- Насколько я понимаю, на сегодня хватит уже сделанного, - ответил он. - Надо, пока темно, накормить людей и дать им малость покемарить. Такой распорядок предлагаю до утра, а гам видно будет. Согласен?
Новиков напомнил мне о еде. За весь день я ни разу не подумал об этом.
Кухня все еще не приезжала, хотя пора бы ей уже появиться с горячим супом или кашей. Солдаты молчаливо поджидали ее, чутко прислушиваясь к каждому стуку колеса, к топоту лошадей.
Из темноты вынырнул незнакомый майор и потребовал от Новикова немедленно взять деревню штурмом. Рассудительный Новиков обратил его внимание на то, что все подступы к деревне освещены пожарами - немцы намеренно подожгли несколько окраинных домов. Майор не желал считаться с этим. Завязался спор, не предвещавший ничего хорошего. Я поспешил на помощь Новикову, хотя он и без меня держался уверенно.
- Поднимай людей, капитан, - настаивал майор. - Погромче "ура" - и деревня наша.
- Товарищ майор, - вмешался я, - люди устали, связь нарушена, артиллерия неизвестно где.
- А ты кто? - резко повернулся он ко мне.
Я назвался.
- Открывай огонь по деревне!..
На шум подошли два взводных командира. Майор набросился и на них:
- Где ваши люди? Поднимайте людей, лейтенанты!.. Вперед! За мной! Ура!..
Он рванулся в сторону деревни, размахивая пистолетом, увлекая за собою Новикова и командиров стрелковых взводов. Немцы усилили огонь. Голос майора оборвался на полуслове, и сам он будто растворился в темноте.
- Наступление не имело успеха, - констатировал Новиков. И чуть помолчав, продолжал уже без иронии: - А деревню мы, конечно, возьмем. Не на "ура" - это пройденный
этап, - а разумной, хорошо подготовленной атакой. Согласен?
Я вернулся в свою роту. Там, пока я отсутствовал, был убнт одни из двух связистов. Старшина, не дождавшись кухни, раздавал сухой паек Я тоже пожевал всухомятку и улегся в неглубоком окопчике. Расчеты спали у своих минометов. Впереди, метрах в двухстах от нас, залегли стрелковые роты.
Редкая перестрелка никого не беспокоила. По сравнению с сегодняшними атаками это ничто.
Негромко переговаривались часовые, называли имена убитых и раненых. Их нынче мало. Стал и я перебирать в уме события дня.
- Стой! Кто идет? - раздался вдруг тревожный оклик.
- Своп.
- Стой, говорю! Что значит "свои"?
- Ярнев. Замполит. Где командир роты?
- Здесь. Пропусти! - крикнул я часовому.
Ярцев присел рядом со мною. Не спеша выкурил папироску.
- А мы тебя уже похоронили, - сказал Ярцев так буднично, словно речь шла об окурке, который он только что бросил. - От санитаров слух пошел. Они будто бы вынесли тебя из‑под огня тяжело раненым. А поскольку это чепуха, поздравляю с присвоением очередного звания и прошу, товарищ старший лейтенант, доложить о потерях…
Выслушав мой доклад, замполит рассказал о боевых успехах полка и дивизии. Выходило, что дивизия продвинулась за день на семь - восемь километров.
Под конец он поставил мне задачу на завтрашний день и распрощался по - фронтовому:
- Ну, живи!..
Опять я растянулся в своем окопчике. Зарево пожарища постепенно меркло. В потемневшем небе засверкали молнии. Надвигалась гроза. После беседы с замполитом я не мог почему‑то сосредоточиться на том, о чем думал до его появления. Мысли мои потек™ в ином направлении.
… Мне доверили роту - почти сорок человек, восемь минометов, две повозки и четыре лошади. Сорок человек!.. А ведь все они разные.
Вот командир первого взвода - лейтенант Сидорин. Что я знаю о нем? Флегматичен? Да. В недавнем прошлом
студент института железнодорожного транспорта? Верно. Далеко не военный по складу характера? Тоже верно. Однако отлично ведет стрельбу с закрытых позиций, и поэтому я всегда оставляю его за старшего. Мне нравится его умное лицо, его выдержанность.
"Так то ж оттого и умный, что очки носит", - подтрунивает над Сидор иным командир третьего взвода младший лейтенант Полулях, которого за его небольшой рост прозвали в роте "Четвертьляхом". Этот - полная противоположность Сидорнну. До войны Полулях служил в артиллерии и с тех пор, как сам уверяет, "сохранил военную жилку". А вместе с тем в нем осталось что‑то и от колхозного пчеловода: о пчелах, о пасеке, о своей родной слободе может говорить часами. Предмет его особой гордости составляет то, что будто бы их слободу в давние времена обожал философ Григорий Сковорода, уединявшийся там на пчельниках.
Сидорин довольно равнодушно относился к легенде о Сковороде, а вот командир второго взвода лейтенант Тихонравов не упускал случая подзадорить Полуляха:
- Выходит, ты земляк Сковороды?
- А як же!
- Может, и последователь его?
- Трошки и последователь.
- Тогда скажи мне конкретно, что знаешь из философии Сковорода?
- Ну, то песня долгая… Григорий Саввич казав, например, шо "всякому голову мучит свой дур". Разве ж то не философска мудрость?
- Сдаюсь, - поднимал руки вверх Тихонравов, - Сковорода был прав.
- А шо? Конечно, прав, - простодушно соглашался Полулях.
С командиров взводов мои мысли переключились на сержантов. Знаю ли я их? Пожалуй, лучше всех изучил характер Саука. А вот телефониста, которого сразила прошлым вечером фашистская пуля, я почти не знал: он из нового пополнения. Сразу обратил внимание на его медаль "За отвагу". Собирался расспросить, где и как он заслужил ее, да так к не расспросил - не успел. С ощущением какой‑то вины перед погибшим я и уснул…
На рассвете мы схоронили его в окопе, который он сам вырыл. Старшина спросил:
- Снять медаль?
- Не надо, - ответил я.
- Тоже так думаю, согласился старшина. - Пусть она будет с ним…
Деревню нам штурмовать не пришлось: комбат принял решение обойти ее справа и слева.
Уже за деревней, в низкорослом кустарнике я встретился с Новиковым. Он сказал, что утром наткнулся на убитого майора, который поднимал нас вчера в совершенно бессмысленную атаку. Пуля настигла его в нескольких шагах от окопов наших стрелковых рог.
23
Минул еще один день войны. Немцы остановили нас на промежуточной позиции. Первая попытка овладеть ею оказалась безрезультатной. Батальоны не продвинулись ни на метр, и никто почему‑то не настаивал на повторении атаки.
Мы лежали на совершенно открытом месте под палящими лучами солнца. Даже на дне глубокого окопа было жарко.
- Дождика бы, - сказал я Сауку.
- Зачем? - возразил сержант. - Дождь для нашего брата - бедствие.
- Для земли нужен дождь. Ты же крестьянин.
Сержант посмотрел на меня с удивлением. Не ожидал
он такого разговора. Стал оправдываться:
- На войне все шиворот - навыворот. Вижу, что потрескалась земля, пожелтела цэава, а вот не подумал о дожде. Другим голова забита…
На исходе дня противник почти прекратил обслрел боевых порядков батальона.
- Видно, фрицы перегрелись, - посмеивался Сауте. - А может, драпанули? - насторожился он.
Я позвонил комбату и высказал предположение о возможном отходе немцев. Так оно и было. Полковая разведка установила, что против нас оставлено лишь небольшое прикрытие.
Началось преследование. До самой темноты батальон продвигался вперед, встречая время от времени слабое сопротивление немногочисленных групп автоматчиков.
Основные неприятельские силы удалось настигнуть возле речки. Они уже успели переправиться через нее на противоположный, возвышенный берег и обстреляли нас оттуда из шестиствольных минометов.
Первые мины разорвались позади нас. В таких случаях самый верный выход из‑под губительного огня - новый рывок вперед, еще большее сближение с противником. Этот маневр батальон выполнил, можно сказать, безукоризненно. Но и после того наши позиции оставляли желать лучшего. Мы опять оказались внизу, на открытом месте.
Надо было хорошенько приготовиться к завтрашнему дню, со всеми его неожиданностями. Мои заботы сосредоточились главным образом на выборе такой точки, с которой я смогу наиболее эффективно управлять огнем.
Слева, почти у самой воды, разглядел при свете немецкой ракеты что‑то похожее на бугор. Пополз туда вместе с Сауком и Теслей. Впотьмах едва не столкнулись с капитаном Новиковым.
- Вы куда?
- На тот вон бугор.
- Не угодите черту в пасть, - предостерег Новиков. - Я думаю, нужно назад отойти.
- Только вперед! Надо до предела сжать нейтралку. Иначе нас тут перемешают с землей.
- Для этого надо видеть противника.
- Завтра увидим.
- Ну - ну…
На том мы и расстались.
Бугор мне понравился.
- Копай окоп! - приказал я Сауку.
- Товарищ старший лейтенант, мы же здесь одни-одинешеньки будем! Стрелковые роты метрах в ста позади окапываются, - засомневался Саук.
- Зато обзор хорош… Тесля, - позвал я телефониста, - тяни связь.
Тот сразу пропал со своей катушкой в темноте, а мы вдвоем усердно заработали лопатами, стараясь отбрасывать землю подальше.
Гитлеровцы располагались где‑то совсем близко. Легкий ветерок доносил с того берега обрывки немецкой речи. Прямо над нашими головами зависали осветительные
ракеты, при каждой вспышке приходилось лежать неподвижно. это, конечно, замедляло работу.
Временно оставив Саука одного, я разыскал Новикова и попросил его выдвинуть вперед один пулеметный расчет для прикрытия моего НП. Новиков обещал помочь нам, если понадобится, но выдвигать пулемет категорически отказался.
К рассвету мы закончили оборудование НП. Тесля обеспечил надежную связь с огневыми позициями - они находились метрах в пятистах от нас, в овражке.
Я собрался было прилечь, но пришел Новиков. Он хотел посмотреть, насколько широка речка, какова крутизна противоположного берега.
- Здесь придется просидеть несколько дней, - определил он. - От контратак мы почти гарантированы, но своими шестиствольными немцы посчитают нам ребра.
Из дальнейших рассуждений Новикова следовало, что отход гитлеровцев неизбежен, так как фланги у них в опасности.
- Вам бы, товарищ капитан, служить где‑нибудь в штабе, - высказал свое мнение Саук.
- Я всего - навсего командир пулеметной роты, - возразил Новиков, - по забросайте меня камнями, если мой прогноз не сбудется.
Он ушел. До полного рассвета я еще успел вздремнуть на дне нашего глубокого и узкого окопа. Когда рассвело, с неудовольствием обнаружил, что вокруг все черно ог разбросанной нами земли, и редкий бурьян сильно втоптан. Позади виднелись мелкие окопчики стрелков. Впереди - густые заросли. и узкая полоска воды. Да, рискованно было ночевать здесь…
Начали пристрелку. Противник пока молчал.
В полосе соседа слева я заметил какое‑то передвижение. До роты пехотинцев гуськом уходили к горизонту, в тыл немецкой обороны. В бинокль трудно было разглядеть, кто это. Позвонил комбату.
- Не сосед ли выдвигается вперед?
- Не может быть, чтобы сосед так далеко оторвался от нас, - возразил комбат. - Это фрицы. Ну‑ка, пусти парочку вдогонку!
Пока я произвел расчеты и выдал команду на огневые, меня кто‑то опередил. Облачка разрывов появились не
далеко от цели. Две наших мины разорвались поближе к ней. Никакой реакции! Пехота продолжает двигаться, как двигалась.
Докладываю об этом комбату.
- Все вижу сам, - отвечает он. - Прекрати огонь* Надо разобраться, а то еще своих перебьем.
В нашу сторону просвистели первые утренние снаряды немцев. Теперь противник начал пристрелку по нашему батальону орудиями среднего калибра. От разрыва одного из снарядов на пас с Сауком посыпалась земля. Значит, совсем рядом упал.
Пристрелка велась по всем правилам. До нарастающего свиста очередного снаряда я успевал встать, вскинуть бинокль и осмотреться.
- Неплохо, - сказал я Сауку.
- А впереди еще целый день, - с тоской откликнулся он. - Не унести нам отсюда ноги.
Прилетевший в этот миг снаряд был настолько неожиданным, что мы плюхнулись в окоп почти одновременно с разрывом. Теперь уже более крупные комья земли ударили по нашим спинам. В ушах зазвенело.
- Батарея немецкая совсем недалеко, хлопки выстрелов слышны, - отметил я.
Из‑за речки временами постреливал пулемет. Захлебывались автоматы, хлопали одиночные выстрелы снайперов. Все это, конечно, мешало нам вести наблюдение, выявлять цели.
Саук поставил перед собой задачу: во что бы то ни стало обнаружить пулемет и уничтожить его. А пока мы обстреливали вероятные цели - кусты на пригорке за речкой.
Тем временем противник начал обстрел нашего бугра. Дважды "сыгра’ш" шестиствольные минометы.
Саук уже не раз прощался с этим светом: сначала в шутку, потом всерьез. Предлагал даже покинуть окоп, отползти в сторону и там оборудовать новый НП. Это в Сауке говорил инстинкт самосохранения, он побуждал куда‑то идти, непременно искать безопасное место. Но такого места не было. Все‑таки наименьшей опасности мы подвергались, оставаясь в своем окопе. Я сказал об этом сержанту и посоветовал поприлежнее заняться поиском позиции вражеского пулемета.
Послышался резкий свист еще одного снаряда.
- Бывайте, увидимся!.. - крикнул Саук под трескучий разрыв, не успев даже присесть. Потянуло гарью. Заложило уши. Мы не сразу услышали писк зуммера. Когда я взял наконец телефонную трубку, комбат спросил с досадой:
- Оглохли вы там, что ли?!
- Пока не совсем.
- По склону, по кустам… Понял?
- Понял.
- Действуй!
Вместе с нами усилила обстрел позиций противника и полковая батарея. Саук опустился на дно окопа, стал грызть сухарь, запивая водой из фляги.
Покончив с сухарем, опять принялся искать пулемет.
- Присмотрись к краю кустов, которые ближе к нам, - подсказал я. - Что‑то там, по - моему, есть.
- Один момент… Точно! Копошатся. Двое. Даже в окоп не залезают. Вот гады!
- Что делают?
- Лежат за пулеметом…
Первая настоящая цель! Подаю команду на огневые позиции раты. Все восемь минометов одновременно выпустили по мине. Когда дым рассеялся, пулемета на прежнем месте уже не было.
- Смотрите, смотрите, двое с носилками бегут! - воскликнул сержант.
Еще восемь мни выпустила рота. На этот раз цель была накрыта с идеальной точностью. Вражеский пулемет замолк навсегда. А вот артиллерия немцев и их шестиствольные продолжали бить и по боевым порядкам батальона и по нашему НП. Снова и снова нам приходилось опускаться на дно окопа.
Так продолжалось до вечерних сумерек. Уже в конце нестерпимо длинного летнего фронтового дня осколком перебило провод, соединявший НП с огневыми позициями роты. Мы оказались, по существу, без дела.
Появился старшина, принес нам обед. Вылезли из окопа и лежа принялись за горячий су и. Потом пили теплый чай. Старшина что‑то нам рассказывал, но мы его не слушали. Все, что он говорил, казалось ненужным. Лишь одна его фраза привлекла мое внимание: "Вас, товарищ старший лейтенант, в штаб полка отзывают". Зачем я был нужен, старшина не знал.
Покидая НП, я пообещал Сауку подослать к нему кого‑нибудь и! командиров взводов, если задержусь сам. По пути отыскал Новикова и попросил его иметь в виду, что на бугре остался один сержант.
- Плохи наши дела, - вздохнул Новиков. - За день много людей потеряли, поэтому два стрелковых батальона сводятся в один.
После такой новости нетрудно было угадать причину вызова в штаб.
На огневых позициях меня окружили минометчики. И у всех один вопрос:
- Как мы стреляли?
- Хорошо стреляли. Молодцы! - похвалил я.
Тут же встретился с командиром другой минометной роты, сливавшейся с нашей. Передал ему по акту все хозяйство вплоть до лопат, распрощался со всеми и пошел вместе со старшиной в ротный гыл - к двум нашим повозкам и кухне. Там я заночевал на пахучей, только что скошенной траве.
Накрапывал дождь. Я залез под повозку, натянул на себя плащ - палатку и мгновенно уснул.
Утром явился к начальнику штаба полка. Он расхаживал по колхозному саду и сетовал, что место это не совсем удачное для размещения штаба. Спросил меня на ходу:
- Как воевал?
- Как умел. Вам судить.
- Предст авили тебя к ордену.
- Спасибо.
- Будешь опять при мне офицером связи.
- Обрадовали…
- Что, не нравится?.. Напрасно! Я специально тебя от озвал. У тебя же опыт есть…
Поблизости засвистели немецкие мины. Они рвались прямо в расположении штаба.
- Не стой так, - сказал мне полковник. - Прыгай в
окоп.
- Вы же стоите.
- Тебе жигь надо! Прыгай…
Я прыгнул в узкую щель, а начальник штаба стоял у меня над головой и кричал кому‑то еще:
- В укрытие!
Сменивший меня капитан был вскоре убиг, я опять вернулся в роту и вместе с нею вступил в долгожданные брянские леса. Бойцы радовались: "Туг воевать можно. Совсем не то, что на голом месте, где тебя видать со всех сторон".
Мон испытанный боевой товарищ ротный связист Тесля, услышав команду на привал, облюбовал себе место под вековой сосной, бережно приставил к ней карабин, повесил на сук деревянный ящик с полевым телефоном. На выцветшей его гимнастерке теперь поблескивала медаль "За отвагу". Он очень гордился ею, считал самой лучшей солдатской наградой, потому что "па ней ясно написано, за что награжден".
- Чую, хлопцы, ричку за лисом, - ска зал Тесля располагавшимся рядом с ним друзьям - минометчикам.
- Это как же ты учуял? - полюбопытствовал кто‑то.
- Прохладой оттуда тяие.
Тесля, расправив свои обвислые "казацкие" усы, полез в карман за кисетом.
- Ну, а раз тут ричка, - продолжал он, скручивая толсту ю цигарку, - значит, форсироват ь ее доведется.
- Опоздал, - вставил Саук. - Ночью пойдем на плацдарм.
Тесля прищуренными глазами посмотрел на сержанта. Молча прикурил и уже потом ответил:
- А на плацдарме, думаешь, як у гещи в гостях? Там як на сковороди - успивай поворачиваться. Не то пригоришь…
- Нам не привыкать. Подзаправимся, просушим портянки, пока командир сходит на рекогносцировку, а потом можно и на сковородку. Главное, чтобы поргяикп были сухими.
Сержант снял сапоги, ра зложил около себя порыжевшие влажные портянки. Тесля припомнил:
- Вот так же раз сижу босиком, покуриваю. Откуда ни возьмись, комбат. "Где командир роты?" Докладываю: "на ре - ре - ре…" Потом: "ко - ко - ко…" Так и не дождався капитан, когдась я прокукарекаю. С той поры то слово, що сказав сц)жант, не потребляю.
Минометчики смеялись. Нравились нм банки Тесли.
Ночью наш полк сменил на плацдарме измотанную долгими боями стрелковую бригаду. Она выбила противника из небольшого городка, а дгя дальнейшего продвижения не хватило сил. Граница плацдарма стабилизировалась в нескольких сотнях метров от окраинных домов.
Чердак одного из них я облюбовал'для своего НП. Отсюда открывался хороший обзор в сторону противника. А огород и сад за домом были очень удобны для огневых позиций роты.
С утра небо нахмурилось. Холодный порывистый ветер раскачивал почерневшие стебли подсолнечника, усилился листопад.