Бедняга Виерт, должно быть, терпит настоящие муки от одной только мысли о еде, раз уж он и в нормальные времена всегда был голоден. Но с нашим продовольственным снабжением дела обстоят все хуже и будут ухудшаться и дальше. Со вчерашнего дня мы получаем только лишь одну буханку солдатского хлеба на трех солдат. Иваны блокируют снабжение, так это объясняется. И починят ли они еще сегодня нашу поврежденную походную кухню, тоже большой вопрос. Однако потом мы буквально с ясного неба получаем продовольствие по воздуху. Про себя я прошу прощения у летчиков за мои завистливые мысли.
Они сбрасывают три посылки с едой на парашютах. Две спускаются поблизости от деревни, но третью ветер относит за двести метров перед позициями саперов. Из-за сильного обстрела они могут добраться до содержимого только в темноте. Летчики еще неоднократно прилетают в течение следующих дней. Но в большинстве случаев мы получаем на человека не больше чем две пригоршни сухарей и иногда один шоколадный батончик.
Сегодня степь перед нами остается спокойной. Это хорошо, мы можем немного перевести дух. Но мы знаем, что противник находится на своих позициях меньше чем в километре от нас и в любую минуту может перейти в наступление. Правда, при такой погоде мы сможем заблаговременно его заметить.
В утреннем тумане сегодня рано утром снова одного солдата убил русский снайпер выстрелом в голову. Другому прострелили плечо. Они, вопреки нашим предупреждениям, ходили в утреннем тумане по траншее в полный рост. Мы предполагаем, что русские снайперы устроились вдоль железнодорожной ветки. Они так хорошо замаскировались, что мы пока еще их даже не заметили. Потом саперы начинают обстреливать дамбу из минометов. После этого у нас на самом деле два дня сохраняется спокойствие.
Вариас и Свина уже очень рано утром пришли в деревню, они принесли нам чистое нижнее белье и порошок от вшей. Эти твари очень быстро размножились на моем теле, и я постоянно чешусь до крови. Вариас рассказывает, что два дня назад фюрер объявил Сталинград крепостью. Некоторые из солдат, те, кто уже побывал в Сталинграде, приходят в гнев, услышав это. Они ругают военное руководство, недовольны тем, как ведется война, и тем, что у наших войск уже нет шанса вырваться из окруженного города. Они откровенно говорят, что нас буквально сожгут в котле, который окружен со всех сторон врагом, значительно превосходящим по численности наши войска. Другие по-прежнему верят в то, что кольцо окружения скоро прорвут приближающиеся части танковой армии генерал-полковника Гота. Я и большинство солдат из пополнения тоже верим в это. Если бы у нас не было хотя бы этой веры, то надежды на улучшение нашей нынешней ситуации и наш боевой дух упали бы до нуля. Потому мы с нашим настроенным на послушание образом мыслей верим в скорые перемены к лучшему.
Но даже этот, основывающийся на подмене действительного желаемым оптимизм вскоре рухнул как гнилая крестьянская хижина, когда даже самый недалекий солдат понял, что боевая мощь противника крепнет день ото дня, и мы с нашим слабым вооружением постепенно слабеем. Кроме того, у нас иногда целые дни подряд урчат животы от голода, потому что нам приходится довольствоваться лишь пригоршней сухарей. Уже все знают, что мы остаемся здесь на совершенно забытом посту и нами, скорее всего, пожертвуют ради каких-то стратегических целей. В начале декабря это уже только вопрос времени, когда превосходящие советские силы просто раздавят нас.
Во второй половине сегодняшнего 26 ноября наш моральный дух, однако, немного окреп благодаря получению 88-мм зенитной пушки для стрельбы по наземным целям, а также счетверенной 20-мм зенитки на подвижном лафете. Прежде чем установить 88-мм зенитку на вершине невысокого холма за нами, мы выкапываем такую большую яму, чтобы была видна лишь небольшая часть окрашенного в белый цвет орудийного щита. Говорят, что в деревню для нашей поддержки прибыли три танка. Но из-за нехватки боеприпасов их будут использовать лишь в случае крайней необходимости.
К вечеру снова поднимается туман. Мы используем плохую видимость для улучшения наших временных блиндажей, которые сверху укрепляем толстыми досками и куском гофрированного железа. В принципе, эти блиндажи самые обычные окопы, расширенные с боков так, что в них могут поместиться несколько человек. Нашего маленького бункера хватает как раз на четверых. Ночью мы сменяем друг друга, чтобы принести из деревни свежей соломы. Так мы, по крайней мере, немного будем защищены от холода и ледяного ветра. Старший автомеханик обещает мне на утро металлическую печку, которую солдаты в деревне смастерили из пустой бочки из под машинного масла.
27 ноября. Рано утром разведывательной группе противника удалось проникнуть в деревню. Мы слышим звуки перестрелки. Дежурный резерв захватывает несколько пленных. После этого русские несколько часов обстреливают деревню из тяжелых артиллерийских орудий. Утром нас тоже обстреливали из минометов и "сталинских органов". Но они так и не стали атаковать. Вчера саперы заминировали часть деревни. К сожалению, один наш нервный водитель выехал на транспортере и подорвался на мине.
Из-за сильного обстрела мы сидим как кроты в норах, и по очереди высовываемся, чтобы посмотреть, не перешел ли враг в наступление. Когда пришла моя очередь, и я осторожно высунулся над бруствером, снаряд разорвался точно над краем нашего блиндажа. Над моей головой пролетают раскаленные осколки, и в моих ушах безумный звон. Внутри убежища на людей посыпалась грязь, но крыша выдержала. Снег вокруг нас уже несколько часов не белый, а грязновато-коричневый от развороченной взрывами земли. Чертовски трудно и утомительно сидеть вот так в мерзлом окопе под землей и ждать. Чего ждать? Этого никто из нас точно не знает. Мы точно знаем лишь одно – речь идет о наших жизнях. Возможно, в нас прямой наводкой попадет снаряд, который оборвет нашу недолгую жизнь. В таком случае, мы, наверное, просто ничего не заметим. Было бы плохо, если бы враг начал массированное наступление, но тогда мы хотя бы еще сможем обороняться. Но здесь, в этой мерзкой дыре, нам не остается ничего другого как ждать.
Я пытаюсь думать о чем-то другом, но не могу. Вой снарядов и грохот взрывов над нами и вокруг нас отключают все мысли, кроме одного заветного желания, чтобы этот изматывающий, оглушающий грохот наконец-то закончился. Единственный, кому этот грохот никак не мешает, это Свина. На его лице я не вижу ни возбуждения, ни страха, как у других. Да и откуда у него взяться этим чувствам? Ведь бедняга не слышит ни свиста снарядов, ни грохота взрывов. Он непоколебимо смотрит на нас и наблюдает за тем, что мы делаем. Чтобы сказать ему что-то, нужно кричать ему почти в самое ухо, чтобы он смог услышать.
Громмель лучше всего находит общий язык со Свиной. Он и Свина отвечают за то, чтобы у нас было вдоволь патронов в пулеметных лентах. Когда мы получаем печку, оба все время заботятся о хворосте или дровах для нее. Но печку мы можем разжигать только ночью, в темноте, или в глубоком тумане, потому что иначе днем дым выдаст наше местоположение, и Иван начнет по нам стрелять. С тех пор нам всегда тепло в нашем маленьком блиндаже. Плохо лишь то, что в тепле чертовы вши чувствуют себя лучше и становятся еще более активными. Потому, если противник нам не мешает, мы по очереди кипятим наше нижнее белье на печке в пустом ведре от повидла. Свина в этом деле тоже специалист и точно знает время, когда эти гнусные твари испускают дух.
Артобстрел продолжается почти два часа, и это свидетельствует о том, что врагу не приходится экономить боеприпасы. Впрочем, он этим обстрелом мало чего добился. Помимо одного поврежденного пулемета и засыпанных окопов обстрел не принес нам никакого вреда.
28 ноября. Уже рано утром Майнхард приносит плохие новости. Он говорит, что наш ротный старшина и еще один вахмистр из нашего батальона погибли вчера в первой половине дня. Хотя мы были не слишком близки с нашим ротным старшиной, потому что он всегда держался немного надменно с нами, новичками, эта весть нас шокировала и расстроила. Ведь он был для нас как бы опорой и таким командиром, который, несмотря на строгость, всегда заботился о нас, насколько это было возможно здесь на плацдарме. Теперь его больше нет. В роте остаются лишь два человека, которые старше нас по званию, – наш старший автомеханик и унтер-офицер Дёринг. Майнхард говорит, что наш ротный старшина служил в кавалерии еще в мирное время и был просто прирожденным военным.
Сегодня, наверное, будет пасмурно. Небо облачное и мрачное. Видимость впереди настолько плоха, что нам нужно быть очень внимательными, чтобы враг не появился внезапно прямо перед нами из тумана. Потому Дёринг отправляет нескольких солдат на предполье на посты. Майнхард считает, что русские непременно воспользуются такой погодой, чтобы незаметно подобраться к нам. Он оказался прав!
Вскоре вернулись наблюдатели и сообщили, что слышали шум, доносящийся с севера, и команды на русском языке, которые становились все громче и громче. Увидеть что-либо они не смогли, но нет никакого сомнения в том, что противник идет к нам с севера. Звуков едущих танков они, правда, не слышали. Значит, сначала атаковать будет пехота. Но мы готовы и окажем ей теплый прием.
Дёринг по цепочке передает всем, что открывать огонь следует лишь по его команде. Он хочет подпустить противника поближе, а затем неожиданно обстрелять его. Мы готовим наше оружие и чувствуем волнение. Никто не знает, что нас ждет. Это худшие минуты перед боем, когда все тело напряжено до предела. Эти минуты кажутся вечностью. Но вот они и появились. Первые фигуры возникают из тумана и приближаются, согнувшись, к нашим позициям. Все ждут приказа стрелять.
Тут кто-то кричит: – Это наши, не стреляйте! И сразу потом команда Дёринга: – Нагнуться, всем в укрытие!
Мы выполняем его приказ и продолжаем наблюдать. Солдаты подходят к нам все ближе и ближе. Я вижу, как первые машут руками. Но откуда они тут взялись, как раз думаю я, потому что их форма и каски кажутся мне такими новыми, как вдруг начинает трещать пулемет Майнхарда. Затем кто-то кричит: – Это русские в нашей форме! Фигуры в немецкой форме бросаются вперед, пытаясь занять наши позиции. За ними теперь идут красноармейцы в шинелях глинисто-коричневого цвета и в грязно-белых маскировочных халатах. Мы открываем заградительный огонь из всех пулеметов и карабинов. Те, в кого не попали, бросаются на землю. Атака захлебнулась. Перед нами слышны чьи-то крики. Затем начинают тарахтеть два русских пулемета. На нас обрушивается смертоносный дождь пуль, вокруг взрываются мины русских минометов. Они чуть не попали в мой пулемет. Я подтаскиваю его ближе, и ныряю в окоп.
– Они снова наступают! – кричит Виерт, подавая новую пулеметную ленту.
Свина стреляет из карабина. На краю окопа у него лежат несколько похожих на яйца ручных гранат. Также Громмель держит свой карабин в положении для стрельбы, но все еще не стреляет. – Малыш, стреляй! – кричит ему Виерт.
В моей голове сразу молнией проносится мысль, что я, собственно, никогда еще не видел, как Громмель стреляет. При нашей контратаке 24 ноября он был моим вторым номером и, по сути, только таскал боеприпасы и подавал мне пулеметные ленты. Потом я вижу только лишь наступающих русских и выпускаю в них одну ленту за другой. Я испытываю необычное чувство, стреляя во врага, одетого в нашу форму. Мне кажется, будто я расстреливаю предателей. Русские пытаются смять нас второй и третьей волной наступления. Но это им не удается, потому что наши саперы стреляют по ним с фланга.
Во время перерыва в стрельбе я вижу, как за нами устанавливают счетверенную зенитку. Она пока еще не вступала в бой. И 88-мм зенитка, защищающая нас от танков, тоже пока молчала. Но когда из тумана появляются новые силы врага, счетверенка начинает стрелять. Она стреляет над нашими головами в плотную кучу атакующих. Русским не удалось опрокинуть нас. На холодном снегу перед нами валяется множество мертвых тел, которые медленно окоченевают на морозе. Их постепенно заносит падающим с неба редким снегом. Мы слышим стоны раненых, их крики о помощи. Мы не можем им помочь. После неудавшейся атаки они как безумные палят по нашим позициям из всего тяжелого оружия, которое у них есть. Теперь снова остается только ждать. И вместе с ожиданием снова приходит страх, которого во время атаки просто не замечаешь из-за нервного напряжения. Сейчас мы снова сидим, сжавшись в клубок, и не можем делать ничего другого, кроме как молиться о том, чтобы смерть или тяжелое ранение миновали нас.
Мы видим, что русские под прикрытием огня из их тяжелого оружия грузят своих раненых на маленькие тачки и вывозят прочь. Лишь к вечеру обстрел ослабевает, и мы рискуем выбраться на предполье. В качестве трофеев нам достается несколько русских автоматов Калашникова (на самом деле ППШ, вероятнее всего, – прим. перев.) и один станковый пулемет на лафете с маленькими колесами. Немецкая форма на погибших совершенно новая и явно взята с одного из наших тыловых складов.
На ногах у некоторых мертвецов даже валенки немецкого производства, которых нам самим так отчаянно не хватает. Когда появляется такая возможность, мы снимаем их с окоченевших ног убитых солдат и надеваем на себя. Я не нахожу подходящего размера и поэтому остаюсь в моих сапогах. Некоторые солдаты удовлетворяются примитивными валенками русских. Они, похоже, спрессованы только из одного куска войлока. Но в мороз они вполне справляются со своей задачей. Если бы я дополнительно не надевал вторую пару толстых носков под сапоги, которые летом казались мне слишком большими, и не набивал их газетной бумагой, то давно бы отморозил себе несколько пальцев на ногах, как случалось уже со многими другими солдатами. Пару дней назад мы получили некоторое количество достаточно бесформенных внешне галош из соломы, которые Свина назвал "соломенными горшками". Хотя быстро ходить в них неудобно, но они неплохо изолируют ноги от холода земли, когда мы стоим в окопах.
Виерт и несколько других солдат копаются в вещевых мешках убитых русских в поисках какой-то еды, потому что со вчерашнего вечера у нас в животе не было ничего кроме кусочка солдатского хлеба и остывшего чая. Виерт сильнее всех нас страдает от голода. Он находит остатки черного русского хлеба и несколько кусков копченого сала, которое явно попало к русским из немецких запасов. Свина приносит мне большой кисет с махоркой, потому что он заметил, как я все утро выворачивал карманы в поисках хотя бы нескольких крошек табака для моей трубки. Махорка эта самого благородного сорта, как констатируют Майнхард и Вариас, попробовав ее. Я тоже соглашаюсь, что она неплоха. Но мне она все равно кажется намного крепче нашего табака. Мне только мешает, что после того, как ее зажечь, она всегда вылезает из головки трубки, как будто лава при извержении вулкана, потому мне приходится прижимать ее пальцем. Причина этого в мелко порезанных стебельках, которые находятся в табаке и при нагревании расширяются вверх.
Сегодня ночью мы снова выставляем передовые посты подальше от позиций. На каждом посту всегда по два человека, контролирующие определенный участок. Свину тоже отправляют на такой пост вместе с другим незнакомым ему солдатом из нашего батальона, хотя все знают, что Свина очень плохо слышит. Это объясняют просто тем, что сейчас каждый человек на счету. После этого Курат меняется с ним, так что Свина теперь в карауле вместе со мной.
29 ноября. Когда в три часа утра Громмель будит нас, в нашем укрытии очень хорошо и уютно, но зато на улице еще холоднее. Туман покрыл все вокруг инеем. Даже плотно обернутый брезентом пулемет похож на белый бесформенный комок. За нами на холме в воздух взлетает осветительная ракета. Видимость там улучшается. Не происходит ли там что-то? Или они запускают осветительные ракеты просто как предупреждение, чтобы продемонстрировать свою бдительность? Ничего не происходит и все остается спокойно. Впереди, в низине, туман еще плотнее. Здесь порой даже вытянутой руки не видно. Вслед за Свиной ныряю в туманную дымку. Снег скрипит под ногами. Мы ориентируемся по следам на снегу. Неожиданно приглушенный голос требует назвать пароль. – "Железная дорога"! – громким шепотом отвечаю я.
– Проходите! Голос кажется мне знакомым, но я никого не могу увидеть.
– Мы справа от вас, в окопе, – снова говорит голос.
Потом передо мной внезапно возникает какая-то фигура. Рядом с ней из одиночного окопа как раз выбирается вторая. Ужас, этот густой туман! Если бы они не окликнули нас, мы, наверное, просто наступили бы на них.
Более высокого из них я уже снова узнал. Это Дитер Мальцан, который после фронта хочет стать офицером. Он говорит, что оказался в 4-м тяжелом эскадроне. Но они уже во время бегства с укрепленной позиции южнее Бузиновки потеряли много машин, уничтоженных русскими танками. Сюда добрались только две 75-мм противотанковые пушки с тягачами и совсем мало людей. Мы договариваемся, что я приду к нему в гости в бункер, как только действия противника позволят. Пока перед нашими позициями все спокойно, сообщают они нам. Как только они уходят и пропадают в тумане, Свина немного неуклюже спрыгивает в окоп, а я еще хочу немного пройтись вокруг, посмотреть, что тут есть. Я всего в нескольких шагах от Свины, но не слышу и не вижу его. Я лишь приблизительно представляю себе, где он. Чертов туман!
Неожиданно я спотыкаюсь о мертвое тело и понимаю, что зашел слишком далеко вперед. Здесь мне уже немного не по себе, и я невольно пригибаюсь к земле, когда мне кажется, будто я слышу чьи-то шаги по скрипучему снегу. Потом я замечаю еще несколько трупов вокруг. Мне становится совсем неуютно, и я уже начинаю сожалеть, что так далеко ушел от Свины. Позвать его я не могу, потому что он не услышит меня. Но я снова слышу скрип снега, затем до моего слуха доносятся приглушенные голоса. Русские! Меня передергивает. Только без паники, думаю я. Мои нервы натянуты до предела. Русские часто останавливаются и что-то кричат друг другу. Возможно, так они поддерживают связь между собой в таком густом тумане.
Я медленно отхожу назад, отрываюсь от шумов, и едва не наступаю на голову Свине. Для него это, должно быть, просто ужасное ощущение: ничего не слышать, да еще и ничего не видеть в таком густом тумане. Когда я жестом показываю ему, что впереди что-то происходит, Свина забавным образом прикладывает ладонь к уху и прислушивается. Мы ползем обратно и предупреждаем других, что русские где-то рядом.
Мы ждем, пока не слышим голоса более отчетливо. После этого Дёринг выпускает ракету. Она холодным и призрачным светом освещает только небольшой участок. Становятся видны какие-то фигуры, которые на мгновение замирают как вкопанные. Потом они быстро рассыпаются в разные стороны. Первые из них бросаются на землю. Мы стреляем в темноту. Русские что-то громко кричат друг другу. Мы слышим топот, который быстро удаляется. В небо взлетает вторая, а затем и третья ракета. На снегу лежат всего пять человек, остальные убежали.
Мы предполагаем, что это была русская разведгруппа или солдаты, отбившиеся от своей части или заблудившиеся в тумане. Это был всего лишь небольшой отряд. Мы несколько раз стреляем из винтовок. В свете еще одной осветительной ракеты я вижу, как двое вскакивают и убегают прочь. Сраженный пулей, один из беглецов падает на землю. Три человека все так же лежат в снегу. Кто-то с нашей стороны что-то кричит по-русски. Должно быть, это кто-то из русских "Хиви", которые раньше были в обозе, а теперь остаются с нами на позициях. Один из русских отвечает ему. Потом он встает и поднимает руки. Остальные двое следуют его примеру.