7
Алексей объехал три путевых околотка, и всюду работы подходили к концу. Это была оборудованная по последнему слову железнодорожной техники ветка. Свежая насыпь еще не успела обрасти травой, тянулась среди густой кудрявой зелени леса и лугов цветистой лентой, то песчано-желтой, то суглинисто-красной, то черноземно-бурой.
Новые, еще не обкатанные рельсы лежали на крепких дубовых шпалах, распространяющих резкий запах креозота. Бровки песчаного полотна были аккуратно выложены розовым гранитным щебнем, километровые указатели окрашены белилами, и цифры на них четко чернели, видные издалека.
Через каждые два километра стояли деревянные, точно игрушечные, домики путевых обходчиков и барьерных сторожей. От домиков пахло смолой и масляной краской. Местами по обеим сторонам полотна тянулся густой лес, дремуче-темный, никогда не просвечиваемым солнцем. Железная дорога вползла в него, как и зеленый тоннель.
Алексей часто выходил из машины, любовался новыми путевыми сооружениями, построенными из красного и белого кирпича, гулкими, навечно склепанными фермами мостов, выкрашенными в зеленую краску станционными зданиями, разговаривал и шутил с прорабами и рабочими.
Ветка уже была готова к открытию, задерживал ее пуск только большой мост.
Садилось солнце, когда Алексей вновь подъехал к строительству. Выходя из автомобиля, он определил опытным глазом, насколько подвинулась к мостовым быкам ферма, и с признательностью к Самсонову отметил: ферма двигалась быстрее, чем рассчитывал он утром, когда разговаривал с Иваном Егоровичем.
"Он поставит ее раньше завтрашнего полудня", - подумал Алексей.
Сумеречная мгла надвигалась из леса, затопляя реку и мост, а люди продолжали работать. Шипел паром мостовой кран, скрипели лебедки, визжали цепи. У моста зажглись мощные электролампы, осветив обнаженные, красные, как медь, спины рабочих, возводивших добавочную шпальную клетку.
По шатким дощатым мосткам Алексей добрался до основания шпальной клетки. Доски под ногами гнулись, под ними чавкала и пищала болотная, пахнущая гнилью грязь, хлюпала вода.
Алексея оглушил резкий, подирающий по коже скрежет лебедки. Двое рабочих подхватывали подлетавший к ним, похожий на люльку качелей, широкий ящик, двое ловко перекладывали на него тяжелые, звеневшие, как чугун, шпалы. Высокий, жилистый, усатый рабочий, в полосатой тельняшке залихватски кричал:
- Вира!
Барабан лебедки вертелся с бешеной скоростью. Люлька со шпалами уносилась вверх, где ее подхватывали сильные, ловкие руки и укладывали на вершину клетки. Алексей узнал людей из знаменитой бригады Епифана Шматкова, в соревновании взявших первое место и вот уже две недели державших переходящее красное знамя. В багряных отсветах заката, смешанных с казавшимся бутафорским сиянием электроламп, Алексей явственно различал их лица, усталые, сердитые, блестевшие от пота.
Лицо одного рабочего, обросшее запыленной, неопределенного цвета бородкой, выглядело особенно усталым и мрачным. Судя по всему, рабочий не отличался здоровьем, и ему немалых усилий стоило не отставать от товарищей. Но работал он не хуже других, с упорным и злым усердием, и это поразило Алексея.
Пока люлька со шпалами поднималась, рабочий шумно переводил дыхание и одинаковым, словно механическим движением смахивал рукавом пот с лица. Но как только люлька опускалась к нему, он, по-кошачьи изгибаясь, подхватывал конец шпалы и гораздо ловчее своего напарника вскидывал ее на платформу.
Один раз он поднял голову и увидел начальника. Лицо его сразу преобразилось: на нем появилось выражение веселого упрямства.
"Это ничего, что мне трудно, - как бы говорили его усталые глаза. - Не думайте, что я сдамся. Меня, брат, не возьмешь".
Порожняя люлька пронеслась мимо Алексея, обдав его ветром. Рабочие принялись накладывать шпалы. Движения их стали еще проворнее и четче.
- Эй, поберегись! - послышался сверху залихватский голос, когда люлька снова пронеслась над самой головой Алексея.
Алексей поднял голову. Свесив со шпальной клетки обутые в чувяки ноги, улыбаясь, сверху смотрел на него остроплечий худощавый паренек в защитной спецовке и тюбетейке.
- Здорово, Шматков! - приветственно махнул рукой Алексей. - Спускайтесь вниз!
- Майна! - крикнул Шматков и, прыгнув в порожнюю люльку, легко, как паук на паутине, спустился, ловко и мягко спрыгнул на мостик рядом с Алексеем.
- Здравствуйте, товарищ начальник! - протянул Шматков маленькую, твердую, как брусок, руку.
Алексей пожал ее. Простота и непринужденность, с какой обращался к нему Шматков, были приятны Алексею. Рабочие знали - начальник не любит подхалимства и подобострастия.
- Ну, здравствуй, Шматков… Вижу - запарил ты своих людей, - усмехаясь, сказал Алексей.
- Так уж и запарил, товарищ начальник, - ответил Шматков. - Другие, вон, не так запаривают, - Шматков задорно вскинул голову, весело взглянул на Алексея. - Меня не запаришь. Мою бригаду все равно никто не обгонит.
- Ну-ну, не хвастай, - остановил знатного бригадира Алексей. - Избаловала тебя наша газета. Со страниц не сходишь: все Шматков да Шматков.
- Товарищ начальник, я же не виноват, что про мою бригаду пишут. Мне это без надобности, - пренебрежительно пожал острыми, как у подростка, плечами Шматков.
- Как это без надобности? В этом - большая надобность. Другие с тебя пример должны брать, как ты думаешь?.. - Алексей положил на плечо Шматкова руку. - Пишут - значит, заслужил…
- Я, товарищ начальник, дело знаю, и только. Никакой тут заслуги нету, - самолюбиво поджал губы Шматков. - У меня люди зря не бегают…
"Да уж видно: люди вертятся вокруг тебя, шпингалета, как шестеренки вокруг большого колеса", - любовно подумал Алексей, с любопытством разглядывая неказистую фигурку бригадира.
- Вот что, Шматков, - заговорил Алексей и про себя усмехнулся неожиданно пришедшей ему в голову мысли. - Я нынче пообещал наркому, что ты за три дня брусья на мосту положишь. Ферму поставят завтра к полудню, так? Завтра можно будет двинуть укладку брусьев и рельсов. Что ты об этом скажешь?
Шматкова, казалось, ошеломило это предложение: он с минуту молчал; знающим, солидным взглядом окинул нависшую над рекой ферму; подумав, сдержанно спросил:
- Это к двадцать первому, значит, уложить? А как же двадцать пятое? Отменили этот срок?
- Не отменили, Шматков, а решили придвинуть. Каждый день для государства дорог, с бою надо взять их, - сказал Алексей.
- Дело тяжелое, - после некоторого раздумья сознался Шматков. - Только ежели с боем… попробуем, - добавил он, и лицо его приняло озабоченное, упрямое выражение.
Он еще раз внимательным, деловито-хозяйственным взглядом окинул ферму, точно высчитал что-то про себя.
- Сделаю, - решительно пообещал он. - Сделаем! Двадцать первого будет готово.
- Не подведешь?
- Себя-то? Товарищ начальник… - усмехнулся Шматков.
- Ну, смотри… - Алексей пожал бригадиру руку. - После окончания работы мы созовем небольшое собрание. Ну, и ты… поддержи… С ребятами пока потолкуй.
- Есть, товарищ начальник!..
…Алексей взбирался по мосткам на крутой берег. Запыхавшись, держа в руке белую с гербом фуражку, к нему подбежал Семен Селиверстович Спирин, начальник участка, круглолицый мужчина лет сорока.
- Простите, Алексей Прохорович, что не встретил, задержался на том берегу… Увидел вашу машину, и прямо сюда… Извините…
- Пустяки, - сказал Алексей. - Сейчас мы со Шматковым порешили: мост надо закончить двадцать первого.
Спирин даже рот разинул, вытер скомканным платочком потный лоб.
- Вы шутите, Алексей Прохорович? Ведь сегодня уже семнадцатое…
- Ну и что же? Шматков дал согласие уложить свою часть брусьев и рельсов за три дня.
- Но ведь это великолепно! - сразу сменил тон Спирин. - Это просто чудесно! Конечно, успеем закончить.
Алексей усмехнулся.
Спирин, по обыкновению, никогда ни в чем не возражал ему, и это всегда смущало и даже злило Алексея., Особенно его раздражала всегдашняя готовность Спирина угодить ему, угадать малейшее его желание.
После первых же слов доклада Спирина о ходе работ и нескольких заурядных соображений, касающихся расстановки рабочей силы, о которых Алексей уже знал и недавно сам предложил их Спирину, ему стало невыносимо скучно. Он едва дослушал начальника участка.
- Почему же вам кажется возможной сдача моста двадцать первого июня? - спросил Алексей.
Спирин растерянно взглянул на него, почуяв явный подвох.
- Видите ли… Если, так сказать… - начал он, но Алексей перебил его:
- Все ясно. Вы поторопились согласиться со мной, Семен Селиверстович… Хотя бы раз вы сумели доказать противное. Но вы не можете… Не решаетесь, - с раздражением повторил Алексей. - Не решаетесь потому, что не имеете собственного мнения.
Спирин, смущенно отдуваясь, молчал. Они подошли к диспетчерской вышке. Их встретил мрачный, нелюбезный Самсонов.
- Могу вас обрадовать, Иван Егорович: Шматков дал согласие закончить укладку брусьев в субботу, - сказал Алексей.
Усталые глаза Самсонова скупо заблестели.
- Ну как же… Ведь это Шматков! Как он мог не согласиться! - сказал главный диспетчер и бросил торжествующий взгляд на Спирина.
"Они уже тут без меня обсуждали этот вопрос и, как видно, крепко поспорили, - мысленно заключил Алексей. - Повидимому, этот Спирин все-таки доказывал обратное…"
8
Собрание было коротким, но очень бурным, как и предполагал Алексей. Вызов Шматкова был принят большинством бригад, но от внимания Алексея не ускользнула и часть недовольных, которые отмалчивались или прерывали дававших обязательства бригадиров насмешливыми выкриками. Но таких оказалось меньшинство: победа была на стороне бригады Шматкова.
Таким и запомнилось Алексею это последнее мирное собрание: у моста, в широком, охватившем лесную лужайку венце электрического света сидящие в разных позах рабочие, их грязные, еще не отмытые усталые лица, веселые и угрюмые, старые и молодые. И над всем этим - теплое вечернее небо, ночные запахи болотных трав, смолы, людского пота и дыма от рабочих кухонь и людские голоса, и сонное бормотание лягушек в реке.
После собрания, когда Алексей приготовился уезжать, к нему подошел Самсонов, взволнованно проговорил:
- Спасибо вам, Алексей Прохорович…
- Да за что же? - удивился Алексей. - Не понимаю…
- А за то… за то, что мы в вас не ошиблись… Мы - инженеры, техники, рабочие… С этого вечера я стал еще больше уважать вас. Не за то, что вы мой начальник… Нет… Я не Спирин, - Самсонов ухватился за бок.
- Вы напрасно запустили свою печень, - сухо заметил Алексей.
- Ерунда! - сердито сказал Самсонов. - Так вот… Я, старый инженер, уважаю вас. За то, что вы идете на риск…
- Да при чем же тут риск? - спросил Алексей.
- А самолюбие? А честь? - выкрикнул Самсонов. - Эти понятия мы не собираемся сдавать в архив. Или вы не доложите наркому о взятых обязательствах?
- Я доложу ему… Неужели вы думаете, что бригады не выполнят своих обязательств? Как же они могут не выполнить, когда завтра вся новостройка узнает о вызове Шматкова?
- А если Шматков не выполнит? - настороженно спросил Самсонов.
- Наши люди не могут не выполнить, - уверенно проговорил Алексей. - Не думайте, что наши рабочие не понимают, что такое честь и самолюбие. Они понимают кое-что и пошире.
- Но если бы не вы…
- Оставьте… Не нужно говорить обо мне, - остановил Алексей. - Они… наши люди помогают нам делать то, что иногда нам самим кажется не под силу.
Алексей шел к машине. Самсонов, провожая его, говорил глухим прерывистым басом:
- Как трудно и вместе с тем как интересно сейчас работать! И очень хочется жить.
- А завтра, послезавтра будет еще интереснее, - задумчиво отозвался Алексей.
- Все-таки очень хорошо, что мы торопимся с этой веткой, - сказал вдруг Самсонов. - Очень хорошо…
Прощаясь, они обменялись крепким рукопожатием.
- Знаете что, - мягко сказал Алексей, открывая дверцу машины, - в воскресенье мы с женой решили отпраздновать рождение сына. Не откажите приехать… Мы очень скромно… Будем рады… Пожалуйста, Иван Егорович…
- Благодарю… Кстати, я забыл поздравить вас…
- Спасибо…
Алексей сел в кабину, захлопнул дверцу. Машина, грузно покачиваясь, стала медленно выбираться на темную лесную дорогу. Весь путь до самого управления Алексей думал об удачно законченном дне, о разговоре со Шматковым и Самсоновым, о выступлениях на собрании бригадиров и рабочих. Спокойные горделивые мысли текли в его голове, оставляя полное удовлетворение.
Он предвкушал радость открытия движения раньше срока, уже видел первый, празднично расцвеченный, весь в зелени поезд, облепленный приодевшимися ради такого торжества людьми - рабочими и служащими… Поезд медленно движется через мост, сияет солнце, шумит толпа, играет оркестр. Паровоз рвет красную бумажную ленту, и крики "ура!" гремят в воздухе, сливаясь с победно звучащим паровозным свистком. Впереди, на мосту, Самсонов, Шматков, Спирин - все, все… Одна трудовая семья, с которой он так сжился за эти полгода.
Что может быть приятнее успешного окончания большого дела?
Озаренный автомобильными фарами лес точно расступался перед глазами Алексея. Кусты густого орешника, корявые стволы вязов и дубов с шумом проносились мимо. Запах ночного леса проникал в кабину. Изредка на дорогу выбегал серый облезлый заяц, оголтелыми скачками несся впереди машины, ошеломленный светом, пока не скатывался в кусты. Какая-то птица, сова или филин, лениво махая крыльями, перелетала через дорогу, исчезала во тьме…
Алексей закрывал глаза, и перед ним опять возникали картины предстоящего торжества в день открытия дороги: веселые, покрытые пылью лица рабочих, их загорелые мокрые спины, умная усмешка Шматкова…
В управлении Алексей задержался ненадолго. Приняв вечерние рапорты начальников служб и дав указания на завтра, он уехал домой.
9
В субботу Алексей приехал на строительство ранее обычного. По всей дороге уже готовились к открытию движения. Заканчивались мелкие недоделки пути, подправлялись бровки и насыпи, станционные постройки украшались красными флагами и гирляндами зелени. На конечной станции, куда должен был прийти первый поезд, стояла арка, обвитая кумачовыми лентами, жгутами, сплетенными из березовых веток, травы и полевых цветов.
Всюду желтел свежий песок, все лоснилось краской, блестело: крыши зданий, стрелочные фонари, дверные ручки, рамы окон. Запах олифы и лака был разлит всюду.
Путевые бригады во главе со Шматковым укладывали последние брусья, свинчивали гулкие звенья рельсов. Пронзительно жужжали автоматические сверла, нестерпимо яркие молнии электросварки вспыхивали там и сям в тени переплетов фермы, оглушительно били молоты…
Знакомая веселящая лихорадка кипучего труда держала все время Алексея в нервном напряжении. До десяти утра он успел объехать линию, проверить последние приготовления, поговорить со Шматковым и Самсоновым. Шматков обещал завинтить на мосту последний болт в восемь часов вечера. В воскресенье утром был назначен пропуск первого поезда.
В десять часов Алексея вызвал к телефону первый секретарь областного комитета партии Кирилл Петрович.
- Ты почему же, Волгин, молчишь, что завтра открываешь дорогу? - послышался в трубке медлительный, всегда ровный бас первого секретаря. - Ты, как член обкома, обязан…
- Сейчас хотел звонить, Кирилл Петрович… Только что вернулся с объезда… - волнуясь, ответил Алексей. - Могу сообщить твердо: завтра в десять ноль-ноль первый поезд в составе десяти вагонов прибудет на станцию Вороничи…
- Ну, спасибо, брат. Спасибо тебе и коллективу… - Голос Кирилла Петровича звучал растроганно. - Ты можешь сейчас приехать ко мне?
- Сейчас, к сожалению, не могу, - ответил Алексей.
- Ну, ладно. Кончай. Завтра, значит, в Вороничах митинг. Будет народ с окрестных сел… Нарком уже знает?
- Конечно, знает. Тут корреспондент "Гудка" сидит, с нас глаз не спускает. Уже сообщил, наверное… А я докладывать буду вечером.
- Вот Москве сюрприз. Большая радость для нашей области, очень большая… - Было слышно, как Кирилл Петрович шумно дышал, - Еще раз спасибо тебе, Волгин, от всей области…
- Не за что, Кирилл Петрович… Людям спасибо.
Алексей повесил трубку. С лица его не сходила блуждающая скупая улыбка. В распахнутое окно кабинета врывался птичий щебет. Теплый пахучий ветерок колыхал полуспущенную штору.
Алексей позвонил секретарю партийного комитета.
- Товарищ Голохвостов, зайди ко мне, пожалуйста, - попросил он, и когда в кабинет вошел полный бледнолицый человек с лысой круглой головой на короткой шее и серыми утомленными глазами, одетый в полотняные штаны и вышитую украинскую косоворотку, сказал: - Садись, Василь Фомич. Составим текст телеграммы для Москвы об окончании строительства.
- Не рано? - спросил Голохвостов, усаживаясь в кожаное кресло. - Утром бы и составили и подписали.
- Заметь, Василь Фомич. Сейчас я опять еду на линию и до ночи там буду. Телеграмма должна быть послана вечером.
- Нет, нет… Давай утром… Я, знаешь, смотрю на вещи трезво. Когда поезд пройдет через мост, тогда и телеграмму можно написать, - заупрямился было секретарь партийного комитета, но, заметив, как сердито сдвигаются брови Алексея, торопливо добавил: - Ладно, ладно… Я не возражаю. Ты, как мальчик, Волгин… Право. Дети иногда так говорят: "А я хочу, чтобы уже завтра было". Так и ты… Тебе хочется, чтобы "завтра" уже сегодня наступило.
- Да, я хочу этого. И не верю тебе, что ты не хочешь того же самого, - сказал Алексей, с сожалением глядя на Голохвостова.
- Уже хочу… Не расстраивайся, пожалуйста, - устало улыбнулся Голохвостов. - Ты же знаешь: я человек точный, аккуратный, забегать вперед не люблю. И всегда против преждевременной шумихи. Мало ли что может случиться. А тебе бы поэтом быть, а не инженером, Прохорович. Все ты видишь в преувеличенно ярком освещении. Но это не так уже плохо. Ведь ты стоишь на земле твердо…
Когда телеграмма была подписана, Алексей, потирая руки, сказал:
- Согласись, Фомич: приятное это дело рапортовать об окончании такого большого строительства. Порадуем мы завтра утречком Москву, как ты думаешь?
- Да… - задумчиво протянул Голохвостов. - Радость народа - наша радость.
Глаза Алексея возбужденно светились. Он встал из-за стола, взволнованно прошелся по кабинету, добавил:
- Тут самый какой ни есть сухой человек почувствует себя поэтом. Ты прав, Фомич…
- Да, радость будет немалая, - повторил Голохвостов. - Большое мы дело сделали. Я представляю себе, сколько будет народу на митинге…