- Волгин, Полубояров стали подтягиваться, товарищ генерал… - вмешался командир полка. - Сладу с ними не было…
- Нам бесполезной удали не надо, - строго сказал генерал. - И не для того мы носим звание сталинских соколов, чтобы быть лихачами. - Жестковатый взгляд генерала уперся прямо в переносицу Виктора. - Понятно?
- Понятно, товарищ генерал, - смущенно ответил Виктор.
- А вам, Полубояров?
- И мне, товарищ генерал, - отозвался поблизости Родион.
- Выполняйте задание.
- По самолетам! - скомандовал командир полка.
- Стоило из-за этого будить хлопцев ни свет ни заря, - подбегая к самолету, ворчал Родя. - Какие-то там еще "синие". Понаставят деревяшек, и пикируй на них. Того и гляди, голову своротишь. Тьфу! Прости ты мою душу грешную.
- Не скули, Родион, - крикнул на ходу Виктор. - По деревяшкам мазать будешь - по настоящему врагу, ежели понадобится, бить не сможешь.
Виктор пристегнулся ремнями, оторвался от земли. Запах трав и леса мгновенно улетучился из кабины. Солнце только что взошло, острые шпили кирх прусского пограничного городка вспыхнули, как свечи. Качнулись внизу пестрые флигельки дач и растаяли в утреннем тумане. Звено Роди ушло на юг, у него было свое задание. За Виктором, наполняя небо виолончельным гудом, тянулись, как на невидимом буксире, машины Харламова, робкого Кулькова и необузданно смелого Сухоручко.
Виктор спокойно следил за затянутой лиловой дымкой панорамой земли, ища знакомые ориентиры. Сколько раз он летал по этой трассе! Здесь каждый холм был знаком ему. Тоненькая коричневая лента зазмеилась между лесом и озерцом.
"Вот она, эта самая дорога! Квадрат номер семь", - подумал Виктор, и сердце его забилось учащенно.
- Кульков, подтянуться! - крикнул он в микрофон.
Виктор чуть снизился и увидел на дороге желтые квадраты, похожие на разложенные в одну линию игральные карты. Он подал команду, стал выравниваться для пикирования сообразно направлению дороги и в что мгновение увидел рядом с собой, в ста метрах не более, неизвестно откуда вынырнувший штурмовик.
"Никак, батя", - подумал Виктор.
- Атаковать автоколонну! Огонь с дистанции двести метров! - скомандовал он и бросил самолет в пике почти вертикально.
Перед его глазами с каждым мгновением ширилась тоненькая вначале, как волосок, дорога, а нечеткие квадратики вырастали в предметы определенной рельефной формы. Это были деревянные макеты-автомашины "синих".
Воздух ревел за стеклом кабины. Это была страшная скорость падения, превышающая скорость урагана. За десять секунд надо было поймать цель, уследить за приборами, не упустить, вернее - почувствовать, то мгновение, когда дальнейшее пикирование означало бы верную катастрофу.
Макеты быстро увеличивались в перекрестье прицела. Стрелка альтиметра свалилась до 300. Виктор отсчитал про себя "раз-два-три" - и нажал гашетку. Длинная пушечная очередь ознобом пробежала по самолету. На месте "машин" поднялся желтый дым.
Самолет круто взвился вверх. В глазах Виктора потемнело от прихлынувшей к голове крови. "Попал", - облегченно вздохнул он. Виктор не успел заметить, как вошла в цель очередь Харламова, но, выходя из пике, увидел: Сухоручко погорячился, открыл стрельбу преждевременно, и его снаряды легли далеко впереди колонны. Кульков же, который должен был пикировать последним, почему-то уже шел в хвосте.
- Примите строй! Атакуйте снова!
Виктор чуть не вскрикнул, узнав в шлемофоне голос генерала. Оказалось, это он летел на штурмовике.
"Сундуки! Шляпы!" - мысленно обругал Виктор Кулькова и Сухоручко и подал команду.
Снова крутое пике, свист ветра, пушечная очередь… И опять голос генерала:
- Повторить атаку!
Кульков и Сухоручко теперь только пикировали, не стреляли: у них кончился пушечный комплект. Виктор выпустил последние два снаряда и вышел из пике. Самолет генерала шел вровень с его машиной.
- Горячку порете! - жужжал в уши сердитый тенорок. - Торопливость полезна только при ловле блох. Вот вам и лихачи!
Макеты на дороге горели, но половина колонны оказалась нерасстрелянной.
- Добить из пулеметов! - приказал генерал. - Хотя эта возможность вами упущена. "Синие" уже поливают вас зенитным огнем.
Звену Виктора пришлось сделать еще два захода, и все же не менее трети макетов остались нерасстрелянными. Виктор уже выходил из последнего пике, подавленный неудачей товарищей и злой, как будто не фанерные ящики лежали на дороге, а настоящие вражеские машины. И вдруг увидел, как штурмовик генерала камнем ринулся вниз. Гулкая пушечная очередь пробухала внизу. Еще пять макетов вспыхнули.
Виктору представился тучноватый живот генерала, розовый палец с аккуратно подстриженным ногтем, насмешливый взгляд… "Не разучился еще стрелять, папаша. Влепил очередь, дай бог всякому", - подумал он.
Когда звено Виктора приземлилось, командир полка ждал летчиков на аэродроме. Виктор стоял у самолета, ожидая появления генерала и обычного в таких случаях разноса за ошибки, допущенные в стрельбе.
Но генерала не было. Повидимому, он остался недоволен стрельбой и улетел. Комполка, сутулясь, вразвалку подошел к истребителям. Обветренное лицо его с седоватыми висками хмурилось.
- Ну, стрельцы в белый свет, как в копейку. Что же это вы? - сипло пробасил он. - Кульков стрелял с трехсот метров и мазал; Сухоручко - как кто жигалом его в спину ширял - тоже торопился, стрелял, почти не целясь.
Краем глаза Виктор увидел, как мочки ушей Сухоручко покраснели. Тем же сердитым, ворчливым тоном "старик" продолжал:
- Хорошо стреляли лейтенанты Волгин и Харламов. За быстрое нахождение цели и разгром головы колонны "синих" лейтенантам Волгину и Харламову объявлена благодарность. Кулькову, не выполнившему условий стрельбы с пикирования, назначаю дополнительные стрельбы. Через полчаса - групповые полеты!
…Виктор освободился из лямок парашюта, прилег на траву недалеко от самолета. Ничем не замутненная бирюза неба простиралась над ним. Запах полевых цветов и трав казался Виктору после полета особенно сильным; он вливался в него, как теплая брага.
5
Кето выписалась из больницы, и с этого дня многое изменилось в маленьком домике. Одиночества и пустоты, которые часто тяготили прежде, когда Алексей уезжал на строительство, теперь не стало. С утра и до ночи мысли ее были заняты ребенком.
Маленький Лешка был здоров и почти все время спал, и в те часы, когда он ничем не обнаруживал себя, тишина, казалось, была полна его дыханием. Кето ходила бледная, усталая, небрежно причесанная, с похорошевшим лицом и счастливая. Она мало и беспокойно спала по ночам, часто просыпаясь и прислушиваясь к покряхтыванию ребенка. Иногда она склонялась над кроваткой и подолгу смотрела на сына, на розовое родимое пятнышко у левого пульсирующего голубой жилкой виска, на смеженные веки без ресниц, на забавные движения губ, потягивающих резиновую соску. При этом ей становилось немного страшно от мысли, что Лешка отберет у нее все, чем была до этого полна ее жизнь.
Алексей переживал первые дни существования сына по-иному. Для него он был пока безликим забавным существом, олицетворявшим собой отвлеченное понятие "сын" - понятие, вызывающее гордость, но далеко еще не отцовскую любовь.
На строительстве дела снова вошли в свою колею. Бурный ливень повредил только одну шпальную клетку, ее быстро восстановили. На главном мосту началась передвижка фермы - работа, которая всегда захватывала Алексея, вызывала в нем юношеский азарт.
Бригады мостовиков соревновались в устранении последствий ливня. Люди работали споро и весело. Погода установилась тихая, солнечная, нежаркая.
Есть что-то неуловимо печальное в мягких красках западнобелорусского лета. Небо здесь атласно-синее, глубокое. Березовые рощи полны теплого запаха зреющей земляники, прилегающих к ним молочно-розовых гречишных полей. Все зелено и влажно, овеяно лесной прохладой. Солнце не жжет, а спокойно льет умеренно жаркие лучи. Густая, как камыш, молодая рожь стеной стоит по сторонам проселочных дорог; в ней рассыпаны голубые огоньки васильков, кровяно-алые брызги пылающего на солнце горошка.
Вековым покоем дышит здесь древняя славянская земля; сумрачно и дико, как тысячи лет назад, стоят дремучие леса, и пахнут они многолетней древесной тленью, гниющими у подножия дубов желудями и сухим листом, таящимися где-нибудь в дуплах потемнелыми сотами диких пчелиных гнезд.
Новая железнодорожная ветка пролегала в черной непролазной пуще с ныряющими в ней извилистыми лентами троп и дорог, с гремучими холодными родниками на дне глубоких оврагов, с вечными сумерками в глухих чащах.
Здесь же, в лесу, раскинулся обширный рабочий поселок с деревянными бараками, клубом и управлением новостройки. Но Алексей Волгин редко бывал в управлении. Все дни он проводил на строительстве главного моста, перебрасываемого через тихую, неглубокую, но широкую лесную речку, с тинистой малахитово-зеленой водой. Сроки строительства были сжатыми, болотистые берега реки увеличивали трудности, и Алексей стал приезжать на участок раньше обычного времени на два часа.
Выслушав с утра доклады участковых начальников, он ехал к мостам и по дороге успевал просмотреть газеты. Это помогало ему весь день быть в курсе всех дел и событий. Международная обстановка не внушала излишнего спокойствия, но он уже привык к тому чувству острой настороженности, которое вызывали у советских людей события в Западной Европе. Ощущение чего-то грозного, опасного, что, как огромная туча, наплывало с Запада, оставляло в душе Алексея неприятный осадок, но он забывал о нем, как только вчитывался в газетные строки, рассказывающие о советской мирной жизни, в которой напряженно бился неутихающий пульс огромного могучего государства, охваченного пафосом созидания. Интересы строительства поглощали все его мысли, и нередко военные события за рубежом казались ему очень далекими.
Но так было до тех пор, пока перед ним не была поставлена ясная, определенная задача. Он представил себе все ее значение, и самая обыкновенная железнодорожная линия сразу приобрела особенно важный государственный смысл. Алексей уже не мог избавиться от сознания громадной, еще небывалой ответственности перед страной, и все, что происходило там, за границей, теперь получило новое освещение и стало близко касаться каждой детали строительства.
Семнадцатого июня утром Алексея вызвали к телефону из Москвы. Он сразу узнал в трубке ровный суховатый голос наркома.
- Когда закончите строительство главного моста? - спросил парком. - Срок называйте как можно точнее.
Всегда при разговоре с Москвой у Алексея было такое чувство, точно с ним разговаривал сам Сталин. Так было и теперь.
"Вот назову срок, а спустя несколько минут Сталин узнает об этом, и стрелка государственного механизма будет поставлена на это число, и какая-то важная часть механизма уже будет действовать в соответствии с названным мною сроком", - быстро пронеслась в голове Алексея мысль.
- Двадцать пятого июня пустим пробный поезд. Двадцать шестого намечено открыть движение, - ответил Алексей.
- Это точный срок? Без похвальбы? - после короткой паузы спросил нарком.
- Точный, товарищ нарком.
- А раньше не сможете?
- Если удастся, на день-два, может, ускорим. Это будет раньше намеченного по плану срока на пятнадцать дней.
- Плановые сроки были установлены с запасом, - сказал нарком, и в его голосе Алексей уловил недовольство. - Так можно надеяться?
- Будем стараться, товарищ нарком.
- Что вам нужно, чтобы закончить мост двадцать пятого? Что вам может помешать? - спросил нарком.
- Сейчас, думаю, уже ничто не помешает, - уверенно ответил Алексей.
- Отлично. Сегодня выезжает к вам уполномоченный. Он вам поможет. Как вы себя чувствуете? Как люди?
- Благодарю, товарищ нарком. Люди чувствуют себя хорошо.
- Ну, будьте здоровы. Желаю успеха.
В голосе наркома прозвучала теплая нотка. В одно мгновение в воображении Алексея возникло простое, суровое лицо с жесткими, как у пожилых рабочих, усами, с острым, точно подтрунивающим взглядом.
Алексей задумчиво поглядел в окно кабинета с приспущенной наполовину шторой. Косые, бьющие из-за леса солнечные лучи янтарно отсвечивали на натертом до глянца паркетном полу, отражаясь в стекле письменного прибора, зайчиками играли на потолке. Веселый птичий гам врывался в форточку, из леса тянуло терпкой горечью орешника.
"Конечно, я не ошибся, назвав этот срок, - думал Алексей. - Недели достаточно".
Он позвонил в гараж, приказал подать машину и через полчаса был уже на строительстве главного моста.
Алексей поднялся на диспетчерскую вышку. Он был в парусиновой форменной тужурке, в брезентовых запыленных сапогах, без фуражки. Темнорусыми кудрявыми волосами его играл слабый ветер.
Воздух был насыщен смешанным запахом древесной коры, сосновых стружек, приречных трав. Над вязкими болотистыми берегами реки плыл ровный шум; лязгали и визжали вороты, наматывающие стальной канат, пыхали паром краны, вцепившись своими крючковатыми хоботами в выгнутую дугой решетчатую ферму.
Десятки людей, блестя на солнце коричневыми мускулистыми спинами, работали у мостовых быков по пояс в тинистой, смолисто-темной воде.
Иногда Алексею казалось, что он слышит их тяжелое дыхание, чувствует крепкий запах пота. Голоса рабочих через каждые полминуты сливались в дружный вздох, и с каждым таким вздохом ферма чуть заметно подвигалась по шпальным скрипящим клеткам вперед.
- Раз-два… взяли!.. Раз-два… двинули!.. - звенел над мостом сильный, далеко слышный голос, и вслед за ним вырывался из множества грудей многоголосый приглушенный гул, лязгали цепи, стонали и скрипели лебедки.
Алексей невольно залюбовался согласными движениями людей, вспомнил грозовую ночь, сверкание молний, раскаты грома и шум ливня. Привязав себя веревками к столбам, стоя по горло в воде, люди работали в ту ночь с ожесточением. Разбушевавшаяся река несла сосновые коряги, грозя увлечь с собой не только людей, но и шпальные клетки, а смельчаки вбивали новые сваи, рыли обводные стоки, сооружали рельсовые заградительные упоры, чтобы отвести от фермы внезапный удар буйного паводка.
Представив эту картину, Алексей еще раз почувствовал уверенность в том, что он не ошибся, назвав наркому день открытия движения двадцать шестого июня.
Сзади на ступенях лестницы послышалось скрипение досок. Алексей обернулся. Перед ним стоял главный диспетчер строительства Иван Егорович Самсонов.
- Любуетесь, товарищ начальник? - спросил главный диспетчер.
На Алексея смотрели усталые изжелта-карие, сухо поблескивающие глаза с дряблыми мешочками под нижними воспаленными веками. Угрюмое лицо с острыми скулами и глубокими впадинами на щеках отражало какой-то застарелый недуг.
- А-а, товарищ Самсонов! - приветливо сказал Алексей и пожал сухую, неприятно холодную руку главного диспетчера. - Как дела?
- Подвигается фермочка, - кивнул в сторону моста Самсонов.
- Когда закончите установку фермы? - спросил Алексей, стараясь не обнаружить перед главным диспетчером свое излишне самодовольное, как ему казалось, настроение.
- Завтра к двенадцати часам. Стрелка опишет полный суточный круг - и ферма будет стоять на месте. - Самсонов взглянул на ручные часы. - Я не ошибся. Сейчас ровно двенадцать.
- Что вам еще потребуется, чтобы закончить передвижку в срок? - спросил Алексей.
Самсонов болезненно покривил тонкие губы.
- Теперь уже ничего не нужно. Две недели назад требовался один добавочный двадцатитонный кран… Тогда бы могли передвинуть ферму на пять дней раньше срока.
- Поздно об этом говорить, - нахмурился Алексей. - Зачем повторять каждый день одно и то же?
- Нет ничего невозможного в мире, - буркнул Самсонов и поморщился, прижав ладонью правый бок. - Печень не дает покою…
- Почему вы не поехали в санаторий? Вам же давали путевку, - строго заметил Алексей.
Самсонов махнул жилистой рукой.
- Что вы, Алексей Прохорович?.. Как же я могу ехать? Вот закончу - поеду.
Алексей украдкой взглянул на Самсонова, поймал его всегда недовольный, мрачноватый взгляд.
- Как вы думаете, Иван Егорович, если вы поставите ферму и завтра же бригада Шматкова начнет укладку брусьев, сумеем ли мы закончить мост к двадцать пятому?.
Самсонов, чуть кособочась, прижимал ладонью правый бок.
- Все будет зависеть от Шматкова.
- А вы как думаете?
- Я думаю, можно закончить двадцать пятого июня и двадцать шестого пустить первый пробный поезд.
- Послушайте, Иван Егорович, - заговорил Алексей, беря Самсонова за локоть. - А ведь я уже разговаривал с наркомом…
Глаза Самсонова мгновенно оживились.
- Ну, и что же?.. Доволен нарком сроками?
- Мне кажется, не очень. Видите ли… Вы знаете, я всегда советуюсь с вами…
- Очень польщен, - усмехнулся Самсонов. - Благодарю за доверие…
- Оставьте этот тон, - сердито перебил Алексей. - Это очень важно, что я хочу сказать.
И Алексей рассказал о своих планах.
- Что вы на это скажете? - спросил он.
Самсонов, продолжая морщиться от боли, ответил:
- Как странно… И я об этом думал… Теперь ясно, что план был растянут. Проектировали строительство, видать, со скидочкой на всякие объективные условия. Но в том-то и дело, что вы и весь коллектив сломали этот план. Вы приблизили сроки окончания строительства к современным требованиям…
Алексей лукаво смотрел на Самсонова.
- Итак, попытаемся ускорить пуск дороги еще на три-четыре дня. Вы же сами сказали, Иван Егорович, в нашем деле нет ничего невозможного.
- Да, я думал об этом, - сказал Самсонов. - А не поздно ли все-таки будет?
- Нет. Я верю в наших людей, - твердо проговорил Алексей и упрямо сжал губы. - И есть у нас такие люди.
- Кто же? - сощурился Самсонов.
- Шматков… Епифан Шматков и Никитюк… Они уложат брусья и рельсы за три дня вместо пяти.
Главный диспетчер пожал плечами. Алексей вызывающе взглянул на него.
- Сегодня же бригада Шматкова даст обязательство и вызовет на соревнование другие бригады. Вы плохо знаете Шматкова. Самая большая радость для него делать все, что для других кажется невозможным… Вечером, после работы, мы соберем лучших бригадиров и поговорим с ними. Как вы думаете?
- Созвать можно. Очень смелая мысль…
- Чем мы рискуем? - сказал Алексей и взъерошил спутанные, густые, как войлок, волосы.
Они замолчали. Болезненное выражение не сходило с лица Самсонова. Он изредка брал телефонную трубку, передавал распоряжения, попрежнему независимо поглядывая на начальника строительства. Мысль о Шматкове взволновала и его.