Я сидел на чердаке в старом плетеном кресле и сквозь дыру в крыше, поврежденной взрывной волной, видел, как к дому подошли старшина роты и Тесля. Телефонист остался внизу, а ст аршина поднялся по приставной лестнице ко мне и стал докладывать:
- Все расчеты окопались. Мины подвезли. Завтрак готов… Что еще? - спросил он сам себя, припоминая, не упустил ли чс1 о важного.
- Товарищ старшин лейтенант, - послышался внизу хриплый г олос Тесли. - Тут начфин пожаловал.
Начфин, пожилой капитан в очках, всем своим видом напоминавший степенного бухгалтера из какого‑нибудь райпотребсоюза, стоял возле лестницы с небольшим чемоданчиком в руках.
- Мое почтение минометчикам, - протянул он мне руку, когда я спустился вниз.
- Что так рано?
Начфин посмотрел на меня, потом на свои старинные карманные часы с длинной цепочкой и уселся на нижнюю перекладину лестницы. Поставив в ведомости галочку против моей фамилии, он протянул мне химический карандаш, предлагая расписаться.
- Переводы будут? - осведомился начфин.
- Будут, - ответил я. - Переведите из моего содержания полторы тысячи жене погибшего солдата. - И назвал фамилию. - Только сделать это нужно так, чтобы перевод был вроде бы от него самого. Можно?.. Младший его сынишка - третьеклассник - мне надавно письмо прислал. Мечтает стать председателем колхоза, когда вырастет.
Начфин выслушал меня терпеливо, подумал над несколько неожиданной просьбой и подал мне лист чистой бумаги.
- Рапорток пожалуйте.
Финансовая служба и во фронтовых условиях требовала соблюдения всех формальностей.
Пока я писал рапорт, где‑то вблизи один за другим прогремело несколько трескучих разрывов. Начфин озабоченно осмотрелся, поспешно закрыл чемоданчик.
Разрывы повторились.
Из шестиствольного шпарит, - определил Тесля.
Начфин втянул голову в плечи и уже на ходу не совсем внятно попрощался. Тут же заскрипела дверь кирпичного подвала, из‑за нее высунулся мальчик лет восьми, стал рассматривать меня.
- А где папка и мамка? - спросил мальчика Тесля.
- Мама тут, - показал мальчик внутрь подвала, - а папа на фронте.
- Лучше бы им уехать отсюда. Поговорите с хозяйкой, посоветовал я старшине.
- Уже был такой разговор… - Старшина запнулся, не договорив.
- Мать возражает?
- Не так мать, как его сестричка, - кивнул старшина на мальчика.
- Накормил бы парня, - подсказал я старшине.
- Понятно, - ответил он. - Сейчас что‑нибудь соображу. А ты, Коля, иди покуда в подвал. Вишь, какая стрельба поднялась.
Перестрелка действительно усиливалась. Я поднялся на свой НП. На какое‑то время прервалась связь с огневой позицией. Тесля сразу же побежал по линии и присел в двухтрех десятках шагов от дома, сращивая перебитый провод. Рядом с ним невесть откуда возникла девушка в ватнике и сапогах. Я слышал, как она сказала ему:
- Здравствуйте.
И проворно наклонившись, вдруг поцеловала телефониста в небритую щеку, будто родного отца. Тот никак не ожидал такого проявления чувств, спросил сердито:
- Ты кто?
- Партизанка.
- Зачем до нас пожаловала?
- Проводите меня к вашему командиру.
- Сам разберусь. Докладам.
- Вы не разберетесь.
Тесля почесал затылок.
- Ладно, идем!
Я спустился вниз и пошел им навстречу.
Девушка доложила, что она послана к нам из отряда Седых с важным сообщением. Названная ею фамилия командира партизан ни о чем мне не говорила. Важное сообщение едва ли касалось моей минометной роты. Я молча рассматривал девушку, обдумывая, к кому бы ее направить.
- Може, на КП полка проводить? - высказал свое соображение Тесля.
Ответить я не успел. Нарастающий пронзительный свист оборвался в оглушительном разрыве. Меня что‑то с силой толкнуло, закружилась голова, и я повалился на землю.
Рядом курилась прозрачным дымком небольшая воронка. По другую ее сторону, в нескольких шагах от меня поднимался с земли Тесля. Вслед за ним встала девушка. Я тоже попытался подняться, но не смог. Со мною творилось что‑то непонятное. Все, что я видел перед собою, то поднималось вверх, то опускалось вниз, словно меня раскачивали на качелях.
- Откуда тебя нелегкая принесла? - укорял Тесля партизанку.
Она уверенными движениями растегнвала ворот моей гимнастерки. Совсем недалеко опять ухнул снаряд. Тесля заторопил девушку:
- Шо ты копаешься? Это потом, потом… Ну‑ка, помоги мне…
Они вдвоем поволокли меня к подвалу. Там уложили на какой‑то настил из досок. Засуетилась пожилая женщина, стала подкладывать под голову подушки. Тесля вынул из моей кобуры пистолет, покрутил его в руке, раздумывая, что с ним делать, и сунул под подушку.
А мне становилось все хуже. Я уже плохо различал лица, качались кирпичные свода подвала, мигал огонек коптилки, подкатывала тошнота. Хорошо еще кто‑то бережно вытирал платком вспотевшее лицо, клал на лоб мокрое полотенце… Потом вынесли из подвала и повезли куда‑то на
тряской повозке. Ехали долго. По дороге я то приходпл в себя, то снова герял сознание.
В госпитале, однако, быстро пошел на поправку. Вынужденное безделье тяготило. Пробовал настаивать на выписке, но врачи не торопились. Наконец настал долгожданный день: я распрощался со строгими госпитальными врачами и добрыми сестрами, поставившими меня на ноги, искренне поблагодарил их, вскинул на спину вещмешок и отправился в родной полк. На пути лежал городок, в котором меня контузило. Что‑то безотчетное потянуло туда. Нестерпимо захотелось еще раз взглянуть на тот дом, где был мой НП.
Километров пятнадцать шагал проселком. Навстречу никого. Попутчик попался только один - пожилой мужчина, спешивший в тот же городок проведать после долгой оккупации своих родственников.
Изрядно поблуждав среди развалин и пустырей, заросших бурьяном, я выбрался в конце концов к перекрестку, вблизи которого, по моим расчетам, должен был находиться интересовавший меня дом. От водоразборной колонки отошла девушка с ведром. Я быстрым шагом догнал ее, желая уточнить, в какой из переулков мне следует свернуть - направо или налево.
- Ой! - вскрикнула она от неожиданности. - Вы уже из госпиталя?
- Да - а, - протянул я с нескрываемым удивлением. - А откуда вы знаете, что я был в госпитале?
Девушка рассмеялась:
- Вот те раз! Неужто не помните, кто менял вам компрессы в подвале?
Распахнув знакомую калитку, я на минуту остановился, окинул беглым взглядом двор. Все здесь было на прежних местах вплоть до приставной лестницы у лаза на чердак. И все‑таки что‑то существенно изменилось. Что?
Фронт продвинулся отсюда далеко на запад - вот что! Необыкновенная тишина воцарилась в этом дворе, как и во всем городе.
- Заходите же в дом, - сказала девушка. - Теперь мы не в подвале, а в доме живем… Мама! Мама! Посмотри, кто к нам пришел!
На зов явилась та пожилая женщина, что подкладывала мне подушки под голову. Спросила заботливо:
- Поправились? Или не совсем?
- В ушах еще гул, - признался я. - Но голова ясная.
- Проходите, раздевайтесь. Мы с Валей часто вспоминали вас.
Оставив меня в комнате одного, она вышла на кухню к Вале, которая усердно накачивала там примус.
- Ступай… Я сама, - донеслось до меня.
Валя вернулась в комнату принаряженной.
- Не замерзли? - спросила.
- Фронтовикам не положено мерзнуть даже зимой!
- Смотрите… У нас прохладно. - Она потрогала руками печку и невесело продолжила: - Дров нет, электростанция разрушена, за керосином стоим уже целую неделю, соль на вес золота… Тихий ужас!.. - И, словно устыдившись этих своих жалоб на житейские трудности, смолкла. Даже покраснела.
В комнату ворвался Коля. Именно ворвался, а не вошел. Он обрадовался моему неожиданному возвращению так же искренне, как его сестра и мать. Чай мы пили вчетвером.
Я стал рассказывать о жизни роты. Припомнил совсем недавний случай с Теслей: тот нашел где‑то ящик новеньких гвоздей и набил ими свой вещмешок. Ему страшно хотелось что‑то строить, а мы не сразу поняли его. Начались расспросы, подковырки: "Зачем тебе на войне гвозди? Дачу, что ли, задумал строить?" Тесля сперва отмалчивался, потом осерчал: "Та шо вы пристали? Не век же война будет…"
Валентину, как мне показалось, мой рассказ о Тесле не заинтересовал. Явно был разочарован и Коля. Только их мать откликнулась по - своему:
- Люди всякие есть. Одним любая тяжесть нипочем, а у других от тяжестей руки опускаются.
В интонации ее голоса прозвучала жалость к тем, у кого опускаются руки. Она хотела продолжить свои рассуждения:
- При немцах…
Но Валентина резко оборвала ее:
- Мама!.. Не надо.
Мать замолчала и пошла укладывать спать Колю.
- Я завидую вам, - сказала искренне Валя, когда мы остались вдвоем. - Вы не пережили ужаса оккупации. Уве
ряю вас, что это гораздо ужаснее смерти в бою. Я много об этом думала и твердо пришла к такому убеждению.
Она была на год моложе меня. Успела окончить только девять классов. Но рассуждения ее не показались мне наивными.
Спать меня положили на диване в той же комнате, где мы провели весь остаток дня и вечер. Как только унесли лампу, я оказался в кромешной темноте. Светомаскировочные шгоры на окнах были непроницаемы.
Несмотря на поздний час, мне не спалось. Лежал с открытыми глазами и без надобности прислушивался ко всему, что происходит в этом мирном человеческом жилье. Слышал, как Валя стелила себе постель в соседней комнатушке, как прошла на носках в спальню матери. Они долго о чем‑то шептались. Потом Валя вернулась к себе. Отгуда, из-за тонкой перегородки, до меня доносились какие‑то таинственные шорохи, а из спальни матери - ровное похрапывание.
Через некоторое время Валя почти бесшумно вошла в мою комнату. Ее выдал едва уловимый скрип половицы. Она стояла где‑то совсем близко. Я весь прекратился в слух.
- Вы не спите? - прошептала она.
- Нет, - так же тихо ответил я.
- Я принесла вам еще одно одеяло.
Я нашел ее руку и, пожав в знак благодарности, легонько потянул вниз, предлагая сесть. Она сразу же села на диван. Заскрипели пружины. Мы с Валей замерли. Она не выпускала мою руку, нежно гладила ее. Мне казалось, что все это происходит во сне.
Утром она набросила на плечи теплый платок и вышла со мною за калитку. Упрашивала:
- Останьтесь еще на денек!
- В следующий раз.
- А будет он?
- Будет.
- Не загадывайте. Война…
Она смотрела на меня, я смотрел на нее. Слова в подобных случаях ничего не значат, мы понимали друг друга без них. Валя приподнялась на носках и поцеловала меня на прощание.
Над крышами домов низко проносились клочья дымчатых облаков. Они отражались в подернутой прозрачным ледком большой луже. Порывистый ветер гонял по 'этому зеркалу желтые листья.
25
Огневые позиции роты я нашел в глубокой балке.
- Ротный! - вполголоса сказал Тесля, заметивший меня первым.
- Рота в обороне, на НП младший лейтенант Полулях, - доложил лейтенант Сидорин.
Я обнял его по - дружески. Пожал руку старшине, потом Тесле. Пола шинели у телефониста зияла прожженной дырой. Я обратил на эту дыру внимание старшины.
- Где же набраться, товарищ старший лейтенант, на таких вот… неаккуратных, - тяжело вздохнул он, смерив Тесшо уничтожающим взглядом. - Мой дед в пятом году всю японскую войну провоевал в одной шинели, вернулся домой в ней, и мне еще пальто сшили из нее, когда я в школу пошел.
- Теперь ясно, шо наш старшина в дида, - ухмыльнулся Тесля.
- А ты в кого?
- А я в батька, якый писля гражданской войны спалыв свою тифозну шинель.
Солдаты загудели одобрительно.
Старшина взял мой вещмешок и повел в землянку, выстроенную под его личным руководством. На сооружении всех ротных землянок он неизменно выступал в двух качествах - и архитектора, и прораба. Как две капли воды, были они похожи одна на другую. Та, в которую старшина привел меня в этот раз, не составляла исключения: узкий проход, низкий потолок, справа и слева нары. Посредине стол из крышки снарядного ящика, на нем лампа - коптилка из сплюснутой гильзы. Перекрытия, как всегда, жидковатые. Старшина считал, что в случае прямого попадания никакой накат не спасет, а потому руководствовался в своей строительной практике формулой, заимствованной у деда: "Чему быть - того не миновать".
Не успел я присесть к столу, как в землягжу вошел Полулях и принялся тискать меня.
- Кого я бачу!.. Совсем мы замаялись здесь с нашим Сидориным. Цей военный подае таки команды: "Заряжающие, будьте любезны, опустите мину в ствол и, пожалуйста, поторопитесь". Прощаю ему все только за рассказы про Швейка.
Появившийся вслед за Полуляхом Сидорин, слабо улыбаясь, присел у печки и молча подбрасывал в нее дрова. А старшина раскладывал на столе консервные банки, хлеб, кружки и даже завернутые в газету вилки.
- Замерз? - спросил я Полуляха, всматриваясь в его посиневшее лицо.
- Еще бы! На сосне сидел. Витер дуе там лютый. А у старшины шо вверху, шо внизу норма одна - сто граммов. Попросишь добавку, он тебе сразу: "Мий дид на японский войнн капли в рот не брав!" Его дид не брав, а мы страдаем. У Тесли вон тоже був дид, так тот пил горилку день и ночь…
Старшина так же, как и Сидорин, вроде бы и не слышал балагурства Полуляха, сосредоточенно занимался своим делом.
- На прежний наш НП случайно не довелось наведаться? - спросил меня Полулях.
- Извини. Совсем забыл. Тебе привет от Вали.
Лицо Полуляха расплылось в довольной улыбке.
- Не забыла! - подмигнул он Сидорину.
- Простой долг' вежливости, - резюмировал тот.
- Как твоя малышка? - спросил я Сидорина.
До госпиталя я знал все подробности о его маленькой дочке, которая родилась уже после того, как его призвали в армию. О ней много писала ему жена, студентка, а он пересказывал эти письма мне, иногда даже читал вслух целые страницы.
- О! - сразу оживился Сидорин. - Она уже говорит "папуля".
- Цей папуля - строитель дорог - писля войны затаскае ее по билу свиту в вагончике, - подхватил Полулях.
- Ничего нет лучше, чем вести новую дорогу через степи, горы, тайгу, - мечтательно произнес Сидорин. - И жизнь в вагончике тоже прекрасна.
- Не знаешь ты ту пору на пасеке, когда гречиха цвите, - возразил Полулях и зажмурил глаза для того, чтобы лучше представить себе цветущее бело - розовое поле и разноцветные ульи на нем.
- Ладно, - сказал я примирительно, - придется, видно, мне после воины остаться в армии, чтобы один из вас спокойно строил дороги, а другому никто не мешал качать мед в шалаше у гречишного поля.
26
Над горизонтом поднимался огромный диск солнца. На передовой пока было тихо.
В цветке одуванчика, выросшего на бруствере окопа, заночевал пушистый шмель. Саук дышал на него, согревая. Шмель взъерошился, но не улетал.
Впереди виднелась небольшая высотка, густо поросшая бурьяном. Там были немцы. А за спиной у нас, в низине, дымилась утренним туманом речка. Рассеется туман, и с той высотки, что перед нами, противник ясно увидит переправу и возобновит интенсивный обстрел. Потому‑то командир полка и поставил задачу взягь высотку, чтобы лишить противника возможности наблюдать за переправой и подступами к ней.
Я обернулся, услышав позади чьи‑то шаги. К окопу подходил Тесля с термосом за плечами. Он снял с себя ношу, вытер пилоткой пот с лица и, спрыгнув в окоп, загадочно ухмыльнулся.
- Жаль, миста мало, а то попросил бы я вас, товарищ старший лейтенант, стопт ать гопака.
В руках у него появилось письмо. Причем в настоящем конверте - большая редкость на фронте. Я торопливо вскрыл конверт. В нем оказались письмо и фотография Вали. Она сидела в плетеном кресле, похожем на то, что было у меня на чердаке. В уголках губ затаилась улыбка.
Пока я рассматривал фотографию, Тесля с кружкой чая в руке стоял у меня за спиной, бурчал негромко:
- Ничего, гладкая… И на якых такых харчах?..
Я взял у него кружку. Налил себе чаю и Саук. Чай был чуть теплым, но заварен, несомненно, самим Теслей - с какими‑то пахучими, только ему известными травами.
Чаевничая, мне пришлось выслушать сетования Тесли на старшину. Телефонист был убежден, что о солдате надо судить по внешнему виду его обуви. За своими сапогами он ухаживал тщательно. Они давно отслужили свой срок, изрядно растоптались, поистерлись, но, с точки зрения
старшины, пригодны к носке. Старшина наш выдавал солдату новую обувь только в том случае, когда старую можно было без малейшего сожаления выбросить.
- Непорядок получается, - жаловался Тесля. - Кто сапог не жалеет, тому новые дают, а кто жалеет, тот в расшлепанных щеголяет.
- Разберусь после того, как возьмем высоту, - пообещал я.
Солнце поднялось выше. Шмель пригрелся и улетел с одуванчика. Приближалось время атаки. За рекой раздался первый залп батарей артиллерийского полка. Подала свой голос и наша минометная рота.
По сигналу с КП батальона - красная ракета - двинулись вперед стрелковые роты. Поспешили за ними и мы с Сауком, а позади нас Тесля разматывал с катушки провод.
Атака удалась. Высота была взята. Рота приступила к смене огневых позиций. На ротном НП, в обвалившейся немецкой траншее, внезапно появился командир батальона. Следом шел замполит. Ои прихрамывал, по пальцам левой руки, сжимавшей правую чуть выше локтя, сочилась кровь.
- У кого есть бинт?
Тесля протянул индивидуальный пакет. Комбат разрезал ножом рукав гимнастерки замполита, ловко перевязал рану. Приказал мне:
- Доставьте в медсанбат!
- Не пойду, - заупрямился замполит. - Останусь в батальоне до конца боя.
- Бой, считай, кончился, - уговаривал его комбат, - на тебе лица нет!
Замполиту стало совсем худо, я едва успел подхватить его под руку, комбат - под другую. Бережно уложили на дно траншеи.
- Тоже мне герой! - сердился комбат. - Стаскивай с него сапог. Там полно крови.
Тесля ухватился за сапог.
- Не тяни! - кричал на него комбат. - Разрезать надо. На вот нож.
Тесля нож взял, по никак не мог решиться разрезать хромовое голенище. Комбат выхватил у него нож и сам вспорол сапог.
- Перевязывай! - приказал он Тесле. - И сразу в медсанбат…
А Саук тем временем выдавал команды на огневые позиции роты. Он обратился ко мне за помощью лишь после того, как немцы под прикрытием заметно усилившегося минометного огня опять полезли на высоту.
- Вот молоте, гад, - выругался Тесля. - Замполита надо нести на носилках, а вин молотьбу затияв.
- Держись, мин не жалей! - кричал мне комбат. - Отсекай автоматчиков. Я пошел во вторую роту. Сунякнн там убит.