Вся полковая техника, в том числе и машины ремроты, уже вытянулась в колонну. Полк ждал приказа на начало движения. Палаточный городок, еще вчера наполненный звуками и жизнью, был полностью разобран. О его недавнем существовании напоминали лишь прямоугольной формы площадки да тропинки, протоптанные на песке солдатскими сапогами.
Редкие небольшие костерки растянулись мерцающей цепочкой вдоль всей колонны, отражаясь в зрачках беспокойно бегавших в отдалении шакалов, привыкших за прошедший месяц к изобилию объедков с солдатского стола. Отходы пищи, за неимением штатных точек для их утилизации, вываливались в отрытую ковшом экскаватора яму в полукилометре от расположения полка и длительное время являлись местом пиршества обитателей пустыни. Накануне эту яму засыпали, и теперь, внезапно снятые с довольствия, четвероногие хозяева пустыни бегали, лихорадочно шарахаясь от света костров, и пронзали темноту изощренным воем. Люди, сидящие и лежащие у костров, не обращали на них внимания. У костров и на технике никто не спал.
Степь тонула в непроглядной ночи, скрывающей под своим огромным покрывалом бессонное волнение тысяч людей, которым остался лишь один короткий переход, бросок к тому берегу, где скоро перемешаются и спрессуются намертво в одном комке их судеб великая духовная сила с ужасающим душевным опустошением. Всего один шаг оставался этим людям к постижению того, что достанется им теперь навсегда и как награда, и как мука.
И только один бэтээр с крепко спящим внутри экипажем из двух человек стоял отдельно ото всех и был здесь пока вроде бы ни при чем, как больной, еще не успевший отойти от наркоза.
Леха проснулся от стука по броне. Он распахнул люк и выглянул наружу. Светало. У бэтээра стоял капитан Иванов. Его небритое лицо в рассветных сумерках казалось сильно постаревшим.
- Чем порадуешь, старшина?
- В основном готово. Осталось на ходу опробовать. - Леха вылез на броню, потянулся и зевнул. - Но теперь, как говорят, уже дорога покажет.
- Тогда ставь своего гвардейца в ротную колонну. Часа через два покатимся! Поспать удалось?
- Так точно, удалось. - Леха посмотрел на часы. - Четыре часа как секунда! - Он сел на башню и потер ладонями лицо. - Сейчас умоемся. - Он постучал по броне каблуком. - Подъем, Рахимов! - И снова посмотрел на Иванова: - Колодки тормозные надо развести, а то ночью чуток проехался - с большим трудом затормозил. Подносились, видать.
- Разводи и давай в колонну. Да не тяни, а то зампотех по твоему поводу весь исстрадался и меня уже заелозил!
Иванов ушел. Разводка тормозных колодок принесла кое-какой результат. Бэтээр, пусть и нехотя, с трудом, но все же стал тормозить и останавливаться в фазе, когда от давления ногой на тормозную педаль Лехины глаза уже ощутимо вылезали из орбит. Но и это в создавшейся ситуации было все же неплохо.
Леха сменил грязную техническую куртку и комбинезон на чистый бушлат и форму. Пользуясь правами старшины, он полностью переодел и Рахимова.
Они подогнали свою, в общем, восстановленную боевую машину в хвост ремроты и приступили к завтраку, расставив на носу бэтээра банки с кашей и тушенкой.
В это время колонну обходил зампотех полка. Он остановился возле их бэтээра и придирчиво осматривал народившуюся сверхштатную боевую единицу, как будто решал, насколько достойна она выдвинуться вместе с ним на почетное выполнение интернационального долга.
Леха с куском тушенки за щекой стоял смирно, испытывая внутреннее напряжение от важности момента, и, затаив дыхание, смотрел на зампотеха.
Тот остановил взгляд на проступающем на броне из-под жирной масляной грязи гвардейском знаке.
- Почему приказ не выполнил? - Он уставился на Леху. - Почему не закрасил, спрашиваю? Почему строевого номера на броне нет, как у людей?! Где знак полка, я тебя спрашиваю?! - Зампотех ткнул пальцем в стоящие рядом ремротовские машины, на дверях которых свежей белой краской были выведены номера и полковые знаки ромбовидной формы.
- Краски нет, товарищ подполковник! Допоздна работали, ночью закончили, уже темно было! Не успели! - начал оправдываться Леха.
- Не успели?! Тогда соскобли этот выпендреж! Разгильдяй! Где Иванов?! Иванов! - Зампотех покрутил головой по сторонам.
Капитан Иванов в это время стоял с другого бока бэтээра и покуривал. Услыхав свою фамилию, он даже не сдвинулся с места, не желая лишний раз оправдываться по мелочам, отлично понимая нервозность зампотеха перед предстоящим маршем.
- Бери топор и скобли! Пока командир полка не увидел! - жестикулировал перед Лехиным носом зампотех. - Давай, давай, товарищ прапорщик!
- Есть! - ответил Леха, без энтузиазма направляясь к закрепленному на броне топору.
Он медленно отстегнул от креплений топор, еще медленней забрался на бэтээр, очень надеясь, что зампотех пойдет с осмотром дальше. Но тот, видимо, решил воочию убедиться в неукоснительном исполнении своего приказа.
- Давай, давай! - стимулировал он Лехину активность.
Леха примостился на бортике и как бы между прочим посетовал, поднося лезвие топора к знаку:
- Жалко скоблить, товарищ подполковник. Машина старая, под краской, наверное, еще петроглифы сохранились…
- Чего?! Что за петроглифы?
Леха быстро осознал, что оказался в дурацкой ситуации. Зампотех не знал, что такое петроглифы, и поэтому шутки не понял, требуя объяснений. Судя по выражению его лица, после объяснения он может просто оскорбиться, решив, что этот идиот прапорщик возомнил себя умней его, отчего шутит непонятными словами, дескать, зампотех в этом отношении недоразвитый. И правильно обидится. Далеко не все обязаны знать, что такое петроглифы! За каким чертом он ляпнул? Леха молчал в надежде, что зампотех оставит тему. Но молчание в этом случае было еще хуже.
Озлобившийся зампотех нетерпеливо притопывал носком сапога. Пришлось отвечать:
- Ну-у-у, это, товарищ подполковник, рисунки такие… - начал было Леха.
- Чего?! - зампотех издевательски нервно поморщился. - Какие рисунки?! Ты че мне тут городишь?! Рисунки?! - Зампотех теперь проявлял излишнюю злобную любознательность, выходящую далеко за пределы материально-технической части. - Какие, ешь, там рисунки?! - Он хлопнул себя ладонями по бокам. - Ну, блин, везет же! Один идиот естествоиспытатель взрывпакетом баловался, другого прислали… Какие, я спрашиваю, рисунки там?! Ты что, надо мной издеваешься?! Скотина!
Леха окончательно уразумел, что итогом этого необычного ликбеза, скорее всего, станет обычное дисциплинарное взыскание.
Сзади раздался голос Иванова, решившего все же прийти на помощь своему подчиненному:
- Петроглифы, товарищ подполковник, это рисунки доисторических людей!
- Ага! - встрял Леха. - Мамонты всякие, свиньи, собаки… На горах рисуются!
- Тьфу, ешь твое мыло! - зло плюнул зампотех. - Ну придурки! До места доедем, вы у меня там все горы своим говном изрисуете! Неандертальцы хреновы! Тьфу! Мазута нестроевая! - И пошел дальше вдоль колонны, продолжая свой гневный монолог, энергично жестикулируя.
Командир ремроты Иванов последовал за ним, а Леха, облегченно вздохнув, пристегнул топор на место.
Время шло, но сигнала к маршу все не было. Рахимов по-хозяйски прохаживался вокруг бэтээра. Он стучал ногами по колесам и беспредметно, но по-деловому заглядывал под броню. Леха тоже решил поразмять ноги. Он неторопливо пошел вдоль стоявших друг за другом машин. Но в ногах, хоть и накопивших усталость за прошедшие двое суток, чувствовалась какая-то неестественная упругость, от чего постоянно хотелось бежать. Казалось, внутри него скопилась недюжинная, неподвластная ему самому сила, освободиться от которой было невозможно. Хотелось разодрать грудную клетку и выпустить ее прочь ко всем чертям. Он смотрел на людей, стоявших у машин и сидевших на броне бэтээров. Бойцы разговаривали, шутили, пели. Их лица казались неестественно веселыми, а глаза таились в защитном прищуре, словно каждый из них был носителем некой тайны. За их заостренными в улыбке подбородками, напряженно бегающими желваками чувствовалось сильное нервное томление, обычно вызывающее неуемную дрожь в мышцах. Одной большой общей тайной, укрывшейся глубоко в душах этих молодых ребят, было тревожное предчувствие приближающейся, еще неведомой, но уже ясно ощутимой опасности. Естественный страх блудил где-то в подреберье их молодых организмов, заставляя учащенно биться сердца, глубже дышать и сильно, до боли под диафрагмой, втягивать животы. Он объединял их, толкая ближе друг к другу перед пугающей неизвестностью, слухи о которой уже давно витали по воинским частям и перестали удивлять, заставляя людей все чаще уединяться и думать, думать, по-новому глядя в прошлое, силясь осознать себя в настоящем.
Молодые солдаты и необстрелянные офицеры срастались в одно целое. Война быстро навела свой порядок в их головах, выгнав оттуда наигранный патриотический пафос, обратив его за последний месяц в немудреный набор чугунных мыслей. Втискиваясь в пацанские умы и души, война выжимала из этих решительных людей остатки юношеской романтики, всасывая их по ночам в прилипшее к телу мокрое от пота белье, а днем в полы бушлатов, принуждая часто вытирать о них влажные ладони. Все они ждали команды к движению, как освобождения от маеты и непомерной душевной натуги, стремясь скорее подчиниться одному, неизбежному, но избавительному приказу и наконец двинуться, давя колесами и перемалывая гусеницами свои проклятые сомнения.
Леха вернулся, залез в бэтээр, сел на водительское сиденье и устало закрыл глаза. Он вспомнил химбат и представил заснеженный военный городок, залитый солнечным светом, офицерских жен, выгуливающих своих чад на морозном воздухе, Яшу за шахматной доской, начфина, комбата Славкина и свою пустую койку с полосатым матрацем. Леха почти физически ощутил себя лежащим на ней. От этого ему сделалось до того приятно, что, не желая терять этого ощущения, он сложил руки на руле и уткнулся в них лицом. Но через некоторое время поднял голову, посмотрел в смотровое окно и тихо произнес:
- А что, лучше было бы, если бы Яша сюда поехал?.. И хорошо, что так вышло…
Леха продолжал молча сидеть в бэтээре, пока не услышал на улице громкие голоса. Он выглянул из люка и увидел летящие в низкое серое небо зеленые ракеты. Солдаты, покинувшие на время свои машины, сбегались к колонне и занимали места.
Мгновенно заполнивший все вокруг надсадный рев двигателей и режущий глаза выхлопной чад, повисший над бескрайней степью, огласили уход из нее людей и преддверие возвращаемого ей покоя.
Рахимов, что-то крича, размахнулся и далеко зашвырнул тряпку, которой он снова старательно очистил от грязи гвардейские знаки, и быстро забрался в люк. Леха запустил двигатели, включил радиостанцию и надел новенький, выданный ему накануне Ивановым зимний шлемофон. В эфире разнеслась долгожданная команда:
- Внимание! Я - Беркут ноль первый! Я - Беркут ноль первый! Всем - триста тридцать три! Всем - триста тридцать три…
Выполняя полученный приказ, Леха надавил на педаль газа…
4
Широкая пограничная Амударья стремительно и бурно несла свои серые с рыжим отливом воды, стараясь сорвать с места узкую понтонную переправу. Но переправа стояла, надрываясь под напором воды снизу и гнетом устремившейся по ее верху бронированной лавины. Она то гулко стонала и погружалась в реку, вынося на себе многотонную танковую броню, то облегченно поднималась над водой, без усилия пропуская по своему хребту грузовики, работая так без отдыха уже много дней. А техника все шла и шла с разных сторон, сливаясь рукавами в один гремящий смрадный поток.
Полковая колонна остановилась недалеко от переправы в ожидании своей очереди. Леха с Рахимовым вылезли на броню. На той стороне реки они увидели только пустыню и дорогу, уходящую в кособокие барханы, над которыми повисло точно такое же серое, но уже чужое небо.
- Так я и знал! Не напрасно я предчувствовал! - сказал Леха, указывая рукой на ту сторону реки. - Ни жары, блин, ни слонов, ни пальм и вообще ни единой души из числа дружественного народа! - Он посмотрел на Рахимова: - Шурик, где твои братья по вере? Почему я не вижу радости в ликующей толпе?! Где, спрашивается, девчата с пятнышками на лбу?!
- С какой пятнушка? - удивленно спросил Рахимов.
- С какой, с какой? С такой! - Леха ткнул себя пальцем в лоб. - Как в фильмах про Рама и Шиама, про Зиту и Гиту и про другую ихнюю любовную хренотень!
- Наши женщины никакой пятнушка на лба не рисуют! Индийский женщина рисует! А наши нет, - Рахимов отрицательно покачал головой.
- А ты откуда знаешь? Ты что, на том берегу уже был? В гости бегал?
- Нет, не был. - Рахимов указал рукой за реку. - Там тоже узбеки живут. Этот территория вдоль Союза весь узбекский. Во время нашей гражданский война много узбеков туда ушли. Афганцы, пуштуны дальше. Там много национальностей есть, как у нас.
- Ну, может быть. Я не спорю. - Леха снял шлемофон и почесал затылок. - На хрена мне спорить с тобой, если ты уже про все на свете знаешь?! Но с революционной агитацией про нерушимую дружбу народов, как я теперь наглядно вижу, тут слабовато! Согласись! - Он снова ткнул пальцем в противоположный берег. - Глянь, друг ты мой сердечный! Ты только глянь! Даже без пятнышек ни одна женская персона платочком помахать не приперлась! - Леха стукнул ладонью по башне. - Так за каким же мы туда бузуем?! Перед кем мы там с тобой, Рахимов, долг исполнять намерены? Во все чистое с утра как дураки вырядились! Ты для кого гвардию на броне начистил?! Опять для зампотеха?! Где твои благодарные соплеменники?! - Он с деланой строгостью посмотрел на Рахимова и досадно махнул рукой. - Надо было в грязном ехать!
- Они техника, наверно, пугались, - высказал предположение Рахимов. - Много техника - страшно! Убежали!
- Далеко?! Может, теперь вся страна там пустая стоит? Рванули всем народом аж до самой Чукотки! А чего им, спрашивается, от нас лытки-то драть?! Мы же ведь им, как-никак, на помощь ломимся, живота не жалея. - Леха забавлялся, глядя на серьезность восприятия Рахимовым его беспардонного трепа.
- Темный народ! - Рахимов покачал головой. - Надо образований давать.
- Правильно мыслишь, товарищ Рахимов! Даешь культуру в массы! Мы им тут быстро ее наладим! Едрена вошь!
- Да-а-а-а! - кивал Рахимов.
- Опять же, я чувствую, и план ГОЭЛРО им не помешает. Как считаешь?
- Хорошо считаю!
- Вот и молодец! Поехали, освободитель! - Леха спрыгнул в бэтээр.
Головные машины полковой колонны медленно поползли с пригорка к переправе.
Бэтээр, задрав нос, вкатился на железный настил понтонной переправы и быстро проехал над неукротимо бурлящей Амударьей.
Вскоре колеса выкатились на чужой безлюдный берег и поехали по афганскому песку к асфальтовой дороге, куда направлялась для сбора вся колонна.
- Здравствуй, страна Афгания! - сказал Леха.
Момент, который ему уже не раз рисовало воображение, пронесся быстро и как-то уж слишком буднично. Он рулил по дороге за грузовиком и бодро рассуждал:
- Эх! Не торжественно мы с тобой, Шурик, Родину-то покинули! Не торжественно! Без кручины! Нехорошо! Как ты думаешь? - И не дождавшись ответа, продолжил излагать свои соображения: - Сердце не екнуло, слеза не навернулась, вся жизнь не вспомнилась - безобразие! Вот был бы оркестр на переправе, тогда другое дело! Марш "Прощание Славянки", транспаранты, лозунги, ну и все такое! Мы, быть может, и обревелись, а так весь пионерский утренник насмарку! За это начальству бо-о-о-льшо-о-о-ой минус! Вот стал бы, к примеру, генерал у переправы, двинул бы речь, что, мол, соколы ясные, вы щас туда на долг поедете! Исполняйте его правильно! Если сразу за переправой не усретесь, то и за это вам уже большая благодарность и медаль! - Леха пытался веселиться, забивая тревогу в душе, встрявшую в нее, как воздушная пробка в систему отопления. Ему казалось, что прошлое отделилось от него и затихло, а надвигающееся настоящее было неизвестным, а от этого пустым и холодным. Он будто бы раздвоился, поделился пополам. Там был Леха - веселый парень, где-то даже удалец, а сейчас внутри него обосновался без приглашения какой-то нервный поганый субъект. Он давил на газ и курил, глядя в смотровое окно, за которым вдоль дороги уныло тянулись лишь невысокие желто-серые барханы.
Рахимов сидел на месте стрелка, его голова и руки были скрыты в башне. Он молился, беззвучно шепча, прикрывая ладонями лицо, прося у Аллаха пощады и покровительства для себя, доброго прапорщика и для всех, кто ступил на эту чужую землю.
Леха понял, что Рахимов сильно занят, и сам замолк, не желая мешать его таинству общения со Всевышним. Он ничего не имел против таких неслужебных, антикомсомольских отношений.
Сам он хотя и был крещеный, но к вере не приучен. Святые образа, висевшие в каждом доме их села, для Лехи были не более чем картинками, украшенными на старинный манер. Имелась в селе и своя небольшая действующая церковь. Но в ней он никогда не был. Церковные обряды, вид священнослужителей и кладбище за церковью наводили на него тоску. Школьная же программа, толкующая о беспредельности и необъяснимости материи Вселенной, тоже до конца не впечатляла своей достоверностью. Выходило так, что планета Земля была неизвестно чем в составе неизвестно чего. Бардак! "А вдруг, - думал он, - наша вселенная как аквариум на другой планете? И вот какой-нибудь мужик возьмет спьяну весло да и перемешает рыбье дерьмо с водорослями. Что тогда наступит, мировая революция?"
Понемногу нервное напряжение стало проходить. На короткое время меж облаков замелькали солнечные лучики. Хлопающий и развевающийся на ветру тентовый брезент впереди идущего "ЗИЛа" перестал вызывать раздражение.
Колонна шла, постепенно набирая скорость, растягиваясь на многие километры, а вокруг все так же простиралась бесконечная желтая пустыня. Их бэтээр со своими чахлыми изношенными двигателями явно уступал в тяге новым машинам, а потому постепенно отстал от ремроты и двигался в общей колонне с крейсерской скоростью шестьдесят километров в час. Леха только и успевал поглядывать с завистью на новые быстроходные "семидесятки", с легкостью обгонявшие их на трассе и стремительно уходившие в отрыв.
- Тяжело-о-о-о свинье на лошадиных скачках, - вздохнул он, нетерпеливо постукивая по рулю ладонями, когда очередной остроносый "семидесятый" бэтээр показал ему корму.
Рахимов перебрался на соседнее сиденье.
- Здорово, Шурик, - сказал Леха. - Вернулся?
- Откуда? - не понял Рахимов.
- Ну, оттуда! - Леха кивнул головой кверху. - Ничего тебе там интересного, случайно, не сообщили?
- Нет, - покачал головой Рахимов. - Просил Аллаха, чтобы сил давал. Для всех просил.
- Эт хорошо, эт ты молодец, что для всех просил. Жадность тут неуместна. - Леха посмотрел на спидометр. - Уже сорок с лишним километров проехали, а ни одной живой души! Видать, сильно струхнули твои родственники, раз так далеко отбежали.
- Один песок вокруг. Какой тут жизнь? Горы пойдут, там вода, арыки, кишлаки, сады.
- Ну, тебе видней, я ж не местный. А ты с ними поговорить сможешь?
- С узбеками смогу.