- Люди руки, ноги теряют, жизни кладут, а ты… За что в штрафбат попал? Наверное, тоже самострел? Не удивлюсь, если трус такой.
- Я, товарищ врач… я клянусь вам, больше никогда… испугался я… - снова беспорядочно забормотал Цукерман, и в глазах у него стояли слезы.
- Следующего давайте! - разогнувшись, громко произнес хирург.
Под утро Глымов поднял разведчиков. Съели тушенки с хлебом, затоптали остатки костра, присыпали землей.
- Все проверили! - приказал Глымов.
Еще не совсем проснувшиеся штрафники проверили свое снаряжение.
- Попрыгали! - вновь приказал Глымов и первым стал подпрыгивать, проверяя не звякает ли что, не брякает.
- Муранов первый, мы за ним. Замыкающий - Жора Точилин.
Пошли, сутулясь под тяжестью вещевых мешков. Шуршала трава, шелестели отодвигаемые ветви, радостно кричали ранние пичуги.
- Слышь, а я это… ночью на Гитлера погадал, - вдруг заговорил шедший в середине Леха Стира.
- Тебя, Леха, точно в детстве пыльным мешком огрели - до сих пор пыль не выветрилась, - отозвался Глымов.
- Я тебе говорю - точно гадал! - обиделся Стира. - Я гадать могу получше любой цыганки! Карту наскрозь вижу!
- Что ж тебе карты сказали?
- К этой зиме Гитлеру капут будет, - уверенно сообщил Стира.
Павел Муранов коротко рассмеялся и покрутил головой.
- Брехло… - сплюнул с усмешкой Жора.
- Чего брехло? Чего брехло? - обиделся Леха Стира. - Три раза скидывал, и три раза гроб ему выходил, аккурат под Новый год!
- А пораньше нельзя? - спросил Точилин.
- Я картам не приказываю, они сами показывают.
- Когда в очко шельмуешь, то приказываешь, - сказал Точилин.
- Не, Жора, ты не прав. Не приказываю - просто вытаскиваю, какую мне нужно… - возразил Леха Стира. - А когда на судьбу прикидываешь - тут они сами говорят.
- Ну гляди, балаболка, - проговорил Глымов. - Ежли Адольф к Новому году копыта не отбросит, я тебе лично язык отрежу.
- До того времени, ротный, или шах издохнет, или Насреддин помрет, или осел заговорит, - засмеялся Муранов.
- А при чем тут я? - искренне обиделся Леха Стира. - Карты говорят, я перевожу только…
Муранов, шедший впереди, обернулся с улыбкой:
- А я тебя буду переводить.
- Так я и думал, - вставил Родион Светличный. - Товарищ Муранов любит переводить, только совсем не то, что написано.
- Когда же такое было? - нахмурился Муранов.
- А всегда, когда вы Маркса переводите! Или Ленина, на язык пролетариата.
- Послушайте, вы, троцкист недобитый, я вам уже много раз говорил… - закончить Муранов не успел - взрыв шарахнул прямо перед ним. Муранова подбросило и кинуло на землю. Так он и остался лежать, раскинув руки.
Разведчики бросились к нему. Живот у Муранова был весь в крови, и перепачканное землей лицо тоже кровоточило. Он силился что-то сказать, но вместо слов на губах пузырилась розовая пена.
- Амба… не жилец… - тихо сказал Глымов и сплюнул.
И словно услышав его слова, Муранов перестал дышать, и глаза остекленело уставились в небо. Глымов пальцами опустил ему веки.
- Откуда тут мина? - перепуганно спросил Светличный. - Сколько еще до линии фронта?
Глымов открыл планшетку, посмотрел на карту:
- Пять верст как одна копеечка. Загодя фриц страхуется. Вот что значит береженого Бог бережет.
- Как теперь пойдем? - спросил Светличный. - Может, мины тут на каждом шагу понатыканы?
- А что ты предлагаешь? Обратно повернуть?
- Я не предлагаю - я спрашиваю, - пожал плечами Светличный.
- Приказ надо выполнять, а не спрашивать, - зло ответил Глымов. - Закопать его. И чтоб следов не осталось.
Теперь они двигались на большом расстоянии друг от друга, осматривая каждый куст и траву перед ногами. Солнце стояло в зените и сильно припекало. Все чаще стали встречаться болотистые места, в окнах воды плавали разлапистые листья кувшинок. Шедший впереди Родион Светличный длинным шестом прощупывал мох и воду, выбирая места понадежнее. Ноги провались в болотную жижу почти по колено, и вытаскивали их с трудом, с чавканьем и хлюпаньем.
- Дальше сплошь болото… гиблое место… - тяжело дыша, сказал Светличный.
- Потонем мы тут… - обреченно вздохнул Степка Шутов.
- Ты шагай давай. Твое дело телячье.
Когда прошли немного, Глымов остановил Самохина и Светличного и сказал негромко, указав глазами на Шутова:
- Этого любовника, мать его, берегите. Не дай бог чего с ним стрясется - без переводчика останемся.
А через несколько шагов Глеб Самохин неожиданно провалился по пояс. Чем больше размахивал он руками, цепляясь за мох, тем глубже его засасывало. Глымов, пристроившись на высокой кочке, протянул ему шест. Леха Стира кинулся помогать.
Вдвоем они вытащили Самохина на твердое место. Тот едва переводил дух, глаза были перепуганные.
- Танки тут не пройдут, - оглядываясь, проговорил Светличный, - и артиллерия тоже…
Он внезапно остановился и поднял вверх руку. Шедшие за ним замерли на полушаге.
Из зарослей вышла лосиха с маленьким лосенком. Остановилась метрах в десяти от разведчиков, чутко повела мохнатыми нежными ноздрями, задрав большую комолую голову. Пепельно-серый лосенок от ощущения полноты жизни весело взбрыкнул задними ногами и поскакал к лесу. Лосиха медленно двинулась за ним.
Разведчики с кривыми ухмылками переглянулись, утерли рукавами мокрые лица. Жора сказал:
- Жареная на костре лосятина - вкуснее жратвы на свете не бывает.
- Человечина повкуснее будет, - отозвался Глымов, когда они снова тронулись в путь. Болото осталось позади, впереди чернел лес, идти стало легче.
- Чево-о? - Степка Шутов от удивления даже рот открыл. - Пробовал, что ли?
- Довелось… - Глымов размеренно шел вперед, раздвигая рукой ветви, не оборачивался.
- Как это? - не выдержал Жора. - С голодухи, что ли?
- С нее самой…
- Н-да-а, с тобой, Антип Петрович, не соскучишься, - подал голос Светличный. - Как же можно человека есть?
- Как, как! - раздраженно проговорил Леха Стира, вступаясь за своего пахана. - К примеру, в побег идут двое, а третьего уговаривают, как бычка… подкармливают его…
- Как это подкармливают? - опешил Степка Шутов и даже остановился.
- Ну, чтоб упитаннее был. А потом в тайге, когда совсем оголодают, "бычка" этого прикончат и едят всю дорогу. Покуда к обитаемым местам не выйдут. Я правильно объяснение дал, Антип Петрович?
Глымов не ответил.
- Нет… это же кошмар какой-то… - Степка Шутов не верил своим ушам.
- Давай на тебя погадаю, Шутов? Может, тебе такая судьбина выпадет?
- Да пошел ты к чертовой матери, сволочь! Ты хоть соображаешь, о чем говоришь?! - истерично заорал Родион Светличный. - Вы же не люди! Вы… вы хуже зверей!
Глымов резко развернулся, подошел к Светличному вплотную, так близко, что их лицо почти касались друг друга:
- Ты, я слышал, коллективизацией в Орловской губернии командовал. Было такое?
- Д-да… я был представителем ЦК партии, но я…
- По твоему приказу все отбирали… до последнего зернышка? Гнилую картошку и ту забирали…
- Ликвидация кулачества как класса - это была генеральная линия…
- А моя мать двоих детишков своих убила, чтоб оставшихся прокормить… - Глымов проглотил ком в горле, кадык на шее дернулся, под скулами набрякли желваки. - Я своих братишек ел, а ты… сука подлючая… хлеб да сметану жрал, которые у меня отнял…
- Я повторяю, я был представителем ЦК партии и выполнял инструкции… - начал снова оправдываться Светличный. - Это революция…
- Чтоб люди от голода друг дружку ели - такую ты мне революцию устроил? - прохрипел Глымов. - Я таким, как ты, мамку свою, братьев своих, которых я ел, дом и землю, которые вы у меня отобрали, добро последнее… подыхать буду - не прощу… На этом и на том свете не прощу… я вас тоже… зажарю и буду жрать… - Глымов даже вставными железными зубами лязгнул, глядя в глаза Светличному. Потом резко развернулся и пошел вперед.
Потрясенный Светличный застыл, словно в столбняке.
- Пошли, уполномоченный ЦК! - хлопнул его плечу Леха Стира. - Лекция о революции закончилась.
Лес стал редеть, пошел подлесок, который просматривался со стороны поля и немецких укреплений. Они залегли. Глымов долго смотрел в бинокль, изредка роняя:
- Колючка в три… нет, в четыре ряда, с консервными банками… и мин там понатыкано - будь здоров, не кашляй… Пулеметные точки вижу - три… пять… семь… пока только семь точек вижу. Каждая точка с укрытием. Там и минометы стоят наверняка… Ага, вон штабной блиндаж вижу! Леха, у тебя глаз острый, погляди-ка…
Леха Стира взял бинокль, присмотрелся.
- Глухой номер, Антип Петрович. Тут мышь не проскочит…
- Тебе бы только в карты шлепать - лучше получается. - Глымов отобрал у него бинокль, снова долго смотрел, бормотал: - На передке знающего чина не найдешь. Знающие поглубже живут. Майоры… подполковники… Ладно, вечерком попробуем рыпнуться. Бог не фраер, надоумит, если что… - Глымов запихнул бинокль в футляр, скомандовал: - Маскируйся. Темноты ждать будем. И до вечера чтоб мертвые были.
- Будем спать, значит, - весело подытожил Стира.
- Нет, развлекать нас будешь, фокусы свои показывать, - ответил Глымов.
- Это всегда пожалуйста, с нашим удовольствием. - Стира выудил из-за пазухи затрепанную колоду, широким жестом пригласил остальных. - Подгребайтесь поближе, товарищи, бесплатно показываю… Так, пожалуйста, гражданин, то есть товарищ Светличный, возьмите из колоды любую карточку, посмотрите и всуньте обратно в колоду. Только мне не показывайте.
Светличный неуверенно вытянул карту, посмотрел и так же неуверенно втиснул в колоду.
- Благодарю вас. - Леха Стира быстро перетасовал карты, стал бросать их одну за другой на расстеленный на земле бушлат. Когда очередь дошла до червонного короля, остановился, улыбнулся Светличному: - Она самая?
- Она самая, - заулыбался Светличный. - Как вы узнали?
- Секрет фирмы, запомнил. Возьмите еще пару карточек.
Светличный вытянул две карты, потом впихнул обратно, но в разные места колоды: одну ближе к низу, другую - в середину. Леха Стира перемешал колоду, глядя отсутствующими глазами в сторону, снова стал бросать карты на бушлат. Наконец выпала бубновая девятка:
- Это первая карточка. Правильно?
- Совершенно верно, - почти с испугом согласился Светличный.
Стира еще немного покидал карты и сказал, когда вышла семерка треф:
- А вот это будет вторая.
- Просто мистика… - покачал головой Светличный.
- Я ж говорю, проходимец, - ухмыльнулся Глымов. - Как тебя до сих пор в компании на перо не поставили?
- Для этого, уважаемый Антип Петрович, за руку поймать надо, - с достоинством парировал Леха. - А подобной лажи с Лешей Старой случиться не может. Я во время второй своей сидки на киче с начальником на срок играл!
- Ой, заливаешь, Леха! - оживился Глымов, и все заулыбались.
- Охота была! - Стира обиженно поджал губу. - Он сам напросился. Говорит, я банкую, а если банк сорвешь с трех раз, лично напишу прошение о сокращении тебе срока на три года за примерное поведение.
- А проиграешь? - спросил Жора.
- А проиграю - три года сверху, как за побег. Я отказывался, как только мог. Он - ни в какую! Играй, паскуда, или в карцер на десять суток пойдешь! Ну, и пришлось играть. - Стира замолчал, сосредоточенно тасуя карты.
- Ну и что, проиграл? - не выдержал Жора.
- Выиграл, конечно.
- Срок скостили?
- Держи карман шире, - вздохнул Леха Стира. - Разве начальникам можно верить?
Все негромко рассмеялись, а Стира продолжил с глубокой обидой:
- Он, конечно, сказал, что написал прошение, а потом через месяц сказал, что отказ пришел. Наврал, конечно, сука рваная, никуда он не писал… Но пользу я от этого дельца поимел - начальник меня при кухне работать поставил, из уважения. Я за два месяца сразу пять кило прибавил. - Леха Стара хитро подмигнул, и все вновь рассмеялись.
Глава пятая
Самый ближний к фронту полевой госпиталь располагался в разбитом районном центре Мышковцы, в здании школы. После боев школа сильно пострадала, но ее на скорую руку подлатали, застеклили, заделали пробоины в крыше и стенах, починили пристройки, у которых всегда толпился народ, потому что в пристройках находились кухня, прачечная и склад провианта и медикаментов. Здесь же, в одной из пристроек, размещалась и баня, где мыли вновь прибывших раненых. Из окна своей палаты Савелий Цукерман подолгу смотрел, как выгружали из полуторок и телег раненых и санитары помогали им ковылять в баню, над которой уже вился дым из печной трубы, и двое ражих банщиков охапками таскали внутрь березовые поленья.
- Че там? - раздался голос раненого из глубины палаты. - Пополнение прибыло?
- Да, новых привезли, - отозвался Савелий.
- Много? - спросил раненый. Он был лежачий, с загипсованными ногами и поясницей.
- Порядочно. Лежачих много… - ответил Савелий.
- Стало быть, операционная всю ночь трудиться будет.
- Тебе-то что? Помогать позовут?
- Да мне Либермана жалко, чудило. И этого - Коростылева. Как они еще на ногах ходят? Да операции делают… В чем душа держится? - Загипсованный по имени Микола Сагайдак задумался, глядя в потолок. - Живых людей резать… в кишках ковыряться - это ж с ума сойти… Меня застрели - не заставишь…
Савелий не ответил, продолжая смотреть в окно. Двое раненых спали, зарывшись головами в подушки, двое листали затрепанные журналы "Огонек" и "Крокодил".
Двое ходячих играли в шахматы.
- Лучше офицером ходи, - посоветовал один.
- А ты у меня коня съешь, да? - зло ответил другой.
- А по-другому я тебе следующим ходом вообще мат поставлю, Капабланка хренов.
Дверь в палату отворилась, вошел человек лет тридцати, стройный, улыбчивый, в свежих кальсонах, белой рубахе и коротком, до колен, фланелевом синем, в белесых карболовых пятнах, халате. Левая забинтованная рука висела на перевязи, в правой он держал пузатый увесистый вещмешок.
- Здравия желаю, славяне. Сказали, тут у вас местечко лишнее имеется. - Человек обвел взглядом палату, увидел пустую койку и направился к ней. - Разрешите представиться - капитан Красной Армии, временно разжалованный Вячеслав Бредунов, тридцати годов от роду, временно не женатый.
- Штрафной, что ли? - не очень приветливо спросил один из шахматистов.
- Вроде того. Документы уже отправили в обратку - через месяц вернут погоны и ордена, и выпьем мы по такому случаю по полному ведру самогона! - Бредунов разобрал одеяло, присел на край кровати.
- Второй штрафной будешь, - сказал загипсованный раненый.
- А кто ж первый?
Савелий Цукерман медленно повернулся от окна и смотрел теперь на Бредунова.
- Мама родная, Абраша собственной персоной, - продолжая улыбаться, развел руками бывший капитан. - Мне всегда бабы говорили, что я везучий! Ты еще живой, Абраша? Как здоровье?
Савелий молча смотрел на улыбающегося Бредунова, а в памяти всплывало совсем другое лицо - зверино-злобное, с оскаленными зубами…
…На привале подошла полковая кухня и раздавали с пылу с жару пшенный кулеш с тушенкой - царская еда. К двум кухням выстроилась очередь солдат. Веселые подвыпившие повара накладывали котелки с верхом, и солдаты, не успев отойти и несколько шагов, на ходу начинали жадно есть, вонзая ложки в дымящуюся кашу, обжигаясь и наслаждаясь едой.
- Ай да кулеш, братцы! Ешь - пока на четвереньках пойдешь!
- Аромат какой! Щас вся деревня сбежится - просить будут!
- Эй, кошевой, че ты жидишься-то? Накладывай с верхом - всем хватит!
- А этот ушастый уже получал! Эй, как тебя, Куроедов, что ли? Ну-кось, выйди из строя, Куроедов! Иль ты совесть с соплями в детстве съел?
- И этого рыжего гоните! Тоже по второму заходу нацелился! Ишь, летчик-истребитель!
Савелий Цукерман медленно двигался в очереди к кухне, наконец дождался, когда повар протянул руку, рыкнул:
- Давай, чего раззявился?
- А он уже ест, - сказали со смехом сзади. - Он в мечтах ест!
Повар навалил каши щедро, протянул Савелию котелок, усмехнулся:
- На, теперь наяву попробуй!
Савелий отошел в сторону и принялся за еду.
И тут появился комроты капитан Бредунов - шинель нараспашку, на гимнастерке орден Боевого Красного Знамени и несколько медалей, одна - "За отвагу". Он шел по-хозяйски, размашистым шагом, разбрызгивая весеннюю грязь, сверкая белозубой улыбкой.
- Здорово, солдаты! - прозвенел его высокий, полный энергии голос. - Как кулеш?
- Мировой кулеш, товарищ капитан! Давненько такой вкусноты не едали!
- Ешьте от пуза! Солдат на отдыхе должен быть сыт, пьян и нос в табаке!
- Да мы бы и от наркомовских не отказались, товарищ капитан, - кто поднесет?
- К ужину наркомовские будут! Обещаю! Когда капитан Бредунов обещает - он все делает, верно говорю?
- Так точно, товарищ капитан! - дружно рявкнула чуть ли не вся рота.
А Савелий Цукерман промолчал - был слишком занят едой. И капитан Бредунов это заметил, остановился перед Савелием, переспросил:
- Верно говорю, Абраша, или нет?
- Прошу извинить, товарищ капитан, не расслышал, - поперхнувшись, ответил Савелий, и несколько солдат рядом засмеялись.
- Ишь ты, не расслышал! - усмехнулся Бредунов, и глаза его зло сощурились. - Ты по-русски плохо понимаешь, да? Ты больше по-еврейски, да? Может, тебе и кулеш русский не нравится? Ну да, ты же больше мацу уважаешь! Эй, ребята, нашему Абраму кулеш не нравится! Жидам больше маца нравится!
И снова вокруг раздался смех.
Савелий перестал есть и молча смотрел на капитана Бредунова - улыбка та же, белозубая, и глаза вроде те же - веселые, а рожа сделалась вдруг звериная.
- Сколько время? - продекламировал капитан. - Два еврея, третий жид по веревочке бежит!
И опять вокруг засмеялись, но смех получился какой-то осторожный, неуверенный.
У Савелия потемнело в глазах, и он уже не помнил, как с маху ударил котелком с кашей капитана в лицо. Горячая каша расползалась по лицу, текла на шинель, на гимнастерку с орденами… А Савелий молча кинулся на капитана с кулаками и бил, бил, бил… Капитан упал, однако Савелий не остановился - навалился сверху и продолжал остервенело молотить по лицу, по груди, по бокам. Он был явно слабее плечистого капитана, но ярость утраивала силы. Савелия оттаскивали несколько человек, он вырывался, брыкался, кусался…
Капитан с трудом поднялся, лицо его было окровавлено, он кашлял, согнувшись пополам, потом рванул из кобуры пистолет:
- Молись своему Богу, жидяра!
Лейтенант Петушков, стоявший рядом, метнулся к капитану и успел ударить его по руке снизу вверх. Два выстрела прогремели, и пули ушли в весеннее теплое небо. А Петушков вцепился в Бредунова выкручивая из руки капитана пистолет, бормотал:
- Опомнись, что ты делаешь? Не надо, прошу тебя, Слава…
Цукерман еще долго сидел в грязи, словно оглушенный. Он не слышал и не видел ничего, что происходит вокруг. К нему подходили солдаты, что-то говорили, заглядывали в невидящие неподвижные глаза. Потом подошли два красноармейца, отобрали винтовку, ремень, приказали подняться и повели…