В темноте, не доходя двух верст до указанного для ночевки села, полк остановил истекающий кровью боец. Он передал, что Махно порубил всех квартирьеров и разогнал разведку.
Полк ощупью вошел в село и после долгих поисков узнал от ускользнувшего в темноте от бандитов мальчишки-трубача, что банда пошла на север.
Командир полка двинулся до следам, послав донесение командиру бригады.
У Махно пятьсот сабель и десятка два пулеметов, а в полку триста бойцов и пятнадцать пулеметов.
Двигаясь с остановками, прощупывая каждый домишко хуторов и деревень, полк на рассвете увидел в километре от себя всю банду. Началось преследование.
Ехать можно только дорогой: направо и налево от дороги пахоть. Банда остановится - полк развернется для атаки. Банда двинется дальше - полк снова соберется по пахоти и на дорогу и преследует в колонне.
У банды кони движутся спокойно, а у полка мотаются по пашне вправо и влево.
Так разворачивался и свертывался полк раз десять. Лошадей замучили вконец.
Ближе и ближе банда. Вот-вот решительный бросок, и победа обеспечена. Впереди на пути река с болотистыми берегами, через нее мост, а за мостом высота. Махновцы в панике бросились к мостику, перескочили на другую сторону реки и скрылись в беспорядке за бугром.
Командир полка, вместо того чтобы разведать, что делается за бугром, и пулеметами обеспечить переправу, приказал эскадронам броситься в преследование.
И вот, когда два эскадрона и пулеметы выскочили на другую сторону реки и стали карьером подниматься в гору, на них из-за бугра выскочили в атаку три сотни бандитов на отдохнувших лошадях, заранее ждавших банду в этом месте.
Эскадроны полка повернули назад к мосту.
Гришин вместе с первой волной атаки перехлестнул мосток и бросился к гребню высоты. Вместе с сотней бойцов, увлекаемый обвалом людей и лошадей, скакал назад к мосту.
На мосту билось в судорогах месиво тачанок, лошадей и людей.
Мелькнула мысль: "вплавь через реку", но сейчас же улетучилась: крутой берег, сломаешь лошадь.
Рука инстинктивно потянула повод.
"Надо скакать вдоль реки", - подсказали глаза и мозг.
Части полка, преследуемые бандой, скакали по другой стороне реки, постепенно исчезая в зеленой дымке горизонта. На мосту и перед мостом несколько десятков бандитов добивали не успевших ускакать бойцов полка.
За Гришиным никто не гнался. Он перешел из галопа в рысь. Лошадь, отфыркиваясь, пошла спокойной четкой рысью.
"Как перебраться через реку?" - думал Гришин, напрасно рыская глазами вдоль крутого берега.
Берег стоял над водой, как крепость.
Река пошла влево, повернув за собой и дорогу. Место боя спряталось за поворотом.
Впереди в полукилометре вырос лес. Дорога вела прямо в него.
"В лесу немного передохну и буду искать брод через реку", - решил Гришин, толкнув шенкелями лошадь. Она, навострив уши, охотно перешла в галоп.
"Не лошадь, а золото! Сколько отмахала сегодня. И хоть бы что!" - подумал Гришин, похлопав Орленка по шее.
Лес уже близок. Конь резко остановился и, высоко закинув голову, тихо заржал.
"Кто-то навстречу едет", - подумал Гришин.
Из леса выскочило навстречу десятка два конных.
"Банда!" - успел подумать Гришин, в одну секунду повернув лошадь влево вдоль опушки леса.
Выехавшие из леса бандиты, увидев всадника, сначала не сообразили, в чем здесь дело. Потом с гиканьем бросились в погоню за Гришиным.
Гришин прильнул к луке, отдав повод лошади.
Орленок летел, как на крыльях, упруго выбрасывая вперед ноги. Впереди болотистая равнина, поросшая низким кустарником.
Шея Орленка покрылась испариной, позолотив шерсть и повиснув блестящими капельками на подбородке.
"Только не споткнись… не упади…" - думал Гришин, направляя Орленка к опушке леса.
Под копытами Орленка зачавкала грязь.
"Болото". - сообразил Гришин, круто остановив лошадь.
Оглянулся назад… В пятистах шагах скакали преследователи. Гришин метнулся вправо, к лесу. Чавканье под ногами лошади прекратилось.
- Стой! Стой! - раздались крики бандитов.
- Не уйдешь!.. Стой!.. - вопили сиплые голоса.
Гришин повернул Орленка снова вдоль опушки и поехал галопом. Над головой взвизгнуло несколько пуль.
Орленок уверенно махал по опушке, перепрыгивая через встречавшийся мелкий кустарник.
Как это случилось: Гришин не успел сообразить. Со всего маха Орленок полетел через голову, увлекая за собой Гришина.
Вскочил… Бандиты отстали. Кричат и понукают измученных лошадей, плетущихся рысью.
Гришин подбежал к лежащему коню.
Орленок стоял на коленях. Обе передние ноги были сломаны. Из глаз лошади бежали крупные слезы.
"Пропал! Скорее в лес", - билась у Гришина мысль.
При падении вылетела в кустарник винтовка и оборвался висевший на шнурке револьвер.
"Обезоружен… Скорее в лес…"
Бросился Гришин к опушке. Добежал до крайних деревьев, хотел пригнуться за кустарник и замести след, но упал. Пуля перебила ниже локтя правую руку. Сознания не потерял и полез в кустарник.
- Ищи, издесь он сховался!.. Я бачил, як вин схилився! - кричали преследователи.
"Знакомый голос. Где я слышал его? - думал Гришин, сидя в кустарнике.
Перед кустарником, закрывшим раненого, раздался топот нескольких лошадей.
- Бачишь кровь?.. Здесь вин! Здесь!.. - наперебой кричали бандиты.
- Вылазь, стерва! Стрелять будем!
По кустарнику взвизгнула пули. Кустарник рубили клинками. Расчистили и увидели лежащего Гришина. Выволокли на опушку леса.
- Вставай, стерва! Дай ему клинком в зубы!
Гришин встал. Кругом стояли восемь бандитов. Он обвел глазами лица тяжело дышащих людей и… отступил на шаг.
- Сыч!.. - закричал он изумленно. На него смотрели, не мигая, серые выпуклые глаза. Движение было быстрее мысли. Гришин с прыжка взметнул ногой и изо всей силы ударил Сыча носком сапога вверх между ног.
Как сноп, густо икнув, рухнул Сыч. Не шевельнулся на траве, выкатив белки глаз.
В то же мгновение бандиты ринулись на Гришина. На одну сотую долю секунды мелькнули, опрокидываясь, верхушки деревьев, потом исчезло все.
*
Всю ночь у моста и по полю собирали убитых и раненых. Среди санитаров, фельдшеров и врачей был и командир бригады.
Молча наклонялся он с фонарем к трупам, переворачивал на спину уткнувшихся лицом в землю, обтирал кровь с рассеченных лиц и… внимательно рассматривал убитых. Обошел все поле. Прошел несколько раз к мосту, у которого складывали трупы. Смотрел под мост, пытаясь фонарем осветить темноту под кучей правого берега, под устоями моста.
Утром в шесть часов уснувшего сидя за столом комбрига разбудил адъютант.
- Товарищ командир, из опроса пленного бандита установлено, что часть банды, человек в двадцать пять, вчера гонялась за кем-то из наших и зарубила его в лесу. Надо послать кого-нибудь найти убитого.
Вскочил комбриг.
- Давайте легковую и броневик! Я сам поеду! - приказал хриплым неповинующимся голосом.
Взятый в плен бандит привел к месту последнего боя Гришина.
Комбригу достаточно было взглянуть на пристреленного Орленка, чтобы понять все.
На опушке один на другом лежали два трупа. Верхний с изуродованной клинками головой, а нижний совершенно целый, но облитый кровью и посиневший.
Комбриг узнал Гришина с первого взгляда.
Зашатался огромный, как пещерный медведь, человек. Шумно набрал в грудь воздух и со свистом выдохнул. Пошатываясь, подошел к трупам и наклонился.
Гимнастерка, пояс, патронташ, каштановые вьющиеся волосы…
- Да это наш Гришин! - сказал шофер.
- Что с вами, товарищ командир? Лицо-то прямо потеряли, - испуганно спросил он.
Командир ответил с трудом.
- Ни-и-чего, пройдет… А кто под ним-то лежит?
Шофер наклонился, долго рассматривал, а потом закричал:
- Он, убей бог, он! Товарищ командир, да это тот самый, который с офицером польским сбежал… Да как его? Ах ты, чорт… Сыч! Сыч!
Комбриг оттолкнул шофера.
- Сыч? - Осветил голову нижнего. - Да, Сыч! - вздохнул Нагорный. - Все искал его… вот и… нашел…
В двенадцать часов дня бригада хоронила своих бойцов и командиров, погибших в бою с бандой.
За пятьюдесятью наспех сколоченными гробами двигалась пешком тысяча бойцов, командиры и политруки бригады.
Отливая на солнце ярко начищенной медью, блестели трубы оркестров, игравших похоронный марш.
Пятьдесят гробов поставили на свежевыкопанной земле кругом огромной ямы, посреди сельской площади.
На холм к гробу Гришина поднялся командир бригады. Замерла площадь. Подвинулись ближе к могиле сотни бойцов.
Нагорный говорил о службе пролетариату, о тысячах погибших за дело рабочего класса.
- Погибли бойцы, прошедшие суровые фронты гражданской войны, погибли старые и молодые. Одним из таких молодых был Николай Гришин. Теперь, когда перед нами учеба и труд, эта утрата особенно тяжела, - говорил он.
- Но, отдав делу Октября лучших своих товарищей, мы скажем: победа за нами! На смену пятидесяти встанут сотни и тысячи. Мы удесятерим наше упорство, наш героизм, наш порыв к победе.
Комбриг опустился к гробу и поднял крышку.
Тишину над тысячью склонившихся голов разогнал звонкий голос.
- Товарищи! - крикнул Воробьев. - Скажем нашему боевому старшему товарищу и вождю, командиру бригады - пусть не убивается над нашим героем Гришиным. Смотрите, - Воробьев обвел рукой всю площадь, - сколько Гришиных у командира бригады. Сколько растет молодежи, которая будет продолжать дело отцов. По нашим героям мы будем все равняться.
Сотни рук бережно опустили гробы в могилу.
С первыми комьями брошенной десятками лопат земли громыхнул залп.
Как бы разорвалось огромное полотнище - рассыпались выстрелы винтовок.
Вечером бригада, выступила из села на юг.
Мимо могилы пятидесяти прошли под звуки оркестров, низко склонив, боевые знамена.
За негромким стуком колес последней повозки в село вползла тишина.
В темноте на площади белел свежевыструганными досками памятник на могиле погибших.
3. НА УЧЕБУ
В большом, общем деле, как капля дождя в реке, тонет все маленькое, личное.
Время и работа - лучшие врачи самых глубоких сердечных ран.
Бригада, широко, не по-боевому разместившаяся в большом селе, шесть месяцев уже проводила боевую подготовку.
Жизнь полков вошла в прочную, накатанную днями учебы колею. Ликвидировав фронты вне и внутри страны, Красная армия училась военному делу, подковывая себя к неизбежным будущим схваткам с классовыми, врагами.
Бойцы, командиры и политработники бригады помогали стране и заготовкой топлива, и пахотой, и уборкой урожая.
На десятки дней весь личный состав бригады превращался то в дровосеков и возчиков, то в косарей.
Кузнецы бригады, забросив подковы, лили пот, ремонтируя плуги, бороны и косы.
Молодежный взвод бригады шел во всех таких кампаниях в авангарде с лозунгом: "Работать по-гришински!"
В просторной избе села в холодный зимний вечер проходило комсомольское собрание взвода.
Перед ребятами командир бригады поставил новую задачу: надо ехать учиться.
Все, что было пережито до сих пор, было и понятно и привычно.
Разрешение новой задачи требовало ломки этого понятного и привычного.
Ехать в Москву и Харьков… в непривычные условия учебы.
Бросить часть, распрощаться с товарищами, сдать оружие и боевого коня - тяжело!
Что там - впереди? А вдруг здесь начнется опять война? Как тогда найдешь свою часть, товарищей?..
Эти мысли тревожили сидевших за столом, насупившихся ребят.
- Дай-ка мне слово, секретарь, - попросил один.
- Говори, Петухов.
- Что же мы головы повесили, товарищи? Неужели не понимаете, что мы как резерв партии должны быть всегда и везде резервом, мы…
Его перебило несколько голосов:
- Потому и думаем, что резерв!.. Резерв? Так ты и будь резервом и винтовку не пущай из рук!.. Из Москвы-то плохой будет резерв - не доедешь.
Секретарь призвал расходившийся ребят к порядку.
- Так если мы резерв, - продолжал Петухов, - так и будем резервом. Партия сейчас дерется за хозяйство - надо и нам учиться драться. Вот что я скажу вам.
Раздался голос:
- А Красной армии што будет резервом?
Не смутившись. Петухов ответил:
- Все трудящиеся! Чем скорее мы обучимся всем наукам там, куда нас посылают, тем крепче будет Советская страна, тогда и буржуазии будет трудно с нами совладать. Надо ехать учиться. Надо выделить из нас таких ребят, которые охочи до науки, и послать.
После Петухова слово взял Воробьев.
- Правильно, Петухов. Надо учиться, хлопцы. Какая будет с нас корысть, если мы так неграмотными и закиснем. Командир бригады надысь говорил, что взвод наш дальше держать нельзя. Незаконно это. Надо взвод или демобилизовать или отправить в школы учиться. Давай решать, кого пошлем на учебу, кто пойдет в полки, а там видно будет, или останется, или демобилизуется!
На учебу взвод единодушно выделил из двадцати человек двенадцать. Среди выделенных был и Воробьев.
- Уезжаю, братуша, на учебу, - говорил утром следующего дня Нагорный комиссару бригады. - Как я ни старался оттянуть день разлуки, ан ничего не выходит. Солдат революции, член партии, должен быть дисциплинирован. Боюсь не поздновато ли мне пересесть о коня на академическую скамейку? - улыбнувшись, повернулся Нагорный к лежащему на диване комиссару.
- Тебя хватит на десять академий, - ответил комиссар.
- В семнадцатом году партия послала командовать. Отродясь не занимался военным делом, а вот видно что-то получилось, если ревсовет посылает учиться в академию! Что же попробуем! - расправив плечи, вздохнул Нагорный.
- Знаешь, жалко мне… ребят наших. Ты тут сделай все, чтобы они не остались забытыми. Пока заместитель приедет, тебе придется командовать бригадой, так помогай ребятам. Я вчера сказал Воробьеву, чтобы они там подумали насчет учебы. Поеду в Москву, так устрою ребят. Мечта наша исполнилась. Взвод получился такой, что лучшего и не придумаешь. Надо их до дела довести.
Комиссар, поднявшись с дивана, сел за стол.
- Я считаю, что надо тех из них, - обратился он к Нагорному, - которых не заберешь с собой ты, направить в нашу дивизионную школу. Пока кончат, глядишь подрастут и пойдут младшими командирами в эскадроны. Как думаешь?
Командир бригады опустился рядом с комиссаром на стул и, подумав, ответил:
- Сейчас рановато, а вот весной так и сделай!
*
Вечером школа села не могла вместить всех собравшихся бойцов бригады. У раскрытых дверей толпились сотни красноармейцев.
Бригада провожала своего командира.
После комиссара, объявившего, куда и зачем уезжает командир бригады, выступали бойцы, командиры и политработники с воспоминаниями о недавнем прошлом.
После выступления одного из старых бойцов, особенно тепло вспомнившего прошлые боевые заслуги уезжающего, комиссар бригады дал слово Воробьеву.
Бригада дружными хлопками встретила молодого командира взвода. С задних рядов несколько голосов крикнуло:
- Нашему образцовому взводу ура!
- Урра-а! - покатился крик.
- Товарищи, мы вчера на собрании нашего взвода единогласно решили взяться за учебу. Мы были личной охраной командира на фронте. Так мы решили поехать охранять его и в Москву. Он будет учиться, и мы будем учиться и охранять его…
Сотни слушающих сочно хохотали:
- Ишь куда метит, шельма… ха-ха!.. И там ему покоя от вас не будет… ха-ха-ха!.. Так всем гамзом в Москву… ох… ха-ха!..
*
Утром следующего дня маленькая глухая железнодорожная станция наблюдала необычную картину.
- Столько людей, почитай, с царской войны не было здеся, - шамкал старик, сторож.
Гремели оркестры бригады. В струнку тянулись шеренги бойцов.
- Вольно, товарищи! - крикнул командир бригады. - Давай прощаться!
Задрожала платформа под сотнями, ног. Бросились толпой провожавшие к Нагорному. Целовались в обхват.
Начальник станции стоял, улыбаясь, и не решался отправлением поезда прервать прощанье.
Наконец не выдержал и, откозырнув растопыренной ладонью, обратился к Нагорному:
- На десять минут задержались, а только с половиной простились. Прядется с остальными воздушным, с площадки!
Смеясь, ответил Нагорный:
- Ну, давай воздушным, - и вскочил на площадку.
- Товарищи, помните долг наш перед пролетарской революцией, нам…
Голос говорившего утонул в звуке оркестров и тысячеголосом крике.
Качнувшись, поплыли мимо полки, оркестр, маленькая станция, улыбающийся старик - начальник ее.
Поезд повернул за высотку.
На площадке стоял Нагорный. Сзади толпились во главе с Воробьевым двенадцать.