Спрыгнул он уже в руки ликующей, ревущей толпы. Рабочие начали нас качать, цех наполнился сплошным, непрерывным "Ура". Многие женщины плакали. Плакал и Павлик Бровко. Ежедневно я приносил ему и передавал через Юльку завернутую в газету еду. Рабочих в столовой кормили плохо - тарелка жиденького супа да какая‑нибудь каша, а нас кормили по летной норме, хотя второй месяц мы не поднимались в небо. Мы стыдились этого, потребовали отдельной комнаты для приема пищи и отделили от своего рациона часть еды, чтобы отнести своим знакомым. Вот и сейчас я принес Павлику сверточек, и он ел бутерброд с маслом, а по его лицу текли слезы радости. Только сейчас я увидел, какой он ребенок, этот худенький паренек в замасленной курточке.
В начале сентября наши самолеты были подготовлены к перегонке. В день вылета сотни людей вышли из цехов проводить нас, из открытых окон конторы прощально махали служащие управления. И тогда мы решили показать рабочим, что самолеты находятся в надежных руках. С молодой самоуверенностью мы задумали взлететь строем.
Накануне прошел дождь? на небольшом заводском аэродроме появились лужи, взлетная полоса была узкой - взлетать звеном было рискованно. Заводские летчики - испытатели смотрели на нас иронически, считая, что мы зарвались, переоценили себя. Один из них, в потертом кожаном реглане, с насмешливым сожалением спросил:
- Морячки, а кто будет покупать цветы на ваши могилки?
Военпред морского министерства инженер - подполковник Баранов, получающий машины для морских авиационных соединений, с тревогой заглядывал нам в глаза:
- Может, не надо, ребята? Вдруг, да не получится…
Но мы уже решили не отступать. Сотни рабочих и
служащих смотрели на нас, своих защитников с надеждой и доверием.
И вот один за одним, подпрыгивая на выбоинах, вырулили на старт три самолета. На тормозах набраны максимальные обороты винтов, ведущий Пе-2 рванулся вперед и сразу же за ним поднялась стена мелкой водяной пыли. На какое‑то мгновение я потерял самолет Евстратенко, мне казалось, что он сейчас отрубит винтами наш "хвост". Но вот самолет Крылова оторвался от земли, летчик сразу убрал шасси, и тут же я увидел, как наши ведомые, покачиваясь, также набирают высоту. На сердце отлегло. Чувство радости и гордости заполнило наши молодые сердца.
Мы ушли километров на десять в сторону, собрались и плотным строем со снижением "бреющего" прошли над заводом.
Тысячи людей махали нам, подняв к небу сияющие лица. Военпред Баранов подбрасывал вверх свою морскую фуражку.
Могучая Ангара, корпуса цехов, брезентовые палатки - все промелькнуло, как в старой киноленте.
И где‑то там, под крыльями самолетов, среди рабочих людей, стояли Юлька и Павлик, дети большой войны. Своими слабыми худенькими руками они поднимали нас в небо, они тоже приближали День Победы.
СЛУЧАЙ В АЭРОПОРТУ
В мурманской гостинице "Арктика" меня поместили вместе с народным писателем Дагестана Муталибом Митаровым. Фронтовик, защищавший в 1941 году Мурманск, он много рассказывал о давних днях, о боевых товарищах. Спокойный, рассудительный, он вдруг весело рассмеялся.
- Послушай, что произошло со мной в московском аэропорту. Сдал на досмотр чемодан, а сам нырнул через "избирательную кабину". Это я так называю проходную, где лучи фиксируют наличие металлических предметов. Проскочил через нее, а милиционер вежливо просит выложить содержимое карманов и еще раз пройти. Вытащил я нож перочинный, очки в металлической оправе, авторучку и повторил заход. Милиционер снова задержал.
- Вы не спешите, хорошенько проверьте карманы, еще что‑то металлическое есть.
- Да помилуйте, - взмолился я. - Все наизнанку уже вывернул, один платок в кармане.
- Вы, пожалуйста, гражданин, не волнуйтесь, но нужно еще раз повторить. Согласно инструкции не могу вас пропустить, - извиняющимся голосом говорил молоденький сержант.
Я еще перешагнул запретную черту, и еще раз недремлющее око контролирующего аппарата отметило у меня наличие металла.
И тут я сообразил.
- Дорогой, - сказал я милиционеру, - в карманах точно ничего нет, а в бедре есть…
- Как это в бедре? - недоверчиво спросил он.
- С сорок первого года осколок мины ношу…
- Дела… Война, значит. Ну, что ж, проходите, отец, - понимающе кивнул сержант, и взял руку под козырек.
РАССКАЗ ЭКСКУРСОВОДА
Десять писателей, воевавших в Заполярье, совершали поездку по Кольскому полуострову. Нашим добровольным гидом стал мурманский краевед, учитель Михаил Орешета. Многие года занимаясь благородным и милосердным делом поиска и захоронения останков солдат, он до мельчайших подробностей знал эти места, хронику сражений и бесконечное число забавных и трагических историй. От него я и услышал этот рассказ из жизни немецкого генерала Дитля, возглавлявшего группу войск на мурманском направлении.
Стройный, подтянутый, спортивного вида генерал был любимцем не только фюрера, но и своих солдат. Он счастливо сочетал в себе вышколенные манеры аристократа с непритязательностью простолюдина.
Отчаявшись с ходу захватить Мурманск, он обдумывал новые варианты наступления, тщательно исследовал местность, совершая многокилометровые пешие переходы по сопкам, покрытым низкорослой кривой березой, перепрыгивая с валуна на валун. Как правило, он ходил один, пренебрегая опасностью.
Однажды он набрел на артиллерийскую батарею. Заговорил с офицерами и солдатами, пытаясь вселить в их сердца надежду.
Запросто и душевно распрощавшись с ними, Дитль направился дальше, предупредив офицера, что сопровождать его не надо.
Он сделал уже несколько шагов, когда раздались предупреждающие голоса:
- Герр генерал, вы тут не пройдете, тут обрыв…
- Немецкий генерал везде пройдет, - с подчеркнутой самоуверенностью ответил Дитль.
Да, ему очень хотелось убедить солдат в непогрешимости своих планов и действий, вселить в них веру, что с ним, прославленным военачальником они все же победно пройдут оставшиеся двадцать километров до Мурманска.
Через некоторое время он действительно подошел к весьма крутому трех - четырехметровому обрыву. Спуститься вниз без веревки, без какой‑то помощи не представлялось возможным. В нерешительности генерал остановился и обернулся. Солдаты издалека смогрели па него. Стыд, брезгливое чувство собственного бессилия, высокомерие высокого начальника, обида на себя за легкомысленную и хвастливую фразу, сказанную солдатам, заполнили все его существо. Он снова оглянулся. Солдаты безотрывно и, как ему показалось, сожалеюще смотрели на своего любимого командира. И тогда генерал Дитл4 прыгнул…
С вывихнутой опухлой ступней, поддерживаемый солдатами, он добрался до лазарета. Нога сильно болела, но она болела бы еще больше, если бы он не сдержал своего слова.
Вскоре фюрер вызвал Дитля в Ставку. Он вылетел с новым планом захвата Мурманска. Гитлер план утвердил. Но на обратном пути генерал погиб в авиационной катастрофе.
Ни он, ни его солдаты так и не прошли к городу-герою, и не увидели его.
МИЩИК Александр Васильевич
Родился в 1916 г. в Челябинской области, в сслеКочердык.
В 1935 г. переехал в Краснодарский край, в станицу Белореченскую, где много лет работал в колхозе.
Участник Отечественной войны. Награжден орденом Отечественной войны 2–ой степени, медалями "За отвагу". "За оборону Севастополя" и другими.
Писать начал после войны. Повести, рассказы и очерки печатались в краевых газетах, в журналах: "Кубань", "Знамя", "Наш современник", в "Литературной газете", "Комсомольской правде" и др.
Изданы книги - "Станица Нерастанная", "Галька" "В добрый час" и другие.
… Еще несколько слов к этим сведениям. Всю жизнь мне везло на добрых людей. "Мои университеты" прошли среди тех, кто сеял хлеб. 11 хотя эти преподаватели не дипломированы, но житейской мудростью и любовью к народному слову наделены талантливо.
В войну, в самых беспощадных боях, спасли меня товарищи, рискуя своей жизнью. И на этом грудном литературном пути первыми, кто подал руку помощи, были писатели - фронтовики: Александр Твардовский и Сергей Смирнов.
А когда учился на Высших литературных курсах, в нашей группе были известные писатели - Виктор Астафьев, Сергей Викулов, тоже фронтовики. Своей дружбой, литературным опытом оказали влияние на мое творчество.
50–летие великой Победы!
На страницах этой книги как бы собрались в одном строю многие солдаты Отечественной войны. Своими делами, воспоминаниями о всем пережитом, всей своей жизнью мы должны помочь новому поколению, чтобы сохранить навечно мир в России.
* * *
СЕВАСТОПОЛЬЦЫ
Виктор Нестеров проснулся, было воскресенье, лежал и вспоминал сны. Видел что‑то военное, он недавно из армии, вот и снится такое. Служил на Дальнем Востоке, морозы - до пятидесяти… У Виктора всегда были веснушки, а там они вымерзли. Приехал домой, лицо чистое, отец с матерью не узнали.
Поднялся Виктор с кровати, оделся и вышел из дома.
- Мама, я пойду искупаюсь.
- Не долго там будь, - отозвалась мама из летней кухни. - Вон отец вишни рвет, уже поспели.
День ветреный, с запада плыли разорванные облака. На реке почти никого не было. По воде бежали белые струи, словно мела поземка в холодный зимний день. Искупался, вода студеная - река бежит с гор. Оделся и смотрел туда, где далеко виднелись кавказские горы. И пошел Виктор к станице. Возле крайней хаты кричала старая женщина:
- Ой, герман, герман!
- Что такое? - спросил Виктор.
- Война!
Забежал домой - мать и отец в слезах. Черный круг репродуктора с хрипом повторял: "Вероломное нападение!.. Германские войска перешли нашу государственную границу!" Остальное, как в полусне: станичный митинг в клубе, на сцене стол, не прикрытый скатертью. Поднимались бывшие партизаны и молодые. Крики, слезы…
Рано утром Виктор пришел в правление колхоза - полно народа. Ячмень косить надо, поспел…
На дороге раздался топот копыт. Один за другим на взмыленных лошадях скакали конионарочные с повестками из военкомата.
Председатель колхоза, с потемневшим лицом, сам зачитывал повестки. И выходили вперед трактористы, шоферы, кузнецы - самые нужные люди.
… Гудит большой двор военкомата. С вещевыми сумками, сшитыми из домашнего холста, и с обыкновенными мешками, еще пахнувшими пшеничной пылью, мобилизованные стоят, лежат на измятой траве и курят, курят… Военные, сбиваясь с ног, бегают по двору, выкрикивая фамилии, номера команд.
Нестеров увидел многих из своей бригады. Они сидели в стороне, словно ожидали общее колхозное собрание.
С каменных ступеней здания сошел райвоенком, за ним еще какие‑то незнакомые командиры. Всех гражданских попросили выйти со двора. Толпа людей заполнила всю широкую площадь. Ржали кони, рокотали автомашины. Иногда вырывалось женское рыдание и тут же обрывалось.
Рассекая толпу надвое, на площадь влетела запыленная легковая машина. Из нее вышел такой же запыленный, усталый председатель райисполкома:
- Товарищи! В степи хлеб осыпается!
- Родимый! - суетилась возле него какая‑то старушонка. - Вот провожу сынка Проньку… Ох, горе!
- Смирно! - прогремел над затихшей площадью чей-то сильный голос. - Шагом марш!
Нестройно, но уже не те знакомые станичники, а солдаты шагнули вперед. Заколыхалась, вздыбилась над ними туча пыли. Рота за ротой выходили со двора военкомата.
- Папочка! - раздался пронзительный детский крик, и какая‑то босоногая девочка бросилась к проходившему строю.
Гулко шагали призывники, охала под ногами земля. Военные колонны шли к станции, а вслед за ними бесконечной вереницей двигались грузовики, тягачи, конные повозки. Все это катилось, спешило туда, скорее к фронту.
Станция заставлена вагонами, платформами. Тревожно гудели паровозы. Все больше прибывало мобилизованных. На первый путь подали состав с товарными вагонами. Послышалась команда. Нестеров вместе с другими
поднялся в вагон, пахнувший сосновыми досками - по обе стороны белели нары.
Паровоз протяжно загудел, вагоны дернулись и, пробиваясь сквозь толпу провожавших, состав пошел. Перрон и знакомое с детства светлое здание вокзала удалялось все дальше. Замелькали последние хаты, прощально клонились вслед деревья в садах, где‑то сверкнула река. И еще раз показалась издали вся родная станица.
По небу от запада бежали темные облака и летели оттуда стаи птиц. Со всей страны спешили воинские эшелоны туда, к огромному пожарищу, которое грозило охватить весь мир.
Далеко позади зеленой полоской виднелась станица. Виктор и все его товарищи прощально смотрел! как она все дальше удалялась, таяла на глазах. И совсем исчезла.
На станции Кавказской всю команду, в которой был Нестеров, повели на другой поезд, он шел в Краснодар. Виктор прислушивался к разговорам в вагоне. Один худенький паренек с голубыми глазами говорил:
- Меня направляют в авиационное училище.
Другой, постарше годами, черноволосый, сказал:
- А меня в танковое училище.
Виктор не знал, куда ег о направляют, и все смотрел в окно. В степи косили ячмень, работали одни женщины и дети.
В Краснодаре вся эта команда - и "летчик", и "танкист" - были зачислены в пехотное училище. Такое время: скорее нужно пополнять пехоту.
Командир взводу светловолосый лейтенант, построил курсантов и спросил:
- Вопросы есть?
- Есть! - крикнул курсант с насупленным взглядом, он был из одной станицы с Виктором. - Почему на фронт не отправляете?
- Разойдись! - скомандовал лейтенант, а этого курсанта, Полозов его фамилия, подозвал к себе. Неизвестно, что говорил ему, но курсант вернулся недовольный. Сказал:
- Я и к командиру роты пойду.
А командир роты был вспыльчивый и резкий. Услыхав от курсанта, что он не хочет учиться, а требует его послать на фронт, комроты тут же отправил Полозова на гауптвахту.
Через пять дней он вернулся, еще более хмурый и неразговорчивый. В гот день второй взвод изучал в классе материальную часть оружия. На столе - винтовка и станковый пулемет.
- Курсант Полозов! - вызвал командир взвода.
Тот поднялся и проворчал:
- Я и к начальнику училища пойду. Там бой идет, а нас тут держат.
Ничего не сказал ему лейтенант. А сам вынул затвор из винтовки, разобрал его и положил на стол.
- Собери, - сказал Полозову.
Тот взял части затвора, смотрел растерянно и ответил:
- А я не знаю…
- Заложи ленту с патронами в пулемет, приготовь его
к бою.
Курсант рассматривал пулемет и не знал, как к нему подступиться.
- Не умею…
- А сам рвешься на фронт. Думаешь, фашисты будут ждать, пока ты затвор соберешь и научишься стрелять из пулемета.
Полозов молча сел к столу и смотрел, как лейтенант быстро и ловко собирал оружие.
Часто курсанты уходили на тактические занятия к высоте 36. Сейчас там кинотеатр "Аврора". В то время Краснодар заканчивался почти на Северной улице, а дальше - кустарники, степь и эта высота, которая на топографических картах обозначалась цифрой 36. А фронт все ближе к Краснодарскому краю. В одну из темных октябрьских ночей раздался сигнал боевой тревоги. Все курсанты получили патроны, гранаты. На вокзале Краснодар - второй погрузились в вагоны.
- На фронт едем! - радовался Полозов.
Там, на Южном фронте, и произошел победный бой. Радовались, когда выбили фашистов из Ростова н гнали их до самого Таганрога. Вскоре разгромили гитлеровцев и под Москвой. Командующий пятьдесят шестой армией сказал: "Пусть доучиваются краснодарцы". Вернулись курсанты в январе сорок второго года. Опять учеба на высоте 36. Однажды пришли оттуда в казарму, и всей роте курсантов зачитали приказ о присвоении званий лейтенантов. Только
двоим, в том числе Полозову, дали звание младших лейтенантов. Видно, ротный командир не забыл его первые дни и отсидку на гауптвахте. Но Полозову было все равно, он радовался от души:
- Теперь окончательно на фронт!
Большую группу молодых командиров отправили в Керчь, с ними уходили из второго взвода: "летчик", "танкист", Полозов. Он первый собрался, лицо радостное, как будто отправлялся на побывку домой. А знал ли он в своей жизни слово "домой"? Вырос в детдоме, и везде ему дом родной, где больше людей.
Командир взвода и те, кто еще оставался здесь, провожали отъезжающих на фронт. Потом и остальных провожал взводный. Крнкнул вслед:
- После войны встретимся на высоте 36!
Поезд из Краснодара прошел мост через Кубань. Была уже ночь. Все в вагоне угомонились, только Виктор Нестеров не спал. Думал об отце с матерью. Надо им написать о том, что ему присвоили звание, и едут они… Не заметил, как задремал.
Проснулись - поезд пришел в Новороссийск, и старший команды объявил, что едут в распоряжение штаба Приморской армии. Но он не знал, где находится эта армия. А Зорька Родин сказал:
- Ребята, да само название говорит, что эта армия возле моря. - И засмеялся. - Вот если попаду в свой Геленд- жнк. - Он был оттуда.
- Сейчас узнаем в комендатуре, - сказал старший команды и зашагал к зданию вокзала.
- Вот, ребята, если приедем в Геленджик, все придете ко мне в гости, - размечтался Зорька. Ему, как Полозову, тоже было присвоено звание младшего лейтенанта. Вроде и занимался не хуже других. Но он всегда улыбался. Даже подходил к командиру, докладывал, а на лице сияющая улыбка. За эту постоянную улыбку, по рекомендации сердитого ротного командира, Зорьке Родину присвоили младшего лейтенанта. Но это его не огорчало. Как всегда, улыбался, а вокруг него все словно светлели душой.
К молодым командирам подошли мальчишки, потом еще - их окружила целая ватага новороссийских пацанов - худых, загорелых и храбрых на вид. Кто‑то из них спросил:
- Вы из училища? Наганы выдали?
- Ложки выдали, стреляют по гречневой каше, - засмеявшись, ответил Зорька Родин. Ребята приняли шутку. О себе рассказывали:
- Дежурим на крышах, зажигалки тушим. А вчера наши зенитчики "юнкерса" сбили, так и врезался в бухту.
От здания вокзала шел скорым шагом старший команды.
- Отойдите! - строго сказал мальчишкам. А своим товарищам: - Приморская армия в Севастополе… Там сейчас сильные бон.