У ВРАГА
САМ СЕБЯ ПЕРЕХИТРИЛ
ПРОПАЛИ БЕЗ ВЕСТИ
Наступили холода. Лужицы по утрам покрывались прозрачным хрусталем. И Стародуб стал опасаться, что затепло не успеют забрать знамя, а когда земля промерзнет, да еще и снегом покроется, искать будет труднее.
И вот в одно холодное утро, когда дыхание приближающейся зимы стало особенно явственным, он сказал Михаилу, что надо готовиться к походу.
- Правильно! - обрадовался Михаил. - Вы нарисуете карту, а мы сами найдем. - Да, клад графа Монте-Кристо был вон в каком тайнике, и то нашли. А уж на своей земле-то не отыскать, - уверенно заметил Володя Кравчук.
- Сокровища графа Монте-Кристо охранялись только морскими прибоями да чайками, - задумавшись, возразил Стародуб. - А наш клад, может быть, теперь под гусеницами фашистских танков. Знамя спрятано в окопе, недалеко от наших казарм. Немцы могут воспользоваться нашими казармами…
- Это верно, - согласился Дмитрий Артемьевич, - И все-таки мы пойдем без вас, дайте только подробный план.
- Нет, я сам буду искать.
- Тогда это будет не скоро, а зима на носу.
- Мы поплывем на лодках. За неделю доберемся, и я за это время на ноги встану.
- Это рискованно, - заметил Чугуев, - рана у вас серьезная, так скоро не заживет.
- Поверьте мне, - умоляюще глядя в глаза батальонного комиссара, говорил Стародуб, - я чувствую, что скоро начну ходить. В лодке я поправлюсь. Ведь плыть целую неделю.
Но на стороне Чугуева оказался весь отряд, и пришлось Стародубу чертить план места последнего боя да рассказывать все, что помнил о местности…
В этот же день отряд на трех лодках отправился вниз по течению. Элю взяли в качестве санитарки. А Чугуев, Стародуб и доктор с тремя бойцами остались хозяйничать в лагере.
По опушке леса мела колючая стремительная поземка. В лесу было тише, но все равно руки и ноги мерзли. Приходилось пританцовывать, переминаться с ноги на ногу и дуть на руки. А командир и комиссар с рассвета стояли в ольшанике, рассматривали в бинокль село, казармы в километре от села и развороченную землю чуть в стороне от казарм - место, где были окопы. Были. Но где они начинались и где кончались, попробуй теперь узнать. На месте боя взорвалось не меньше десятка бомб, которые все разворотили, все перековеркали. И тем не менее Михаил надеялся, что командирский окопчик цел. Стародуб ушел с поля боя последним. Знаменосец закапывал знамя уже будучи тяжело раненным. В полночь немцы прекратили артиллерийский обстрел, и Стародуб ушел из окопа в лес. А утром едва ли немцы еще стреляли. Ведь казармы и окопы вокруг них не проявляли никаких признаков жизни. Так рассуждал Михаил, вспоминая рассказ Стародуба. И все же тревога не покидала его. Казармы действительно оказались занятыми фашистами. За полдня Михаил насчитал двенадцать немецких солдат, которые крутились, в основном, возле крайней казармы. А ровно в час дня из села показался целый взвод, с бравой песней шедший по проселочной дороге к казармам. По форме Михаил никак не мог определить, какого рода войск эти солдаты. Вооружены они были автоматами. Только командир шел с пистолетом на боку.
Взвод еще был далеко, а обе двери крайней казармы раскрылись нараспашку.
- Непонятно, - только и сказал Михаил, передавая бинокль комиссару.
Но долго комиссару не пришлось пользоваться биноклем. Немцы на ходу разделились на две группы и вошли в открытые двери казармы. А минуты через три они стали выводить оседланных коней.
- Кавалеристы! - вскрикнул Михаил и, выхватив бинокль, прилип к окулярам.
Дмитрий Артемьевич с доброй улыбкой сказал:
- Ты смотришь на них голодным волком!
- Сейчас бы вскочить вон на того вороного с белыми копытами и ускакать в степь, - отвечал Михаил, глотая слюну. - Ветер в ушах поет. Крылья вырастают.
- Да-а, представляю, что бы ты творил, если б тебя в степь во главе кавалерийского отряда пустить по тем местам, где Щорс водил свои полки! - явно любуясь другом, промолвил Дмитрий Артемьевич.
- Не было бы фашистам покоя ни днем на ночью! - услышали оба у себя за спиной и резко обернулись.
Рядом стояла Эля с солдатским котелком в руках.
- Меня послали к вам с чаем. Вот хлеб и сало, поешьте, ведь вы с самого утра…
- Что за чай! - сердито и встревоженно спросил комиссар. - Вы что там, костер развели?
- Ребята ходили в лес, за три километра отсюда. Там дым по лесу расходился, - пояснила Эля. - Но ведь согреться вам надо.
- Смотрите, смотрите, как он скачет! - воскликнул Михаил, опять приставив к глазам бинокль.
- Да, они-то скачут здорово, - задумчиво ответил комиссар, подавая Михаилу кусок хлеба с салом и жестяную кружку чаю. - А как мы будем от них скакать, если не сумеем подойти бесшумно?
- Никакого шума, конечно! - отрезал Михаил. - Вот же Элеонора Семеновна подкралась к нам так, что и не заметили. - И, передав Эле бинокль, он кивнул Дмитрию Артемьевичу, и они уселись возле чайника.
- Смотрите, Эля, и считайте лошадей и солдат, попросил комиссар. - Может, мы ошиблись.
- Вы сколько насчитали?
- Сорок два коня, - ответил Михаил. А солдат с ефрейторами тридцать шесть.
- Значит, у них шесть командиров? - сделала вывод Эля, глядя в бинокль. - А где же спрятано знамя?
Михаил, залпом выпив свой чай, встал, чтобы показать, где что расположено.
Дмитрий Артемьевич нарочно остался возле чайника. Он знал, что значит для Михаила Эля, хотя и не подавал никакого вида.
Через полчаса Эля с большой неохотой ушла к отряду. Немцы водили лошадей не больше часа. Увели их обратно. А сами, зябко поеживаясь, возвратились во вторую казарму. Тут они и остались ночевать.
Ночь пришла холодная, ветреная и, на счастье партизан, мглистая. В такую ночь можно подойти к часовому вплотную - и не заметит.
Михаил предложил после того, как найдут знамя, выкрасть лошадей. План его был дерзок и короток. Снять часовых. И, не поднимая большого шума, чтоб не разбудить солдат, вывести лошадей. А уж если в казарме, в которой ночевали солдаты, что-нибудь заметят, открыть огонь, отрезать путь к конюшне.
- Не стоит гнаться за двумя зайцами сразу, - ответил комиссар. - Сделаем главное, а там будет видно.
К окопам партизаны подошли, когда немец протрубил отбой.
- У них и труба-то лает по-собачьи, - прошептал Ефим Михаилу.
После отбоя во второй казарме сразу же погасли огни. Остался один, видно, у дежурного. В снежной мгле этот огонек чуть желтел тусклым размытым пятном. Командир, комиссар и Ефим долго стояли впереди отряда, присматриваясь, прислушиваясь. Наконец Михаил прошептал:
- Ефим, бери одного бойца и леском подкрадись к казарме. Пока мы тут будем искать, ты подержи на мушке часового, а твой напарник пусть остается по эту сторону казармы и смотрит в нашу сторону. Я помашу спичкой, когда закончим. Сразу возвращайтесь. Иди.
Ефим молча вернулся к отряду, стоявшему в пяти метрах. Навстречу ему вышла Эля, словно почувствовав, зачем он идет. Увидев ее, Ефим, молча, положив руку на плечо, увел с собой. Когда вошли в березнячок, Ефим шепотом объяснил задачу. Эля горячо пожала ему руку и спросила, нельзя ли ей следить за часовым.
- Там нельзя подойти так близко, чтоб можно было метнуть кинжал, - объяснял Ефим, вспомнив, как метко, на зависть всему отряду, Эля бросает кинжал.
- Вы правы, - кивнула Эля, примирившись со скромной ролью связного, ждущего сигнала командира.