- Многое. В деревню совсем недавно вошел артдивизион. Полагаю, на отдых. Эти сведения не помешают нам.
Варакушкин недоверчиво смотрит на командира и качает головой.
- Тебя как зовут? - спрашивает взводный. - Прости, забыл. Совсем мало воюем вместе.
- Алеша.
- Я вижу, Алексей, ты не поверил мне?
Солдат в смущении молчит. Поборов робость, признается:
- Не поверил, товарищ старшина. Как можно узнать, что там - дивизион? А может, вовсе никого нет?
Смолин нежно и печально оглядывает славного мальчишку, пришедшего на войну, небось, со школьной скамьи, пожимает плечами.
- А разве не видно?
- Нет.
- Мы подошли сюда ночью, незадолго до света, Алеша. В такую пору деревня спит глубоко, должна спать. Но ведь не спала, сам заметил, чай. Лаяли собаки, ржали лошади, шумели моторы машин. Значит, немцы. Они появились в селе совсем недавно. Почему? Видишь ли, псы брешут по-разному. Это - свой, особый язык, и за ним интересно понаблюдать, коли есть время. Собаки голосили исступленно: для них "гости" были чужие люди, к которым они не успели привыкнуть. Несколько раз сюда доносился визг дворняжек: немцы просто били надоевших им псов.
Варакушкин сконфуженно качает головой.
- Теперь и сам вспоминаю, товарищ старшина: до самой зорьки в трех или четырех домах горел свет, и еще больше были видны отблески костров. Только я думал: местные жители жгут. А еще из труб вылетали искры. Там, наверное, и вправду немцы. Но почему ж - артдивизион? Ни одной пушки не видно.
- Это посложней загадка, однако и к ней есть ключ. Ты заметил пламя, а больше ничего не увидел. Искры и дым летели не от костров, Алеша. И не из сельских труб. Это топились полевые воинские кухни... Вот те и раз! Как же "непонятно"? Ты обязан знать, что дым кухонь ниже и слабее дыма костров. Старослужащим известно: одна такая кухня кормит роту, или эскадрон, или батарею...
Смолин замолкает и прислушивается. Где-то, за ближними домами деревни, раздается треск мотора.
Старшина приподнимает голову над краем ямы и вглядывается в околицу. Вскоре видит, как оттуда на дорогу выезжает мотоциклист.
Через минуту немец проносится мимо ямы, в которой плашмя лежат разведчики.
Проходят считанные секунды, и он исчезает за выступом рощи.
Варакушкин вздыхает.
- Ушел. А хорошо бы его, черта, ссадить с седла... Сам в руки лез...
- Не нужен он нам, да и ни к чему это, - сухо возражает старшина.
- Вы хотели - об артдивизионе... - напоминает солдат.
- Да, так вот... Надо было решить, кто в деревне: пехота, кавалерия, пушкари? Я пришел к выводу: пушкари.
Ты заметил - мы остановились на большой поляне, вблизи опушки. Незадолго до нас там стояли немцы, Ветер даже не успел размести остатки костров. Они еще теплы.
По площади вытоптанной травы, по числу костров видно: стояло около батальона солдат. Но это был не батальон, не пехота. Отдыхали артиллеристы. Нет, я не нашел ни письма, ни обрывка документа, из которых можно сделать такой вывод. Дело в другом.
Разгадка - в отпечатках, оставленных врагом. Это были, разумеется, немцы, а не испанцы, не итальянцы, не бельгийцы. Достаточно взглянуть на клочки газет, на пачки из-под сигарет. Да и без бумажек понятно. Германские сапоги имеют свою отличку: на каблуках - подковки, на подошвах - шипы. Ступня у сапог широкая, а носок круглый.
Разобравшись во всем этом, надо было решить - та ли это часть, которая находится сейчас в деревне, и что за часть?
Я проверил: следы ведут в деревню. Немцы сначала остановились здесь, а потом, наверно, послали квартирьеров в село и перебрались туда.
Я достаточно долго рассматривал оттиски колес и подков. Это был, несомненно, дивизион артиллерии. Следы простых военных повозок и следы пушек и зарядных ящиков имеют небольшую разницу. У первых они уже. Чем больше калибр орудия, тем шире стоят колеса и тем внушительней обод.
- Вы ж глядели на землю почти в темноте, Александр Романович. Так и ошибиться недолго.
- Можно и просчитаться, конечно. Но я перепроверил себя. Разные следы оставляют не только колеса, но и сами кони. Артиллерийская лошадь тянет большой груз - ее подковы шире и больше, чем у коня кавалериста. Да и форма подков неодинакова: у орудийного коня они покруглее, поразмашистей.
Вот теперь тебе тоже, небось, все ясно: в деревне артиллеристы, а дым от трех полевых кухонь говорит: три батареи. Значит, дивизион.
Варакушкин вздыхает, огорченно качает головой.
- Все-таки не веришь? - удивляется Смолин.
- Нет, отчего же... Верно объяснили. А я, товарищ старшина, так никогда не смогу, конечно...
- Сможешь. Должен суметь. А не то убьют, Алеша. Война...
Быстро кончается хмурый осенний день. Как только темнеет, Смолин высылает дозоры, а затем вся разведка снимается с бивака.
Задолго до рассвета взвод выходит в заданный квадрат.
Место это вполне подходит для засады. Лес глубокой дугой охватывает ровную поляну, через которую бежит грунтовая, но достаточно гладкая дорога. Рядом с опушкой протекает ручей, перекрытый узким мостом.
В десятке верст отсюда, в уцелевшем доме отдыха, разместилась ставка немецкого корпуса. Дорога, к которой вышли разведчики, одна из трех, по которым штаб поддерживает связь с частями на передовой. Здесь можно захватить крупную птицу, какого-нибудь важного курьера с планшетом, набитым документами. Ради этого стоило пробиваться через линию фронта, рисковать головой.
Подходы к мосту хорошо просматриваются из леса. Немцам, попавшим на лужайку, трудно будет уйти из-под огня засады. К тому же - у взвода превосходные пути отхода на юг по лесной чаще.
Весь день ушел на подготовку к операции. Наблюдатели, выделенные Намоконовым, устроились в кронах деревьев, старательно замаскировались. Остальные бойцы группы обеспечения окопались за крупными камнями и кустами по всему полукругу опушки. Если засаду обнаружат и придется вести огневой бой, разведка сумеет постоять за себя. Оба ручных пулемета - у моста: здесь, по замыслу Смолина, должны произойти главные события.
Дорога, против ожидания, оказалась далеко не оживленной. Возможно, это объяснялось некоторым затишьем на фронте, а может, и тем обстоятельством, что на Северо-Западе, на коммуникациях немцев, действовали отряды партизан, сильно осложнявших передвижения врага.
За день через мост прошли на юг небольшой обоз и взвод пехоты. Несколько раз в обоих направлениях проехали телеги, на которых болтали и лузгали семечки солдаты в довольно помятом обмундировании. Это была мелкая сошка, не стоило палить из пушки по воробьям.
Разведка продолжала выжидать и не спускала глаз с дороги.'
Смолин с удовлетворением, даже с гордостью убеждался: здесь, под носом у врага, люди держат себя спокойно и хладнокровно, даже молодые бойцы ничем не выдавали своего напряжения и вполне естественной робости.
Несмотря на то, что план засады был обсужден до мелочей еще там, "дома", Смолин в середине ночи собрал командиров групп.
Глубокая засада сильно отличается от налетов на передовой. Там боевые порядки противников сближены, и у разведчиков всегда есть возможность, выполнив задачу, вернуться к своим. Здесь не то. До своих далеко.
Взводный дал возможность всем высказать мнение.
Швед молчал несколько секунд, взвешивая возможности, и предложил:
- Разрушить мост. Снять настил. Пока будут чинить, устроим головомойку.
Намоконов возразил:
- Однако, плохо. А вдруг - рота, батальон? И дело не сделаем, и сами не уйдем.
Был забракован также план захвата пленных с помощью завалов, замаскированных ям и канав поперек дороги. По тем же причинам.
Тогда Андрей Горкин достал из вещевого мешка моток электрического провода, взвесил его на руке, передал взводному.
- Это понадежней будет, Александр Романович. Провод можно быстро надеть, или напротив, снять, если появится какой-нибудь плюгавый обозник.
Все поддержали отделенного.
В тихой темноте Кунах и Варакушкин осторожно вбили по краям дороги два кола с рогульками, на которые удобно было набросить петли провода.
Перед самым утром, еще раз предупредив наблюдателей на деревьях о сигналах, Смолин ушел к мосту.
Не успел он еще как следует замаскироваться в придорожном кювете, как раздался условный сигнал - крик сороки. Кто-то двигался с севера на юг, в сторону фронта.
Вскоре разведчики услышали отдаленный шум мотора.
Варакушкин и Кунах, по знаку Смолина, закрепили шнур на метровой высоте и тотчас исчезли в чаще.
Через минуту стало ясно: медленно, ощупывая фарой выбоины дороги, тащится мотоциклист.
И все-таки провод сорвал его с седла так сильно, что он пролетел несколько метров и без движения распластался на холодной траве.
Машина свалилась набок, колеса ее продолжали вращаться.
Мгеладзе кинулся к мотоциклу, выключил мотор.
Пленного оттащили в лес, заткнули рот кляпом, связали руки. Немец вскоре пришел в себя и еле слышно мычал.
К величайшему огорчению разведчиков, он оказался рядовым батальона жандармерии, и в его карманах и в планшете не нашлось ни документов, ни карт, ни приказов.
- К тете на блины ехал, - усмехнулся Швед и сплюнул. - Сейчас я с ним покалякаю.
Он кое-как задал немцу вопросы, но тот продолжал лишь крутить головой.
- Да вытащи ты ему тряпку из пасти! - сердито посоветовал Смолин.
То ли пленник не понимал вопросов Шведа, заданных на ломаном немецком языке, то ли перепугался до смерти, но ни одного путного ответа от него получить не удалось.
- Оставь, - посоветовал взводный. - У себя разберемся.
Арон снова заткнул жандарму рот ветошью, и разведчики отвели его в глубь леса.
- Остаемся здесь, - сказал Смолин, когда Швед спросил, что он предполагает делать. - Надо взять офицера. Хорошо бы - штабного. Скажи своим людям, чтоб не дремали.
Шло время. Наблюдатели молчали. Ни скрипа телеги, ни звука мотора, ни человеческого голоса.
Швед подполз к Смолину, положил ему руку на плечо.
- Поспал бы немного, Саша. Ты отдыхал меньше всех.
- Спасибо, Арон. Не дремлется... - .он помолчал. - Я полагал, на этой дороге будет гуще движение. Это ведь - основная коммуникация "Мертвой головы".
- Ничего. Нам немного надо.
- Да, конечно.
Внезапно Швед спросил:
- А чего эта дивизия придумала себе такую кличку? Нас попугать или что?
- Долгий разговор, сержант.
- Все равно баклуши бьем.
- Ну, ладно. Может, в сон не так клонить станет. Поболтаем.
- Ты ж толковал: не дремлется.
Старшина рассмеялся.
- Так это ж я минуту назад говорил!
- Тогда давай - про "Мертвую голову".
- Видишь ли, был такой прусский король Фридрих II, большой любитель совать свой нос в чужие дела. В огромной его армии, половину которой составляли наемники, главной ударной силой были кавалерийские полки. Так вот, самые отпетые из них назывались "Гусарами смерти" или "Гусарами мертвой головы". Из тех корешков и выросла эта самая "Мертвая голова". Впрочем, именно при Фридрихе русские вошли в Берлин.
- Ну, что ж, взводный, я так понимаю, - усмехнулся Швед, - наши старики дали нам неплохой пример. И мы не осрамимся.
- Не осрамимся, Арон.
- А откуда она к нам пожаловала, "Мертвая голова"?
- Все, что знаю, - от пленных. Сколотили ее два года назад из охранных отрядов фашистской партии. Командир - группенфюрер генерал-лейтенант фон Эйке. Близок к Гитлеру. Полки этого фона брали Бельгию и Францию, и, коли пленные не врут, вонзились в Европу, как нож в масло. 25 июня "Мертвая голова" перешла нашу границу, а уже через месяц с небольшим потеряла семь тысяч человек. Офицеры выбиты почти начисто.
- Для начала - неплохо, Саша. Помнишь, мы с тобой месяц назад ходили в тыл "Мертвой головы"? К Щечково и Мануйлово.
- Помню. И что же?
- Там, под деревнями, три кладбища. На крестах каски "СС". Я посчитал ряды. Две тысячи пятьсот крестов, Саша.
- В дивизии еще немало головорезов, сержант.
- Ну, значит, и на нашу долю достанутся.
- Достанутся.
Товарищи замолчали.
Близился рассвет. Смолин лежал в кустах, всеми силами отгоняя сон. Плечи давила усталость, склеивались веки.
И все же он мгновенно привел себя в состояние полной готовности, как только услышал резкий крик сороки, донесшийся с севера.
Намоконов приподнялся на локтях, долгим взглядом посмотрел на дорогу, прислушался. Этого ему показалось мало, и он приложил ухо к земле.
- Люди. Много людей.
Смолин тотчас приказал разведке оттянуться в глубь леса.
Прошло около получаса. На северный край поляны в унылом, каком-то лохматом строю выходила колонна. Резко прокричал команду офицер, и роту, будто ножом, разрезало на куски. Три взвода зашагали в разные стороны, застучали ботинками, деревянно замахали руками.
Разведчики, решившие сначала, что немцы что-то заподозрили и теперь шли облавой, удивленно взирали на манипуляции врага.
Швед зашептал на ухо Смолину:
- Они - не фрицы, старшина. Офицер вякает несуразное. Погляди, какой у него дурацкий колпак на башке.
На ротном, действительно, красовался пунцовый бутафорский берет, и казалось, что здесь, в лесу, шагают и дергают руками персонажи оперетки.
Офицер, видимо, разрешил взводам отдохнуть. Они распались на кучки, закурили. Невысокий тощий солдат отбился от своих и ушел в лес.
Смолин мгновенно принял решение, о котором впоследствии, пожалуй, жалел.
- Швед!
- Да?
- В лес. Возьми этого. Тихо.
Разведчик исчез за деревьями.
Время тянулось томительно долго. Взводы продолжали заниматься.
Только теперь Смолин отчетливо понял, что поступил, мягко говоря, неосмотрительно. Офицер перед уходом может хватиться пропавшего солдата, объявит тревогу и тогда... Тогда придется отбиваться, стрелять... Да... глупо.
Рота, кажется, закончив занятия, построилась. Смолин не спускал глаз с серо-зеленого квадрата. Всполошатся или нет? Старшине даже показалось, что в строю произошла заминка, но тут же прозвучала команда - и подразделение двинулось на север.
Вероятно, солдаты ничего не сказали офицеру, чтоб не выдавать провинившегося. Ну, слава богу!
Вскоре наблюдатели сообщили: враг скрылся из вида.
И тогда к разведчикам вышел Швед. Он подталкивал одной рукой тощего пленного, а в другой держал нож.
Солдат шел запинаясь, часто вздрагивал, испуганно оглядывался на разведчика.
Намоконов быстро связал захваченного и стал доставать из кармана кляп.
- Погоди, - остановил его Швед. - Потолкую...
Пленный, очевидно, поняв, что его не собираются немедля убивать, повеселел. Повернувшись к Шведу, что-то сказал ему по-немецки.
"Господа, я есть красный!" - ухмыляясь, перевел отделенный.
Разведчики хмуро заулыбались.
- Вы все - красные, когда в плену, - пробормотал Арон и состроил свирепую физиономию.
Впрочем, пленный проявил достаточную сообразительность и тотчас же поправился:
- Нет, я голубой, господа.
- Зеленый ты, а не голубой, - кинул Горкин. - От страха ты, сукин сын, зеленый.
Пленный оказался капралом испанской "Голубой дивизии". На рукаве капрала был нашит пестрый знак с надписью "Эспанья".
Он тут же сообщил разведчикам, что дивизию сформировали несколько месяцев назад по приказу военного министра Варела. Командир - Муньос Грандес. Девятнадцать тысяч штыков. Но большевики могут не бояться этих штыков, утверждал капрал, так как немцы дали слово, что полки воевать не будут. Им поручат всего лишь полицейскую службу.
Лицо Шведа налилось кровью, и он в сердцах ткнул капрала в бок.
- В листовках сказано: в вашей паршивой дивизии - одни добровольцы!
Капрал страшно удивился и пожал плечами. Он не доброволец, он - просто бедный человек. А дивизия, как-никак, платит тысячу песет или восемьдесят немецких марок в месяц. Это - большая помощь его семье.
Арон выудил из кармана документы пленного.
- Ты служил раньше у итальянцев в "Голубых стрелах". Душил Испанию. Тоже - для семьи?
- Кляп - и в лес! Пусть сидит рядом с немцем, - мрачно распорядился Смолин. - И не спускать с них глаз.
Дальше оставаться в районе засады было рискованно. Испанцы могли хватиться капрала, да и отсутствие немца-мотоциклиста вызовет тревогу в жандармерии.
И все же Смолин не хотел уходить. Несмотря на то, что разведка захватила двух пленных, задачу она не выполнила.
Взводный решил рискнуть: остаться на месте до вечера. Может быть, все-таки повезет, удастся взять офицера. Как только наступит темнота, они уйдут на юг, к линии фронта.
Все заняли свои места.
Чаще, чем раньше, раздавались сигналы наблюдателей. Проехало несколько крытых повозок. Затем появилась легковая машина, но вслед за ней двигалась моторизованная пехота, и машину тоже пришлось пропустить.
День быстро клонился к вечеру. Смолин хмуро вглядывался в деревья, где сидели слухачи. Тихо.
Но вот на одном из деревьев снова прозвучал крик сороки. Разведчик сообщал, что к мосту движется подразделение пехоты.
Может быть, впервые за все время операции Смолину стало не по себе. Он был убежден: испанцы обнаружили исчезновение капрала, вернулись - и боя не миновать.
Но все, к удаче, оказалось не так. Три взвода немцев, не дойдя до моста, свернули с дороги, разбрелись и стали срезать крупные ветки берез.
Разведчики ничего не понимали: вениками для бани запасаются, что ли?!
Вскоре все выяснилось. Рота, очистив ветки от зелени, принялась вбивать в землю рогульки и колышки, пристраивала к ним винтовки, целилась в лес, но не стреляла.
Смолин весело посмотрел на Шведа. Тот кивнул: "Ночная учебная стрельба, взводный!"
Это было редкое везение! Раз немцы должны палить, может стрелять и разведка. Огонь никого не удивит и не встревожит, кроме самой роты, разумеется. Правда, немцев втрое больше, но взвод нападет внезапно, ударит всеми огневыми средствами в упор - и можно надеяться на успех. Риск? Что ж, на войне не рискуют только мертвые.
Стемнело. Еле слышно прозвучал в траве стрекот позднего кузнечика. И тотчас же три фигуры оторвались от опушки и поползли к мосту. Швед, Горкин и Макар Кунах проскользнули под настил и слились со сваями. Многое теперь зависело от этой группы захвата.
Смолин лежал за деревом, пытаясь по голосу, по огню сигареты нащупать офицера. Тяжелая морщина взбухла на лбу старшины.
Здесь, в тылу врага, где самый малый промах мог кончиться муками и смертью, - он был не только воин, не только отвечал за себя и рисковал собой, - он был тут и верховная власть, и бог, и судья, и отец своих людей.
Два связных лежали рядом со взводным. Решив, что пора действовать, Смолин что-то сказал одному из них, и солдат бесшумно исчез в темноте.
Громко прокричал воробьиный сыч: "Дьюууб... дьюууб..." Вжимаясь в землю, мертво стиснув ложа автоматов и рукояти гранат, двинулась вперед группа нападения. Сжав челюсти, почти не дыша.
Все ближе, ближе немцы. Сто метров... сорок... двадцать... Но Смолин ползет, и за ним ползут его друзья.
В пятнадцати шагах от роты все замирают. Сзади и с боков атаку охраняют люди Намоконова и часть группы разграждения.