К изумлению разведчиков, окопы были пусты. Лишь в глубине за поворотом маячил красный огонек и над бруствером торчал ствол крупнокалиберного пулемета. Еще дальше, в плотной темноте, мерцали частые огни, вспыхивали белые всполохи взрывов, вздрагивала земля. Разведчики сбились в кучу, не зная, что делать. И дождь лил, не ослабевая.
- Че стоим, как бараны? - спросил Леха Стира. - Щас нас застукают.
- Во-он блиндаж. Небось все там прячутся, - сказал Жора Точилин.
В глубине позиций пробежала, громко переговариваясь, группа солдат - они удалялись в сторону гремевшего боя. А из-за поворота хода сообщения показался солдат в шинели и надвинутой на глаза каске. Он что-то крикнул, всматриваясь в темноту. Разведчики присели. Немец медленно пошел к ним, хлюпая сапогами по лужам и бормоча под нос ругательства.
- Всем сидеть, - прошипел Глымов и бесшумно двинулся навстречу немцу, вытягивая из-за голенища нож.
- Га-а-анс! - снова прокричал немец. - Куда ты провалился? Мне за кипятком надо сходить! Проклятый дождь - в сапогах полно воды… - Немец посмотрел на свои сапоги, утонувшие по щиколотку в грязи, а когда поднял глаза, оцепенел от ужаса - на него уставилась небритая звериная рожа, с рожи лилась вода, а глаза отсвечивали сатанинским блеском. И таким же дьявольским блеском сверкнуло лезвие ножа…
Они быстро содрали с немца шинель, в которую тут же облачился Самохин. Он первым двинулся по ходу сообщения до поворота, заглянул, обернулся:
- Там дзот. И под укрытием солдаты сидят.
- Офицера не видно? - спросил Леха Стира.
- В блиндаже небось. Будет тебе офицер под дождем прохлаждаться…
Справа от них все еще гремел бой. Огненные трассы пуль перекрещивали горизонт, ухали разрывы гранат, стучали пулеметы.
- Наши-то еще дерутся… - прошептал Степка Шутов.
- Слава богу, - ответил Глымов и сплюнул. - Пока их до одного не перебили, нам языка взять надо, поняли, выродки лагерные? - Глаза Глымова смотрели с яростью. - Или я сам вас тут всех положу, к едреной фене…
В блиндаже было жарко - горели две бочки-буржуйки. Трое офицеров - капитан и два обер-лейтенанта - в расстегнутых мундирах играли за столом в карты. Яркая электрическая лампочка освещала горку денежных ассигнаций, две початые бутылки вина и одну шнапса, высокие узкие стаканы, деревянные чашки с солеными огурцами и пирожными, две новенькие нераспечатанные колоды и пару пистолетов системы "Вальтер".
На топчане у стены, рядом с рацией и полевым телефоном, на толстом матраце спал на спине, раскинув руки, толстый человек в кителе с майорскими погонами, тихо похрапывая и причмокивая во сне толстыми губами.
И сквозь толстые стены блиндажа смутно доносился грохот боя.
Один из лейтенантов налил из бутыли шнапса, выпил, и другой с улыбкой протянул ему соленый огурец.
- Солененького хорошо, - сказал второй, доставая пирожное, - а теперь сладенького.
Прожевав огурец, первый взял пирожное и с удовольствием откусил:
- Это вы замечательно придумали, Курт. Словно после парильни окунуться в ледяную воду.
- Вы давно могли заметить, что Курт в закуске и выпивке кое-что понимает. Ваш ход, Гельмут.
Гельмут посмотрел свои карты и бросил одну на стол. Оба посмотрели теперь на капитана. Тот некоторое время думал, нервно барабаня пальцами по столу и глядя в карты, веером раскрытые в левой руке. Неожиданно зазвонил телефон. Капитан шепотом выругался, взял трубку, некоторое время слушал, потом резко ответил:
- Сколько смог, столько людей я вам и послал. Вы хотите, чтобы на моем участке ни одного солдата не осталось? Мне жаль, Шредель, если вы целым батальоном не можете справиться с двумя десятками русских десантников, очень жаль. Рапортуйте об этом командиру полка! - Капитан бросил трубку, вернулся к столу и метнул на стол короля пик.
- Ваша взяла! - развел руками Гельмут. - Вам сегодня здорово везет!
- Это потому, что майор спит, - усмехнулся капитан, быстро сгребая со стола кучку ассигнаций. Потом движения рук сделались медленнее, потом совсем остановились.
В дверях стояли двое мокрых страшных русских, направив на них стволы автоматов.
Взвизгнули разом два выстрела - оба лейтенанта, не успев схватить лежавшие на столах "вальтеры", рухнули на пол. А из-за спин русских появился еще один, шагнул к столу, направив пистолет на капитана, сказал тихо:
- Хенде хох.
Ошеломленный капитан машинально подчинился. Ему заломили руки за спину, скрутили веревками, заткнули кляпом рот и силой усадили на стул. А в блиндаж ввалились еще трое русских. Один, увидев на столе карты и деньги, сморщился, как от зубной боли:
- Люди делом занимались, а мы помешали…
Шум и возня разбудили майора. Он тяжело поднялся, сел, хлопая глазами и не понимая, что происходит вокруг. Под нос ему тут же сунули ствол пистолета и дрожащий голос спросил по-немецки:
- Где офицерские оперативные карты?
- Что-о?! - заорал майор и попытался вскочить.
Глымов, стоявший рядом с Шутовым, резко ударил майора пистолетом по голове, и тот повалился на топчан.
- Вяжите его, - приказал Глымов, - и валим отсюда по-быстрому.
- А карты? - спросил Глеб Самохин.
- Че ты меня спрашиваешь? Ищи! Стира, паскуда, ты чего делаешь?
Леха Стира лихорадочно собирал со стола карты и деньги и совал их за пазуху. Сунул заодно и две нераспечатанные колоды, оглянулся на Глымова, ответил виновато:
- Я это… к-карты ищу… - Он принялся обшаривать карманы мундиров, висевших на спинках стульев, и вдруг увидел офицерские планшетки, лежавшие на полу, поднял одну, посмотрел. - Да вот же карты, Антип Петрович!
- Бери! Все планшетки заберите! Самохин! Светличный! Первыми выходите!
Стира успел подхватить бутыль шнапса и две бутылки вина, рассовал по карманам бушлата, потом схватил пирожное и сунул в рот, схватил другое, тоже запихнул.
- Подавишься, крохобор, - прошипел Глымов.
- Не… оно во рту тает, - ответил Леха.
- Дай-ка попробовать, - потянулся к чашке Жора.
- Мародеры… - презрительно сплюнул Светличный.
- Заткнись, мразь политическая, пасть порву, - еле выговорил набитым ртом Леха, развязывая узел вещмешка, высыпая туда из чашки пирожные и последним выскакивая из блиндажа.
Согнувшись и пригибая к земле капитана и майора, разведчики рысцой побежали к окопам. Дождь все шел и шел, стоял завесой, и темень была, хоть глаза выколи.
Первыми в окопы свалились Самохин и Светличный, приняли на руки связанных пленных, потом выбрались на другую сторону. Снизу пленных подталкивали, чуть ли не поднимали на руках, а Самохин и Светличный тянули их вверх, и все матерились шепотом, поминая и черта, и Бога, и родную мать.
Бой - теперь он доносился слева - стал затихать. Все реже и реже стучали автоматы и рвались гранаты.
- Кажись, добивают наших, - сказал Жора Точилин.
- Заткнись, блядь, сердобольный какой выискался! - обжег его яростным взглядом Глымов. - Пошел вперед, пока я тебе в зад пулю не всадил!
Разведчики бросились через поле к зарослям. Под руки тащили упиравшихся майора и капитана.
Лучи прожекторов, шаривших по полю, вдруг выхватили из темноты бегущие фигуры, и тут же ударили трассирующими пулеметные очереди.
Разведчики с маху попадали на землю. Пули свистели над головами. Мычал и дергался майор, выпучивал глаза. Глымов сказал:
- Шутов, переведи этим паскудам. Если они мешать нам будут, кочевряжиться и вообще если нас немцы догонят, я их постреляю первыми.
Заикаясь и с трудом подбирая слова, Степа Шутов стал переводить. Майор напряженно слушал, потом замычал что-то, замотал головой. Глымов вынул кляп, и майор чуть ли не заорал, фразы сыпались у него изо рта, как горох из порванного мешка.
- Чего он травит? - спросил Глымов.
- Да не пойму я ни черта, - поморщился Степа Шутов. - Все говорит, не имеете права, не имеете права!
- Тут права качаловские, - усмехнулся Глымов. - Кто больше накачал, тот и прав.
Пулеметы пристрелялись, и пули цвенькали совсем рядом.
- Гляди, Антип Петрович, немцы! - Леха Стира показал в сторону окопов.
Там, вдали угадывались черные цепи немцев, бегущих по полю следом за разведчиками. Изредка они попадали в лучи прожекторов, на бегу били из автоматов веером, от живота.
- Перебьют нас, как куропаток, - сказал Глымов и скомандовал: - Давай за мной, братцы, перебежками. Фрицев прикрывайте. Убьют - с вас спрошу! К лесу поспеть надо, к лесу! Или нам всем каюк! Пошел!
И они поднялись и трусцой побежали к лесу, уворачиваясь от света прожекторов. Пулеметы заторопились: в пелене дождя трассирующие следы показывали, куда точнее бить. И вот пуля ударила в спину Жору Точилина. Он споткнулся на бегу, упал на колени, на локти, тут же вскочил и побежал снова и через несколько шагов снова упал.
Самохин обернулся, но кинуться на помощь товарищу не мог - держал под руку майора. К Жоре бросился Степа Шутов, попытался приподнять его за плечи, бормотал бессвязно:
- Давай, Жора… за меня берись… вместе побежим… давай, Жора…
- Пошел вперед, сучонок, вперед! - Выросла рядом фигура Глымова.
И Шутов побежал. А Глымов присел, посмотрел Жоре в глаза. Шумел дождь, грохотали автоматы, и лучи прожекторов, как очумелые, метались по полю.
- Добей меня, Антип Петрович… все равно хана…
- Прощевай, Жора. Ты никогда не был фраером…
Одинокий выстрел прозвучал особенно громко.
Они упорно бежали, хотя силы были на пределе. Глеб Самохин сбросил вещевой мешок, и бежать стало легче. За ним скинул вещмешок Родион Светличный. Только Леха Стира упрямо не желал расставаться со своим добром.
И тут, уже перед самым лесом, пули клюнули толстяка майора и Глеба Самохина.
- Немца убило! - крикнул с отчаянием Шутов.
- Какого?! - фомко спросил на бегу Глымов.
- Толстого! Майора! И Самохина убило!
- Не повезло, твою мать! Столько тащили!
Оглянулись в последний раз - майор лежал навзничь, капли дождя стучали в неподвижную спину Самохина.
Они ворвались в лес, но не остановились. Мокрые ветви кустарников больно хлестали по лицам и плечам, они все бежали - уже из последних сил.
Наконец под ногами зачавкала болотная жижа.
- Болото! - задыхаясь, крикнул Глымов. - Болото пошло! Поберегись - вытаскивать некому!
Грохот автоматов стал стихать. Лучи прожекторов упирались теперь в редколесье, расплывались молочным туманом. И немцы замедлили бег, понимая бессмысленность дальнейшего преследования…
Утро застало разведчиков на небольшом островке посреди болота. Дождь кончился, под солнцем сохли во мху мокрые телогрейки и бушлаты, штаны, сапоги и портянки. Меж кочками, поросшими папоротником и яркими незнакомыми цветами, живые окна воды, куда попасть было страшнее всего.
Глымов, Светличный и Шутов спали вповалку, накрывшись немецкой шинелью, Леха Стира играл с немецким капитаном в карты. Леха сидел в капитанском мундире, наброшенном на голые плечи, офицер - в линялой красноармейской гимнастерке, из коротких рукавов торчали длинные волосатые руки.
- Че там у тебя еще есть? Ага, котлы! Давай, ставь на кон! А я вот ножик ставлю. Видишь, какая наборная ручечка? Дорогой ножичек, не хуже твоих часиков.
Капитан пожал плечами, снял часы и положил их на расстеленный бушлат.
- Играем в очко, понял? Очко! Двадцать одно! Вот смотри: дама, семерка, туз - двадцать одно. - Леха взял из планшетки чистый лист бумаги и нацарапал тузов, дам, королей, семерки и восьмерки, а напротив цифру. Протянул капитану. Тот внимательно посмотрел, вдруг улыбнулся и ответил на ломаном русском:
- Понял…
- Ну, поехали, - Леха выдал немцу карту.
Через три хода немец бросил карты на бушлат. Там лежали семерка, туз и дама.
- Очко! - улыбнулся немецкий капитан.
- Ох ты, ехам бабай! - поскреб в затылке Леха. - Как же это я прокинулся? Ладно, давай, банкуй, фашистская морда, - И Леха Стира протянул капитану колоду.
Тот принялся тасовать. Его напряженный взгляд скользнул по обнаженному животу Стиры на пояс, из-за которого торчали рукоятки пистолетов. Но Стира мгновенно перехватил его взгляд и погрозил капитану пальцем:
- И не думай. Сразу - капут! Смотри, Гитлер, я ставлю…
- Найн, - сказал немец. - Я не есть Гитлер.
- А кто же ты? Я Леха. Кликуха моя - Стира. А ты - Гитлер.
- Найн, - немец покачал головой и нахмурился. - Я есть Генрих Бонхоф, гауптман абвер.
- Ну, по петухам будем, Генрих. - Леха протянул ему руку, и немец неуверенно пожал ее, а Леха громогласно добавил, опять ткнув себя пальцем в грудь: - Леха!
- Леха… - повторил Бонхоф.
- Значит, смотри, Генрих, я ставлю зажигалку. Ваши делали, отличная вещь! А ты давай часы клади. Так, поехали. Давай карту.
Генрих снял сверху колоды карту, протянул Лехе. Тот посмотрел:
- Давай еще. Две сразу. - Леха показал немцу два пальца.
Тот выдал две карты. Леха посмотрел, сморщился:
- Не очко его сгубило, а сгубило двадцать два. Попал. - Он бросил карты на бушлат, порылся в вещевом мешке, выудил губную гармошку и положил на бушлат рядом с часами и зажигалкой.
…А Степе Шутову снился сон, необыкновенный и пугающий. Он видел жену комдива Тамару Васильевну почти голой, в одной шелковой комбинации, едва прикрывавшей мощные белые бедра, и белые большие груди, как футбольные мячи, выпирали из-под этой полупрозрачной комбинации.
- Какой вы нерешительный мальчик, Степа… - Тамара Васильевна шевелила ярко-красными пухлыми губами, и голос ее звучал гулко, будто колокол, и она протягивала к нему белые полные руки. - Ну, иди же ко мне… не бойся, Степа, я тебя не съем… мы будем наслаждаться друг другом, Степа… мой юный хрупкий любовник… - И она вдруг взяла его своими могучими белыми ручищами, подняла высоко, как ребенка, повертела в воздухе и засмеялась. - Какой вы бравый гвардеец, Степа!
А потом положила маленького хрупкого Степу прямо между двух грудей, как между двух белых упругих холмов, и Степа все пытался обнять эти холмы, но рук не хватало, и он барахтался в объятиях великанши и слышал гулкий, страстный голос Тамары Васильевны:
- Мы будем наслаждаться друг другом, Степа… будем мучить друг друга, Степа…
Глымов заворочался под шинелью, высунул голову, с трудом разлепил глаза. Тут же проснулся и Шутов.
- Подъем, - сказал Глымов, вылезая из-под шинели.
Поднялся Степа Шутов, последним встал Родион Светличный.
- Баба голая снилась, - встряхнув головой, сообщил Шутов.
- В твоем возрасте, парень, такое часто бывает, - усмехнулся Светличный. - Небось жинка комдива привиделась?
- Такая большущая… прямо статуя… - вздохнул Шутов.
- Вот отмотаешь срок в штрафниках, вернешься в свою часть, а там тебя жинка комдива ждет не дождется, - улыбаясь, заговорил Светличный. - Что делать будешь? Прятаться от нее? Как-то не по-мужски.
- А че мне делать? Опять в штрафбат идти? Буду в другую часть проситься.
- Правильно, Степан, по-умному. Любовь любовью, но жизнь дороже. - И Светличный негромко рассмеялся.
- Ты ж мухлюешь, Генрих! Куда вальта червей девал? - ворвался в разговор голос Стиры. Ну, сучара, ты у меня дождешься по соплям!
Капитан с коротким смешком извлек из-за воротника карту, положил на бушлат.
- Не, Антип Петрович, ты видал, а? У них там в Германии шулера, выходит, похлеще наших! А еще капитан! Ну, падла, щас мы посмотрим, кто кого!
- Сбирайтесь, картежники хреновы! Сейчас пойдем, - негромко скомандовал Глымов. Потом достал из вещевого мешка офицерские планшетки с картами и записями, вынул одну карту, развернул, стал разглядывать многочисленные пометки. Полистал блокнот с записями. Позвал: - Эй, Шутов, ходи-ка сюда.
Степа подошел, присел рядом.
- Гляди, перевести сможешь? То что надо мы добыли или филькина грамота?
Шутов долго старательно рассматривал крючки, стрелки и кружочки с номерами, шевеля губами, по слогам читал надписи.
- Ну? - нетерпеливо спросил Глымов.
- То что надо, Антип Петрович… Тут вроде расположение частей южного крыла четвертой армии… вот семьдесят девятая танковая дивизия в резерве… вот четырнадцатая моторизованная дивизия… глубина обороны… Тут непонятно, что написано… а вот артиллерийские батареи по линии фронта…
- Ладно, понял. - Глымов отобрал у него карту, свернул. - Где вторая планшетка?
- Вот… - Шутов протянул Глымову.
Глымов поднялся, глянул на немца и Леху Стиру, усмехнулся:
- Во друзья стали - водой не разольешь.
- Давай, игруля, бери карточку, - бормотал Леха, сверкая глазами. - Что, очко играет? Ну, тогда я себе набирать буду… Оп-па… семерочка… оп-паньки… десяточка крестей… Что, фашист, думаешь, остановлюсь? Испугаюсь? Не-е, по роже твоей вижу - у тебя не больше семнадцати.
- О, я-а-а-а! - улыбался Генрих Бонхоф.
- Э, была не была, век воли не видать! - Леха снял третью карту, открыл и заорал: - Есть король, ехам бабай! Наша взяла, Антип Петрович, утерли нос Генриху-фашисту! - Леха сгребал выигрыш с бушлата и складывал его в вещевой мешок. Бонхоф сидел перед ними босой, в коротких красноармейских штанах и гимнастерке.
- Ладно, возьми, - Леха Стира бросил немцу разбитые армейские ботинки и две портянки. - Должен будешь.
Пузыри шли из самой глубины трясины, булькали, лопались на поверхности, и тогда слышался глухой звук, похожий на протяжный вздох огромного таинственного животного. Разведчики передвигались медленно, тыкая березовыми шестами во все стороны, выбирая кочки повыше. Под ногами с хрустом ломались густые пахучие заросли громадных папоротников, хвощей и каких-то диковинных растений с большими листьями, толстыми стеблями и махровыми ядовито-желтыми и сиреневыми цветами. И отовсюду веяло зловещей опасностью.
Впереди шел Шутов, за ним - Светличный, налегке скакал с кочки на кочку Генрих - все остальные были нагружены оружием и вещмешками - и замыкал шествие Антип Глымов.
Шутов скакнул на высокую кочку, она предательски прогнулась, и, оскользнувшись, Степа упал в жидкую трясину. Он провалился по грудь, забарахтался, пытаясь стащить с себя тяжелый мешок.
- Держи! - крикнул Светличный, протягивая Шутову березовую жердь. Тот тянул к жерди руку, но дотянуться не мог, и трясина медленно засасывала его.
- Держи! Держи! - Светличный шагнул ближе к Степе Шутову и сам провалился выше колен, а сам все старался достать шестом до Шутова и кричал:
- Держи! Держи!
От их судорожных движений болотная топь всколыхнулась, и немец, стоявший на кочке, не удержал равновесия, ухнул по грудь в трясину, отчаянно замолотил руками, выпучив от ужаса глаза.
- A-а, чтоб тебя! - выругался Глымов. - Леха, спасай фашиста!
Леха Стира бросил свой шест немцу - Генрих проворно ухватился за конец, с силой потянул к себе и едва не стащил в трясину Леху. Тот уперся сапогами в кочку, собрав все силы, держал шест, и немец начал потихоньку выкарабкиваться.
Тем временем Степа Шутов смог ухватиться за конец шеста, но вытащить его у Светличного сил не было.
- Я не удержу его! - с отчаянием закричал Светличный. - Потонет Степка!
Услышав крик Светличного, Леха инстинктивно метнулся к нему и они вдвоем потянули Шутова. А лишенный опоры Генрих тут же начал тонуть, завопил истошно: