- Очень просто, - усмехнулся Олег Булыга. - Обознался по неопытности и шлепнул своего.
- Ты… ты… - Савелий даже заикаться начал.
- Не психуй, Савелий, я сам нервный, - вновь усмехнулся Булыга. - Напоролись на фрицев в засаде - и погиб товарищ. Вот и вся байка! Ему теперь не поможешь - он все одно мертвый, так зачем живому жизнь портить? Я ж не нарочно… испугался, нервишки ни к черту… Мы с тобой кореша, Савелий, или так, здравствуй - до свидания?
Савелий молчал, опустив голову.
В глубине улицы послышалась стрельба, несколько раз рванула граната.
- Ладно, мотаем отсюда. Подмогни. - С помощью Савелия Булыга поднял за плечи мертвого штрафника, легко понес. Савелий подобрал автомат, потащился следом.
Глава седьмая
Балясин нашел свой дом, остановился перед вытоптанным палисадником, окинул дом взглядом - зияющие провалы окон, провалившаяся крыша. Он медленно пошел по тропинке, перешагнул через проломленные ступеньки крыльца и вступил сразу в сени, потому что двери не было. Из полутемных сеней вошел в горницу. Везде разгром и запустение. Видно было, что люди давно уже здесь не живут.
Балясин вошел в комнатку поменьше, где стояла короткая, но широкая детская кровать, огляделся. К стене были прикноплены листочки с детскими рисунками. Листочки загнулись от времени. Балясин осторожно отодрал их от стены. Танк с красной звездой на башне едет по зеленому полю, в небе летит самолет с красными звездами на крыльях, и ярко светит солнце. И написано неумелой рукой печатными буквами: "КРАСНАЯ АРМИЯ ВСЕХ СИЛЬНЕЙ". Еще рисунок - два грузовика, в кузовах сидят солдаты в зеленых касках… и еще - зеленое поле, большой дядя ведет, держа за руки, двоих то ли мальчиков, то ли девочек, и опять ярко светит рыжее лучистое солнце. Балясин бережно сложил листки, спрятал в карман гимнастерки.
Потом он опять ходил по дому, оглядывал стены, пол, пустой платяной шкаф. В дверце остались осколки разбитого зеркала. Внутри Балясин увидел стоптанные женские туфли-лодочки, которые были модны перед самой войной. Балясин поднял их, понюхал, подержал и положил обратно в шкаф.
Потом он вышел во двор, спустился в погреб, с трудом открыв разбухшую тяжелую дверь. Пошарил в полумраке по земляным полкам в поисках продуктов. Что-то звякнуло. Балясин вынес на свет, к двери - это оказалась большая бутыль самогона. Потом он нашел банку с солеными огурцами…
Когда Глымов и Леха Стира вошли в дом, Балясин сидел за столом и курил самокрутку. Перед ним стояла бутыль самогона, стакан, полкраюхи серого хлеба и миска с огурцами.
- Ты гляди, какая у него скатерть-самобранка, - восхищенно протянул Стира. - Пьет тайком от товарищей!
Балясин глянул на них равнодушным взглядом и ничего не сказал. Глымов и Стира сели за стол, и Стира, не дожидаясь приглашения, схватился за бутыль.
- Еще стаканы есть?
- Нету…
- Тогда по очереди будем. - Леха налил полный стакан, протянул Глымову. - Давай, Петрович.
Глымов взял стакан, но пить сразу не стал, взглянул на Балясина, спросил:
- Что, никого не нашел?
Балясин молча покачал головой, продолжая курить. Глымов выпил, отломил кусок от краюхи, понюхал, начал жевать. Леха подхватил стакан, снова наполнил его и выпил сам, выдохнул, занюхал хлебом и сообщил:
- А мы с Петровичем троих гансиков кокнули. А ребята в плен человек пятьдесят набрали. И куда их теперь девать? Ждать, покудова смерши придут и заберут? Да на хрена козе баян! Они их все равно постреляют. Только на допросах еще и кости переломают. Пострелять их, сук поганых, на месте - и с глаз долой, правильно говорю?
И опять Балясин не отреагировал, продолжал курить.
- Может, в лес подались? - осторожно спросил Глымов. - Говорят, тут почти все жители в лес побежали, как только бои начались…
- Может… - глухо ответил Балясин, налил в стакан и выпил. Погасив окурок в консервной банке, достал кисет, бумагу и принялся сворачивать новую цигарку.
- Ну что, еще по одной - и пора? - потирая руки, сказал Леха Стира. - А то небось комбат давно сбор протрубил…
- Давай… - равнодушно кивнул Балясин, прикуривая новую самокрутку.
Стира протянул стакан Балясину:
- Давай, Юрок, залей горе.
Балясин взял стакан, подержал и вдруг отдал Глымову:
- На, пей… не могу чего-то…
- Как это не могу? Как это не могу? - изумленно захлопал глазами Стира. - Тут через "не могу" надо. Ты че, Юрок, водка - первое душевное лечение. Я без водки давно бы…
- Замолкни, балаболка, - обрезал его Глымов и выпил. Заедая самогон остатками хлеба, сказал: - Не буду попусту обнадеживать, а все ж… мертвыми ты их не видел, стало быть, и хоронить не надо. Без надежды человек, Юра…
- Что бутыль без водки, - закончил Леха Стира и заржал.
Глымов посмотрел на него, как на полоумного, вздохнул. Потом встал:
- Трогаемся. Пора.
Растянувшись в цепочку, Глымов, Балясин, Леха Стира и еще пятеро бойцов шли по улице городка. Стира лузгал семечки, которыми неизвестно где разжился, и крутил головой по сторонам, бормоча:
- А зажиточный был небось городок… и в картишки небось поигрывали… Петрович, ну, ты погляди, все сады повырубали, суки, а? Сады-то чем им помешали?
- Ну какой же ты балабон, Леха, - поморщился Глымов. - Как ты блатным стал с таким языком длинным, в толк не возьму?
- Ладно, длинным… - обиделся Стира. - Че я, со следователем трекаю, что ли? Могу вообще молчать, если тебе так уж неприятно мой голос слышать.
Из проулка вышла женщина и, увидев солдат, заторопилась к ним.
- Там… там двое в доме, - размахивая черным платком, взволнованно заговорила она, - раненые.
- В котором? - Балясин весь подобрался, крепче ухватил автомат.
- А вон, с проваленной крышей. Только они русские…
- Русские? - удивился Глымов.
- Русские, а форма немецкая… Их тут много было. Власовцами назывались. - Женщина спешила выложить все, что знала. - Они с немцами ушли. А вот этих двоих я утром услышала… один стонал все время. Я в окошко-то и заглянула. Они у печки на шинелях лежат…
- При оружии? - спросил Глымов.
- При оружии. - Женщина перекрестилась.
- Пошли, - скомандовал Балясин, и они осторожно направились к дому. - А вы, - обернулся Балясин к остальным пятерым солдатам, - стойте здесь, не рыпайтесь!
- Живьем брать будем? - спросил Глымов.
- На хер они сдались - живьем! - горячо возразил Леха Стира. - Гранатами закидаем и - порядок. Власовцы все равно живьем не сдаются…
Балясин тем временем подошел к дому со стороны обгоревших провалов окон, сделал знак Глымову и Стире, чтобы те шли к крыльцу. Подождав, когда они бесшумно поднялись по ступенькам, Балясин выпрямился, вскочил на завалинку и сунул в окно ствол автомата:
- Хенде хох, сучьи лапы!
В комнате у печи действительно лежали двое мужчин в немецкой офицерской форме, только погоны у них были русские, серебряные, с одним просветом и черными пластмассовыми кубиками. У одного четыре кубика, что означало звание капитана царской армии, у другого три - поручик.
- Сдаемся, сдаемся… - ответил тот, что с четырьмя кубиками на погоне. Он лежал на полу, опершись на локоть.
- Глымов, бери их! - крикнул Балясин.
Глымов и Леха Стира ввалились в комнату, наставив автоматы на власовцев.
- Подъем, ребята, - сказал Глымов.
- Не могу… - поморщился капитан, - нога… А поручик помер.
- Когда помер?
- Да час назад…
- Оружие кидай сюда, - скомандовал Глымов. - Пистолеты, автоматы, ножи.
Капитан подтолкнул автоматы к ногам Глымова, потом бросил пистолеты и два штык-ножа.
- Гранаты есть? Давай сюда.
- Нету гранат, - криво усмехнулся капитан. - Израсходовали…
Глымов подошел к власовцам, присел на корточки и приложил ухо к груди лежащего на спине поручика. Послушал, разогнулся.
- Сам не пойдешь? - спросил он капитана.
- Я ж говорю - нога…
- Давай подмогну. - Глымов взял капитана за руку, помог встать, потом закинул его руку себе на плечо, и вдвоем они заковыляли к дверям. - Леха, оружие забери…
Трехэтажное здание горсовета сильно обгорело, крыша провалилась, уцелела лишь одна стропилина, и кто-то повесил на нее обрывок красной материи. Перед горсоветом горели костры, в чугунных чанах, котелках и кастрюлях что-то варилось, вокруг толпились штрафники и гражданские, стоял галдеж, играла гармоника и несколько голосов визгливо пели частушки.
Мальчики-соколики, где же ваши колики?
Девочки-беляночки, где же ваши ямочки?! -
надрывался гармонист, и толпа солдат и гражданских вокруг хохотала.
На горе стоит осина, под горою - липа.
Тятя с мамой на полатях делают Филиппа!
Пленные немцы сидели на первом этаже в одной из комнат горсовета, их охраняли несколько бойцов с автоматами. Они толпились у окон и мрачно смотрели на толпу солдат и гражданских на площади перед зданием.
За грубо сколоченным из досок столом сидел председатель горсовета, в шинели, перетянутой ремнями, с пистолетом на боку, в фуражке со звездой, стучал кулаком по столу и кричал сорванным голосом:
- Сто раз талдычить надо? Занимайте свои дома, налаживайте хозяйство - немец больше не придет! Оккупация кончилась, товарищи! Я вам от имени советской власти официально заявляю! Что вы вокруг меня топчетесь? У вас дел нету? Оглянитесь - у всех дома разоренные!
К столу подошел Твердохлебов, спросил:
- Как народ кормить будем?
- Сперва едят солдаты, - ответил председатель горсовета.
- Нет, пусть старики и дети поедят, а мы после.
- Сперва едят солдаты! - опять стукнул кулаком по столу председатель. - И не надо спорить, товарищ комбат.
К столу протолкался небритый старик в разбитых немецких сапогах, рубахе-косоворотке и черном, латанном на локтях пиджаке. За руку он тянул Зою. Та слабо упиралась, но шла. Веки припухли от слез.
- Внучка моя, Зойка, - скрипуче сказал старик, остановившись перед столом. - Снасильничали ее. Ваши ребяты снасильничали.
- Чьи - ваши? - спросил председатель горсовета.
- Его солдат, его! - Старик ткнул пальцем в сторону Твердохлебова.
- Мой? Брось, дед, такого быть не может…
- Почему ж не может? - сказала женщина, стоявшая рядом. - И ко мне приставали! Да что с них взять-то, изголодались солдатушки!
- Это правда? - Твердохлебов заглянул в заплаканные глаза девушки, повторил: - Это правда?
- Да ну вас! - Зоя отвернулась, уткнулась в плечо деду и всхлипнула. - Ну чего ты меня притащил, чего-о? На позор выставил…
- Не на позор! А для справедливости! - крикнул старик и топнул ногой. - Батька ее воюет, а дочку свои же насильничают! Где она, справедливость эта?
- Шилкин! Балясин! Глымов! - крикнул Твердохлебов.
Сквозь толпу солдат к Твердохлебову протолкался один Сергей Шилкин.
- Глымова нету, Балясина тоже нету. Небось еще по городу лазают.
- Построй батальон, - тихо скомандовал Твердохлебов.
- Так ведь бойцов многих тоже нету…
- Построй батальон! - рявкнул Твердохлебов.
Сложив ладони рупором, Шилкин протяжно закричал:
- Батальо-о-он, стройся-а-а!!
- Стройся… стройся… стройся… - как эхом, понеслось в толпе.
Олег Булыга доедал кашу. Стоявший рядом Цукерман оглянулся на крик и увидел Зою. Он вздрогнул, посмотрел на Булыгу. Тот подмигнул Савелию, проговорил:
- Ладно, пошли построимся…
Батальон выстроился. Многие еще доедали кашу из котелков, другие курили, переговариваясь:
- Чего построили-то?
- Потери считать будут, - ответил кто-то со смешком.
- Что сперли и сколько сперли, - добавил другой голос.
- Идите сюда! - громко позвал Твердохлебов старика и девушку.
Те медленно подошли к Твердохлебову. Зоя упиралась, и старик почти силой тащил ее за руку. И тут Олег Булыга, стоявший в первой шеренге, узнал девушку, быстро оглянулся на Савелия и медленно отступил назад, во второй ряд, встал за спину высокого солдата.
- Смотри! - наклонившись к девушке, сказал Твердохлебов, взял ее за руку и медленно пошел с ней вдоль строя. Старик затопал следом. А за стариком шел председатель горсовета, положив руку на кобуру с пистолетом.
Штрафники смотрели на Зою нагло и весело.
- А ничего деваха!
- Я б с такой тоже не отказался!
- Девушка, а девушка, а я вам не нравлюсь?
- Заткнитесь! - рявкнул Твердохлебов, и глаза его сделались такими бешеными, что строй замолчал.
Зоя шла, держась за комбата, скользила глазами по лицам и не видела своего насильника. Солдаты подмигивали ей, улыбались, чмокали губами, словно целовали. Вот она дошла до Савелия, взглянула ему в глаза и обмерла. Твердохлебов потянул ее за собой, но девушка продолжала стоять и все смотрела в глаза Савелию. Тот вильнул взглядом в сторону, кашлянул, отвернулся.
- Что, узнала? - спросил Твердохлебов. - Это он, да?
Савелию сделалось страшно, он торопливо оглянулся, пошарил глазами в поисках Олега. Того нигде не было. А Твердохлебов повторял:
- Это он, да? Лучше смотри, лучше!
- Она ищет, что еще раз с ним побаловаться. Небось, шибко понравилось… - раздался в глубине строя чей-то издевательский негромкий говор.
Стыд и страх заполнили душу девушки, она рванула свою руку из руки комбата и с криком побежала по площади:
- Не хочу я ничего! Не хочу! - слышался ее громкий плач.
Твердохлебов и все остальные растерянно смотрели ей вслед. Потом комбат повернулся к Савелию, обжег его взглядом, долго молчал, наконец спросил:
- Ты, что ли?
- Нет… - едва слышно ответил Савелий.
- А кто, знаешь?
- Нет… - опять едва шевельнул губами Савелий.
- Разойдись! - махнул рукой Твердохлебов и пошел прочь от строя.
Построение поломалось, солдаты потянулись к кострам, где все еще варилась в котлах каша. Олег Булыга поравнялся с Савелием, легонько толкнул его плечом, проговорил вполголоса, дымя самокруткой:
- Молоток, Савелий. С меня причитается.
Савелий вздрогнул, с ненавистью посмотрел на Булыгу, но промолчал…
Солдаты еще не разошлись, когда на площади появились Глымов и Балясин. Между ними ковылял на одной ноге капитан-власовец, сзади шли Леха Стира и пятеро штрафников.
- О, два ротных одного власовца поймали!
- Да еще хромого! Герои!
Стира кинулся к котлам с кашей.
- С чем кулеш, братцы? - возопил Леха Стира.
- С курятиной!
- Врешь?! Побожись!
- Век воли не видать! - со смехом ответили ему.
- Ах, мать твою, они тут обжираются, а мы там жизни свои за родину кладем! - Стира подлетел к котлу, протянул кашевару сразу два котелка. - Давай с верхом, не жмотничай!
- Никак еще один пленный. - Навстречу Глымову шел комбат Твердохлебов. - Власовец? - И остановился, что-то вспоминая. Потом пристально посмотрел в глаза капитану. Смотрел долго, изучающе.
- Сазонов… если не ошибаюсь, - проговорил наконец Твердохлебов.
- Хорошая у тебя память, майор, - ответил капитан Сазонов.
- Пока не жаловался… Да и ты вроде сразу меня признал.
- Вспоминал часто, потому и признал.
- Незлобивым тихим словом? - усмехнулся Твердохлебов.
- Вроде того… - хмыкнул Сазонов. - Правда, живым увидеть совсем не ждал. Прямо воскрешение из мертвых.
- Ну конечно, сам же расстреливал и вдруг - живой, - усмехнулся Твердохлебов.
- Выходит, везучий ты, майор… вообще-то я стреляю точно.
Твердохлебов глянул на босую, распухшую, со следами засохшей крови ногу Сазонова:
- Отведите капитана… пускай с ногой чего-нибудь сделают.
Глымов жестом подозвал двоих солдат и сдал капитана с рук на руки. При поддержке солдат Сазонов запрыгал к зданию горсовета, в котором содержались пленные немцы.
Вечером Зоя сидела за столом, а над ней нависал дед, то и дело тыкал костлявым кулаком в спину:
- Говорил тебе, сиди и носу никуда не кажи! Стервь! От немцев убереглась, так своим далась! Небось сама ноги раздвинула?! Ходи теперь позорищем на весь город! Я погляжу, кто теперь тебя замуж возьмет, порченую!
Девушка при каждом тычке вздрагивала, втягивала голову в плечи, по щекам ее текли крупные слезы, но реветь в голос она боялась, только всхлипывала и утирала ладонью мокрое лицо. После очередного тычка она вдруг вскочила и кинулась из горницы. Громко хлопнула дверь.
- Тьфу на тебя! - плюнул дед.
Зоя выбежала во внутренний дворик, быстро взобралась по лесенке на сеновал. Глотая слезы, она сделала из обрывка веревки петлю, привязала конец к стропилине, подтащила ящик, встала на него, надела петлю на шею. Она все еще всхлипывала, в полумраке ярко блестели большие глаза.
- Мамочка-а-а… - тихо вскрикнула Зоя и ногами вытолкнула из-под себя ящик…
Ночью Твердохлебов пришел к Сазонову. Капитана держали в маленькой комнате с решеткой на единственном окне. Он лежал на спине у стены, подстелив шинель и закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Яркий лунный свет заливал комнатушку, белела забинтованная нога.
Солдат, дремавший у двери, отодвинул засов, и Твердохлебов вошел в каморку. Он поставил на стол полбутылки самогона, сплющенную гильзу с фитилем и долго чиркал спичками, поджигая фитиль. Наконец комната осветилась слабым призрачным светом.
Твердохлебов достал из карманов шинели две алюминиевые кружки, плеснул из бутылки.
- Давай выпьем… со свиданьицем…
Сазонов не шелохнулся, даже головы не повернул. Твердохлебов некоторое время смотрел на него, вздохнул:
- Ладно… - и выпил из своей кружки, выдохнул и сунул в рот окурок самокрутки, прикурил от фитиля, затянулся глубоко, спросил:
- Ну, и как тебе воевалось у гитлеровцев, капитан?
- Не хуже, чем тебе у красных.
- Я даже думаю, лучше, - усмехнулся Твердохлебов. - Ты вон какой налитой, сытый, а мы, сам видел, голодные да рваные, тощие аки одры загнанные…
- А ваша власть всегда такой была, - с издевкой сказал Сазонов. - Удивляться только приходится, чего вы за нее воюете?
- Может, мы и не за нее вовсе воюем, - покачал головой Твердохлебов. - Мы за родину воюем.
- И я за родину воевал, - ответил Сазонов.
- За немецкую? - уточнил Твердохлебов. - За фатерлянд?
- За Россию. Чтоб на ней ни одного коммуняки не осталось.
- Коммуняк не будет, а немцы останутся? - повеселевшим голосом спросил Твердохлебов.
- А мы потом и за немцев примемся.
- Или они за вас… Они-то вам быстрее шею свернут. - Твердохлебов затянулся и вдруг сказал: - Жалко мне тебя, ей-богу…
- Пожалел волк кобылу, - усмехнулся капитан. - Лучше скажи, что это ты без погон воюешь? Разжаловали, что ли?
- Да. Командую штрафным батальоном.
- За что ж тебя так, любезного? За то небось, что в плену был?
- Да, за это.
- Хороша власть, ох, хороша-а-а! Прямо лучше не бывает! - Капитан рассмеялся.
- Да уж какая есть.
- Не будет ее, помяни мое слово, майор, - Сазонов повернулся на бок. - Немца вы одолеете - это ежу понятно. Никогда Россия никому не уступала и не уступит. Но и власти твоей поганой не будет!