- Товарищ командир! Гранат четыре ящика. А винтовки никудышные. Их надо сперва в ремонт.
- А патронов много?
- Три ящика.
- Патроны и гранаты заберите, а винтовки оставьте.
- Все оставить? - недоуменно переспросил Соколов.
- Все! И отходите в лес. Я вас догоню.
- Но винтовки эти еще могли бы…
- Выполняйте! - резко оборвал командир и незаметно мигнул Соколову, мол, делай как приказываю, а потом все объясню.
И когда Соколов ушел, Михаил заговорил тихо, озабоченно:
- А теперь, Степан, давай подумаем, как сделать, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Кстати, ты не сказал, где же сам комендант.
- Он ехал все время со мною. А возле леса встал. "Ты, - говорит, - жарь на всех скоростях, тебя не тронут. А меня знают. И сам пропаду, и тебя подведу. Я, - говорит, - пешком проберусь. Дорогу в Броды я знаю". Пришлось подчиниться.
- Если б ты проскочил, то кому бы сдал оружие?
- Он приказал въехать во двор комендатуры и ждать его возвращения. Просил передать своему заместителю, чтоб тот приставил к машине часового, а брезента с груза не снимал.
- Хитрый! - понял Михаил. - Он боится, что немцы дознаются о тайно привезенных гранатах. Ну тогда я решил правильно.
- А как вы решили? - спросил Степан.
- Я решил сделать тебя героем рейха!
Степан побледнел.
- Да ты не бойся, - успокоил Михаил. - Садись и слушай меня внимательно.
Степан послушно сел, вытирая вспотевший лоб.
- Мы сейчас уйдем. А ты соберешь винтовки - и в кусты! - наставлял Михаил. - Спрячь эти дрянные винтовки - и пешком в Броды. Тут и комендант подоспеет. Доложишь ему, почти что как было. Как подбили машину, как она пошла кувырком. А дальше уже хитрость. Ты скажешь, что считал самым важным для коменданта только то, что он получил от шефа. Поэтому, когда вылез из кабины и понял, что никого поблизости нету, ты перво-наперво собрал винтовки и поволок в кусты. А когда стал возвращаться к машине, чтобы забрать и патроны, появились партизаны, или назови им в угоду бандитами. Ну и тогда ты снова в кусты и убежал в село. Как думаешь, комендант побоится заявлять, что у него отняли гранаты?
- Ну конечно же. Раз они тайные. Ведь немцы, когда пришли, сразу приказали все советское оружие стаскивать на склад. А кто ослушается, расстрел.
- Вот и хорошо. Значит, комендант будет рад, что спасены винтовки, а с ними и голова на плечах. А про гранаты он еще и тебя попросит молчать.
- Так я ж ему и не скажу, что знал, какой он груз взял у свояка.
- А вот это правильно! Действуй, Степан.
- Товарищ командир, а не лучше, если я те винтовки сразу прихвачу с собой и принесу в Броды, тут семь километров осталось.
- Ну что ты! Это же тяжело! - отмахнулся Михаил.
- А какое ж геройство дается легко, - иронически протянул Степан.
- Да, то правда, - улыбнувшись, в тон ему ответил Михаил. - Ну, попробуй.
- Можно идти?
- Нет, Степа. Осталось самое главное, - прямо глядя в глаза, сказал Михаил. - Согласишься ли ты нам помогать?
- Какой вопрос! Только не думайте, что я от страха. Нет, нет! Я хочу хоть что-то делать. Да и многие ребята у нас в гараже…
- Многие нам пока не нужны. А один глаз не мешало бы иметь, - ответил Михаил. - Ты ездишь и по городу и по району. Много видишь и слышишь.
- Только как мы будем встречаться?
- К тебе придет мой человек. Скажет: "Спасибо за автопокрышку от Мишки Черного".
- Так… так вы и есть… - Степан, заметно бледнея, встал. - Вы и есть Мишка Черный?
- Видишь, - Михаил с веселой улыбкой поцокал ногтем по чуть приоткрытому зубу. - Есть у меня кое-что и белое, так что зря сразу испугался.
- Да нет. Я ничего, но неудобно, что сидел запросто. Не знал я, что вы и есть товарищ командир…
- Не беда, сиди! - остановил его Михаил. - К тебе еще одна просьба. Если попадется какая взрывчатка, прибереги для нас. Будем очень благодарны. Но вот о семье надо подумать. Может, ее куда перевезти?
- Думал и я об этом, - потирая затылок, ответил озабоченный шофер, - но куда? Ведь они теперь везде, эти проклятые… А у меня там дочурка и двое мальчишек.
- Ну, будь осторожен, Степан. Счастливого пути. - И Михаил крепко пожал ему руку. - Да, самое главное забыл, о происшествии коменданту постарайся доложить с глазу на глаз. Он, видимо, захочет, чтоб никто не узнал о гранатах, чтоб перед немцами остаться чистеньким. Крой, Степан, герой рейха!
В полдень партизаны, засевшие на опушке леса, увидели группу крестьян, подошедших к перевернувшейся автомашине. С ними был и шофер. Видно, мотор автомобиля оказался исправным, потому что вскоре и заурчал.
- Эх! Безотказная машина, этот "газик"! - с восторгом заметил Иван Бойко. - Ругают ее, клянут шофера, а она вон, в чем душа держится, а все равно-пошла!
- Ну и мы давай поспешим наперерез! - сказал Михаил, - расспросим, как и что. Вы тут на всякий случай следите за дорогой, - кивнул Михаил пулеметчику, а сам с Иваном отправился к мостику за поворотом дороги.
Степан, словно поджидал партизан, к мосту подъехал медленно и, увидев Михаила, остановился. Выскочив из кабины, он схватил ведро и побежал к воде.
- Товарищ командир, не выходите из кустов! По дороге идет подвода, - предупредил Степан. И, делая вид, что набирает воду, поднял одной рукой часы на серебряной цепочке.
- Что это? - недоуменно спросил Михаил.
- Комендант подарил! - весело ответил Степан. - За спасение винтовок. Он сказал, что я вообще ему голову спас. Пуд муки дал и кусок сала. Часы я оставлю себе, а продукты вам отдам.
- Ну что ты! У тебя семья! Мы себе добудем, - отверг это предложение партизанский командир. - Говорили вы с ним без свидетелей?
- Угу! Он увидел меня еще во дворе, сам выскочил и скорее к себе в кабинет. Насчет гранат просил никому никогда не говорить.
- А как же он с патронами обойдется?
- Я понял так, что у них патронов полно, - ответил Степан. - Там, где прошел фронт, патроны не проблема.
- А как ты думаешь, комендант теперь кинется искать нас?
- Ну что вы! Он не дурак!
- Но ведь шеф приказал ему доставить мою голову живой или мертвой.
- Мне думается, что он постарается подсунуть шефу другую голову, чуть-чуть похожую на вашу.
- Все может быть, - согласился Михаил. - Ну, что же, Степан! Рад за тебя, что так легко выкрутился. Неси воду, а то и правда кто-то едет: надоедать мы тебе не будем, но как-нибудь пришлем своего человека. До свиданья!
Шофер приветливо кивнул и понес ведерко, из дна которого двумя тонкими струйками била вода.
Возвратившись в отряд, Михаил сел у бездымного костра и задумался.
Ермачок пристально посмотрел на своего командира и заговорил тихо, не спеша, словно рассуждал сам с собой:
- Говорят, когда Александр Македонский возвратился из похода на Малую Азию, он сел возле палатки и заплакал. Его спросили, о чем он плачет. А он ответил: "Нечего больше завоевывать!" А вот о чем задумался наш командир? Не пойму. Завоевывать ему еще вон сколько…
ДЕТИ И ДАНКО
ЦВЕТОК В ЛЕСНОЙ ГЛУХОМАНИ
НАРОДНЫЕ МСТИТЕЛИ
Второй день партизаны Михаила Черного пробирались вдоль безымянной речушки по густым труднопроходимым лесам. Наконец набрели на бурелом и остановились. По самому берегу речки обойти бурелом было невозможно, там болото. Разведчики Саша и Ефим ушли вперед. А отряд расположился на отдых.
Михаил тяжело опустился на старую, вывороченную с корнем березу и задумался.
Второй день ему не давала покоя какая-то безысходная тоска. Перед уходом из района, где началась его партизанская жизнь, Михаилу хотелось еще раз глянуть на могилу командира, с которым прошел, пожалуй, самое трудное время в своей жизни, оправить ее, обложить дерном, может, звезду вырезать, если найдется там кусок жести. Да просто молча постоять у холмика и уж потом только уйти навсегда в другие края. Но было не по пути. А сказать прямо о своем желании Михаилу казалось неудобным, сентиментальным. Теперь о живых не хватает времени заботиться, не только о мертвых!
Ушли.
В походе появились новые заботы, которые, казалось Михаилу, заглушат его затаенную тоску. Ан нет! Он то и знай невольно возвращался мыслями к одинокой могиле в чужом, далеком от родины лесу. Ему почему-то казалось, что, исполни он свое желание, он сделал бы для Стародуба что-то очень важное, без чего не имел права уходить.
"Просто горе и лишения нас так сроднили, что я без него не могу, - решил Михаил, отмахиваясь от своей тоски. - Появятся новые дела, забудусь. Но на могилу я вернусь после войны. Обязательно вернусь…"
- Товарищ командир, там большой шалаш. Люди живут! - доложил Саша, выбравшийся из бурелома без Ефима.
- Что за люди? Сколько их? С оружием?
- Да какое там оружие. - Саша печально потупился. - Ребятишки. Вот такусенькие, - он показал себе до пояса. - Убежали из еврейского гетто. Испугались и, как одичавшие котята, бросились в кусты. А когда мы заговорили по-хорошему, из шалаша вышла настоящая царевна Несмеяна, очень красивая и очень печальная. Она позвала детей. Они сбежались, ухватились за нее и смотрят на нас, как голодные утята. Глазища у всех большие, черные. А шеи тонкие и аж синие от худобы. Ефим, кажется, заплакал. Остался там, выворачивает свои карманы, крошки вытряхивает.
- Комиссар! - тревожно крикнул Михаил. - Дмитрий Артемьевич! Бери буханку хлеба. Весь сахар, что принесла Мария Степановна. Сала побольше.
- Товарищ командир, разрешите, и я пойду, - встала Мария Степановна. - Может, детям нужна и медицинская помощь.
- Идемте, идемте. - Михаил передал Саше огромный каравай, который они носили с собой как неприкосновенный запас.
Две огромные старые березы были сломаны каким-то буйным вихрем и упали навстречу одна другой, макушка к макушке. Падая, они ободрали не одну ель и осину. И получилось огромное нагромождение из ветвей и сучьев. Под этим-то завалом и приютилась девушка с ребятишками. Они соорудили довольно вместительный шалаш. Покрыли его осокой, которую, видимо, голыми руками рвали у реки: инструментов здесь не было видно никаких. Вверху перед входом в шалаш висели вязанки грибов и вяленой рыбы, в основном вьюнов. Вместо шпагата все это нанизывалось на лыко. А внизу на кучке сухой травы сидели они, хозяева этого обиталища, словно наседку, окружившие и на самом деле небывало красивую девушку.
При виде вооруженных людей, у которых на пилотках горели красные звездочки, ребятишки повытянули жилистые тонкие, словно утиные, шейки. А девушка встала и молча, чуть приметно кивнула. Видимо, она еще не знала, как себя вести при этих невесть откуда нагрянувших людях.
- Я командир партизанского отряда. Здравствуйте, - приложив руку к козырьку, почтительно поздоровался Михаил. - У вас, наверное, трудно с продовольствием? - краснея от сознания того, что говорит слишком сухо, официально спросил Михаил. - Разрешите передать вам кое-что из наших запасов. - Он взял из рук Саши каравай и несмело протянул девушке, словно боялся, что она откажется.
Комиссар смотрел, и не узнавал своего командира, и не понимал, почему он вдруг так робеет. Сразу куда девалась его уверенность и командирская сталь в голосе. И догадался: "Перед красотой оробел Михаил".
На приветствие командира девушка тихо и стеснительно ответила:
- Эля. Элеонора Семеновна. Воспитательница Сосновского детдома. А теперь вот, - она показала руками на ребятишек, которые облепили ее.
Видно было, что дети беспрекословно ее слушались, потому что, когда она, взяв из рук командира огромный каравай, кивнула им, ребятишки тут же сели в кружок к старому, закопченному ведру, до половины заполненному зеленоватой жижей. И только глазенки их голодно, неотрывно смотрели на хлеб, да в прозрачных зобиках подрагивало нетерпение.
- Мы только что уху сварили. Но хлеба они не видят второй месяц. Надо осторожно. - С этими словами Эля попыталась разломить каравай.
Михаил понял, что это ей не удастся, через колено разломил каравай пополам и спросил, как дальше ломать.
- Одну часть еще пополам, - попросила Эля. - Все это отложим на потом, а четвертинку мелко покрошим в уху.
Теперь дети утопили свои загоревшиеся глаза в ведре, куда сыпались крупные и мелкие крошки хлеба. Каждый, видимо, замечал, куда падала крошка покрупней, чтобы потом ее выловить.
Дмитрия Артемьевича удивило безмолвие, с каким эти дети ожидали обеда. Знать, настрадались досыта и запуганы до немоты.
Мария Степановна достала небольшой пакетик из своей аптечки и каждому малышу положила в рот по таблетке.
- Сосите пока. Это витамин.
Дети и ей повиновались молча, словно на самом деле были безмолвными.
- Дети, сегодня вы можете говорить вслух, - тихо сказала Элеонора Семеновна. И, повернувшись к партизанам, она пояснила, что со времени бегства из гетто все они говорили только шепотом и жестами, чтобы не услышал их случайный прохожий.
У этих ребят не было сейчас никаких детских желаний, кроме желания есть, и они не воспользовались разрешением своей воспитательницы говорить вслух, а молча и жадно смотрели на раскисающее и опускающееся на дно, словно куда-то исчезающее, хлебное крошево.
Наконец Эля сняла висевший на стропиле шалаша туесок меньше поварешки и подала одному из мальчишек.
- Адамчик, ты будешь следить за порядком, - повелительно сказала она. - Каждый раз взбалтывай. Набирай полную чашечку, все по одной выпьют. Потом по второму кругу.
- А вы? - встрепенулся Адамчик. - Сначала вы съешьте.
- Я потом, ребятки. Вы мне оставите, - засуетилась, видимо стесняясь, Эля. - Только не глотать целиком, хорошенько разжевывайте.
Адамчик, голодно, с раскрытым ртом глядя на первую чашечку загустевшей еды, отдал ее мальчику справа. Когда тот сразу все опрокинул себе в рот и начал жевать, Адамчик подал чашку второму. И так его очередь оказалась последней.
- Это пытка, а не кормежка! - нервно процедил Михаил. - Надо было нам свои ложки собрать, чтобы сразу все ели.
- Ни в коем случае! - возразила Эля. - Они сразу нахватаются, как волчата.
- И заворот кишок! - поддержала ее Мария Степановна. - Вы молодец, Эля. Откуда у вас такая смекалка? Ведь совсем молодая. Вам и двадцати еще нету?
- Восемнадцать исполнилось в день, когда началась война, будь он проклят, тот день! - ответила девушка. - Идемте вон туда на пенек. Тут теперь будет полный порядок. Адамчик у меня за помощника. - И когда отошли, добавила доверительно: - Боюсь одного: мне оставят не меньше половины ведра. Знали бы вы, что это за дети стали! Десятилетние старички, и только. Мудрые, рассудительные и бесконечно добрые.
Когда уселись на березе, Элеонора Семеновна рассказала все о себе и своих воспитанниках.
Детдом, в котором она только начала в этом году трудовую деятельность, эвакуировать не успели. И детей пришлось раздать людям. С началом войны простые люди охотно теснились, делились с беженцами и голодающими последним куском, поэтому сирот из детдома развели в полдня, - сами разобрали, как только узнали, что детям некуда деваться.
Элеонора Семеновна тоже ушла на хутор в небогатую семью, где нужны были рабочие руки. Дочь потомственного музыканта, выросшая в Бресте, она впряглась в тяжкий крестьянский труд, стараясь заглушить в себе и тоску по родным, о судьбе которых ничего не знала, и злобу на разнузданных захватчиков, и горечь обиды за свои растоптанные, развеянные девичьи грезы и надежды.
Но вдруг организовавшаяся в селе полиция начала сгонять евреев в гетто. Сначала собрали семьи, притаившиеся в отдельных домах и на хуторах. А потом начали охотиться по лесу. С собаками, как на лесную дичь, выезжали верховые полицейские в окрестные леса и ловили евреев, пытавшихся спасти хотя бы детей. Особенно свирепствовал комендант полиции Гарабец. Кто он такой, кем был раньше, Эля не знала. Слышала только, что Гарабец люто ненавидит евреев. Хозяйка ее рассказала, что этот ирод самолично хватал за ножки малюток Абрама Штокмана, сельского портного, и бросал в пустой колодец.
Воспитательница стала опасаться за судьбу размещенных по селу воспитанников. Среди них было много евреев. Что, если дознается Гарабец? И страхи ее оказались не напрасными. Однажды хозяйка сказала, что в селе нашли двух мальчишек из детдома, оба дети евреев. И теперь идет сплошная облава. А наутро полиция приволокла в гетто больше десятка мальчишек и девчонок.
Наивной была Элеонора Семеновна. Она смело пошла в комендатуру, несмотря на слезный протест хозяйки, пошла к самому Гарабцу, вполне уверенная, что к голосу воспитательницы не могут не прислушаться.
А комендант, выслушав ее смелую речь, первым делом подошел к ней и наклеил на грудь и на спину огромные лоскуты с шестиконечными желтыми звездами на черном фоне.