1
Академик Василий Иванович Челышев умер скоропостижно в пятницу, незадолго до полуночи, и первые некрологи появились только в субботу вечером.
Кончина Челышева, еще сравнительно нестарого, крепкого, полного сил и удивительного динамизма, была неожиданностью для всех. Младшего же редактора Зуйкова, видевшего академика в последний вечер его жизни, смерть Челышева буквально ошеломила.
Узнал о ней Зуйков лишь в понедельник, придя на работу, - оба дня после пятницы он занимался дома хозяйственными делами.
В субботу, взяв отгул, оклеивал обоями комнатенку, которую по необходимости он с женой снимал в глухом замоскворецком переулочке; возился он с ремонтом допоздна и в воскресенье. У жены только что начался декретный отпуск, и, жалея ее, он старался все сделать сам, силясь создать наибольший уют, какой был возможен в этом ветхом деревянном домике с "удобствами" во дворе. Работая, он то и дело принимался рассказывать жене о своем визите к Челышеву, обо всем, что он там видел и слышал, как его усадили за стол и чем угощали, и вспоминал, как Василий Иванович, узнав, что они ждут ребенка, улыбаясь своей доброй улыбкой, весело советовал:
- Главное, чтобы она ела морковку и побольше двигалась!..
И в пятницу вечером, уже в постели, и в субботу, и в воскресенье Зуйков влюбленно думал о Челышеве - еще никто и никогда не производил на него столь хорошего и сильного впечатления.
А в понедельник утром, поднимаясь по лестнице в издательство, он увидел на площадке поспешно оформленный стенд с некрологом и фотопортретом Василия Ивановича, окаймленным черной траурной рамкой, и, не веря своим глазам, в растерянности остановился.
Четверть часа спустя вернувшийся от директора заведующий редакцией - молодой, но с залысинами, полный и солидный - устроил коротенькую летучку.
- В тринадцать часов - гражданская панихида, - выждав, пока все усядутся, медленно и тихо сказал он. - Прошу всех: к одиннадцати быть у гроба… Начальство вызывают на совещание в райком, и я туда должен пойти. Так что приедем к началу панихиды… Убедительная просьба, - он обвел сотрудников печальными темно-серыми глазами, - активно участвовать в похоронах… почетный караул и что еще потребуется… Павлу Сергеевичу, - он посмотрел на Зуйкова, - отдельное поручение: получить и привезти венок…
И, помолчав, в скорбной задумчивости произнес:
- Настоящий… с большой буквы был человек!.. И безусловно, голова номер один…
Минуты через две, когда люди уже расходились, он подозвал Зуйкова и объяснил, что венок надо заказывать за день, но завхоз все устроит буквально за час и что директор распорядился выделить для этой цели семьдесят рублей.
Затем взял лист чистой бумаги и после некоторого размышления крупными буквами разборчиво вывел: "Академику Василию Ивановичу Челышеву от сотрудников экономического издательства".
Подумав, зачеркнул "от сотрудников" и написал "от коллектива".
Не теряя времени, Зуйков спустился к завхозу. Тот был в курсе дела. Вздев на широкий пористый нос старенькие очки, он молча ознакомился с текстом надписи на ленту, раскрыл алфавитную книжку с адресами и телефонами и, не сказав ни слова, позвонил в цветочный магазин.
- Иван Семенович?.. Приветствую на боевом посту! Никишин говорит… Нет, не театр, а издательство… Иван Семенович, выручай, дорогой, - веночек требуется. Срочно и на высшем уровне!.. Точно - Челышеву. Да-а, большой был человек, - печально и значительно вздохнул он. - Выдающееся, можно сказать, светило… На семьдесят рубликов - посолиднее… Бумаги? А что, уже кончилась? Что за разговор - обеспечу!.. Я пришлю за венком редактора, он и привезет… Надпись… Минутку…
Он придвинул к себе принесенный Зуйковым листок и внятно, раздельно выговаривая каждое слово, продиктовал:
- Академику… Василию… Ивановичу… Челышеву… от коллектива… экономического… издательства…
И после небольшой паузы оживился:
- К двенадцати сделаете? Спасибо тебе большое! Приветствую на боевом посту…
Он положил трубку и, выйдя из-за стола и подтягивая просторные поношенные брюки, не глядя на Зуйкова, как бы рассуждая вслух, с оттенком озабоченности проговорил:
- Вот уйду на пенсию, что делать-то будете, а?.. Вы ведь не то что академика, вы и уборщицу по-человечьи не похороните…
Не торопясь достал со шкафа увесистую пачку, обвязанную шпагатом, сдул с нее пыль, заметив надпись карандашом "Пож. охрана", тщательно стер ластиком и, передавая Зуйкову, сказал:
- Отвезешь Ивану Сергеевичу… Главбух вернется после одиннадцати, скоренько оформи деньги и дуй!
Когда Зуйков, записав адрес цветочного магазина и взяв пачку, был уже в дверях, старик, тоскливо уставясь в окно, вполголоса промолвил:
- Вот уйду на пенсию…
И умолк, опечаленный.
Зуйков поднялся к себе в редакцию, сел и вынул бумаги, но работать не мог. С острым горестным чувством личной утраты он вспоминал академика Челышева и думал только о нем…
2
В ту памятную пятницу Зуйков приехал к Челышеву в конце рабочего дня.
Разумеется, верстку можно было отправить и с курьершей, но Зуйков с удовольствием повез ее сам. Ранее ему уже дважды довелось встречаться с Василием Ивановичем, и об этих весьма коротких контактах он хранил самые хорошие воспоминания.
Жил Зуйков в столице всего около года. Женился на москвичке, она не захотела уезжать в провинцию, и с некоторой грустью, впрочем, без особых сожалений оставив родной Тамбов, он перебрался в Москву.
Отца, погибшего на фронте, Зуйков почти не помнил и знал в основном со слов матери. Из ее рассказов отец представлялся незаурядным: мужественным, сильным и необыкновенно благородным. Бухгалтер по образованию, он работал до войны экономистом в гортопе, и, Зуйков, стремившийся с детства во всем походить на него, кончая школу, решил унаследовать его профессию.
Однако к моменту получения диплома Зуйков уже понимал, что отец был обыкновенным конторским служащим, человеком, как говорится, без полета. Из всех достоинств, нарисованных матерью, он отличался, наверное, главным образом честностью и скромностью, качествами, безусловно, похвальными, но сын мечтал идти в ногу с веком - ему хотелось больших значительных свершений.
Павлик Зуйков был из тех, кому в молодости для примера обязательно нужен зримый конкретный идеал, но отец служить этой цели уже не мог; при всем уважении к нему, вернее, к его памяти, он представлялся теперь выросшему сыну несколько старомодным, неприметным и простоватым.
За год работы в экономическом издательстве Зуйкову приходилось встречаться со многими примечательными людьми, известными профессорами и академиками, причем, озабоченный мыслью "делать бы жизнь с кого?", он с неослабным интересом присматривался к ним. И вскоре без колебаний выбрал для себя Челышева.
Из биографической справки в Большой Советской Энциклопедии и юбилейной статьи, опубликованной к шестидесятилетию академика в журнале "Вопросы экономики", Зуйков узнал, что Василий Иванович подростком батрачил, затем - восемнадцати лет от роду - участвовал в Гражданской войне и за боевые заслуги, исключительное мужество и героизм одним из первых был награжден орденом Красного Знамени и почетным революционным оружием. Потом учился, работал, преподавал. В Отечественную, в самом начале, вступил добровольно в ополчение - рядовым; был тяжело ранен, после выздоровления снова работал и преподавал; все время рос, продвигался и, как писал автор статьи, "прошел славный путь от батрака до выдающегося ученого, ведущего экономиста страны".
О людях подобной судьбы Зуйков не раз читал, но то были книжные розовые герои, до того добропорядочные и праведные, что выглядели они обычно приукрашенно и неубедительно. А Василий Иванович был живой полнокровный человек, с первой же встречи поражающий своей эрудицией, обаянием, энергией и доброжелательностью.
Понятно, повторить полностью жизнь Челышева Зуйков при всем желании не смог бы, но взять его за образец и попытаться воспитать в себе большинство его качеств, безусловно, следовало. В этой мысли Зуйков утвердился еще несколько месяцев назад, и с тех пор он старался не пропускать публичных выступлений академика, знакомился постепенно с его многочисленными печатными трудами и, увлеченный Василием Ивановичем, был счастлив каждой, увы, весьма редкой возможности личного общения с ним.
В пятницу в доме Челышевых царило радостное возбуждение - Зуйков ощутил это, едва переступив порог.
Как затем оказалось, незадолго до его прихода позвонили из Женевы, где со своим мужем дипломатом находилась дочь академика, и сообщили о рождении внука. Со слов жены Челышева и ее сестры, из телефонных разговоров Зуйков понял, что дочка была слабой, болезненной и врачи считали необходимым прервать беременность еще в начале, поскольку не надеялись на благополучный исход - в лучшем случае предсказывали выкидыш.
Но она не согласилась. Недели две назад ее поместили в наилучшую клинику, к знаменитому профессору Шнейдемюллеру, и вот сегодня в полдень, под его личным наблюдением, вопреки всем предсказаниям она родила полноценного здорового мальчика, причем и сама чувствовала себя вполне сносно.
Дочь эта была младшей и единственной оставшейся в живых: старшая семнадцати лет ушла добровольно на фронт и погибла где-то под Харьковом (ее большая фотография в пилотке и гимнастерке с двумя медалями висела над столом в кабинете Василия Ивановича), а средняя умерла шести месяцев от роду.
Естественно, после такой новости из Женевы Челышевы были на седьмом небе от счастья и спешили поделиться радостью с близкими им людьми.
Открыла Зуйкову жена академика Ксения Николаевна, милая и улыбчивая, весьма для своих лет стройная, но совсем седая. Сам Василий Иванович, без пиджака, высокий, подтянуто-моложавый, склонясь в гостиной над телефоном, набирал номер. Выпрямясь и увидев в дверях Зуйкова, он сделал приветственный жест и тут же закричал в трубку:
- Добрый день, дорогой!.. Хоть ты и вице-президент Академии наук, а ничего ты не знаешь!.. Как - что случилось?.. У меня внук родился! Внук, понимаешь, мальчик!.. Богатырь! Вес - четыре килограмма шестьдесят грамм, рост - пятьдесят два сантиметра…
Положив трубку, он юношески упругим шагом подошел к Зуйкову, поздоровался, энергически пожав руку и со счастливой взволнованностью говоря:
- Раздевайтесь, Павлик, - будем обедать… У нас событие: внук родился!.. Не отказывайтесь - бесполезно…
Его лицо так и светилось радостью и лаской; в тот час ему, наверно, хотелось обнять весь мир. Верстку своей книги он, и не посмотрев даже, сунул на полку стеллажа в передней и, очевидно, тотчас о ней забыл. Зуйкова тронули приветливость и гостеприимство Челышева и то, что известный академик, видевший его всего два раза, запомнил его имя.
Из вежливости Зуйков отказывался, но хозяева настояли и усадили его за накрытый белоснежной накрахмаленной скатертью стол, сервированный как в самом дорогом ресторане; Зуйкову подумалось, что, наверное, здесь каждый день так попраздничному обедают.
Напротив него поместилась старенькая домработница, прожившая в доме Челышевых около сорока лет и нянчившая всех трех дочерей. На радостях она плакала, шмыгая крохотным носом, и не могла ничего поделать. Василий Иванович капал для нее в стакан валерьянку и, ласково усмехаясь, говорил:
- Ты, Манюня, совсем расклеилась… Нехорошо… Постеснялась бы Павлика… Ну… ну, будь молодцом…
Помог ей принять лекарство и, неожиданно нагнувшись, чмокнул ее в щеку, отчего она только пуще захлюпала.
Подавали за обедом и угощали Ксения Николаевна и ее сестра Ольга, молодящаяся, накрашенная женщина, - Зуйкову она почему-то сразу не понравилась.
Из холодильника принесли бутылку шампанского; Василий Иванович сам умело открыл ее, разлил вино в бокалы и заставил всех выпить за новорожденного.
- Смешно, конечно, Павлик, и нелепо, - немного погодя, закусывая, весело рассказывал он, - но всю жизнь я мечтал иметь сына. А рождались у нас дочки… Нет, нет, Ксюшенька, ты тут ни при чем! - Он перегнулся к жене и поцеловал ей руку. - Просто я, извините, дамский плотник!
- Вася! - Ксения Николаевна, стараясь выказать строгость, с укоризной посмотрела на него. - Ты все же думай!
- Не желаю! - озорно заявил Челышев. - Могу же я когда-нибудь и не думать? - шутливо осведомился он. - Имею я право в шестьдесят три года выпить и похулиганить?!
В середине обеда, перед тем как подали второе, он в задумчивости говорил:
- Пятьдесят два сантиметра - представляете… - он показал пальцами на краю стола. - Еще, наверно, никаких мыслей, а я уже озабочен и весь в вопросах… Каким он вырастет?.. Что за жизнь ему предстоит, этому единственному продолжателю рода Челышевых?.. Останется ли он, например, на земле или переселится на другую планету?.. - Он с улыбкой взглянул на Зуйкова.
- Ну, знаешь, не дай бог! - вступилась Ксения Николаевна.
- Все может быть… Заглянуть бы в самый конец века, увидеть бы его хоть на минуту взрослым и все узнать… Нет, конечно, не доживу, - вздохнул Василий Иванович и спустя мгновение внезапно оживился: - Ксюшенька, а Гоги-то мы не позвонили!
Он бросился к телефону, заказал через междугородную Тбилиси - срочно! - и немного погодя его соединили. Гоги - известный и Зуйкову Георгий Вахтангович Табидзе, известный экономист, член-корреспондент и директор института, проводил Ученый совет, и секретарша, не узнав Челышева, попросила позвонить попозже. Тогда Василий Иванович, озорничая, с невероятным грузинским акцентом сказал ей:
- Слушайте, дэвушка, какой может быть заседаний, когда тут такое событие?!.. Как, вы еще ничего не знаете? А радио у вас работает?.. Выключено?.. Бэсподобно!.. Скажите ему, Челышев говорит... Здравствуйте…
И через несколько секунд закричал в трубку:
- Гамарджоба, генацвале, гамарджоба, Гоги!.. Сидишь ты на заседании и ни хрена не знаешь!.. Как - что?!.. У меня внук родился!.. Понимаешь - мальчик!.. С пиписькой - и все как полагается! Вес - четыре килограмма шестьдесят грамм, рост - пятьдесят два сантиметра!.. Спасибо, Гоги!.. Ты лучше выпей, не теряя времени, за его здоровье!..
- Василий, ну успокойся же наконец! - строго сказала Ксения Николаевна и обратилась к Зуйкову: - Вы, Павлик, извините, но он просто ошалел…
После обеда пили крепкий душистый чай с тортом и домашним, из всевозможных ягод вареньем - гордостью хозяйки. Ксения Николаевна охотно и щедро накладывала его из высоких банок в розетки; Зуйков, не привычный к сладкому, ел в основном из вежливости, чтобы сделать ей приятное.
Потом Василий Иванович показал ему свою библиотеку; она размещалась от пола до потолка на десятках стеллажей в специально отведенной для этого комнате, а также в кабинете и в передней - Зуйков подумал и решил для себя, что когда-нибудь и у него будет такая библиотека.
Время от времени звонил телефон, и знакомые, узнав через третьих лиц о рождении у Челышевых внука, поздравляли их и говорили всякие хорошие слова, а хозяева, уже несколько усталые, благодарили.
- Поток приветствий, - смеялся Василий Иванович.
На прощание он выбрал для Зуйкова две редкие антикварные книги, причем не сказал, как это сделали бы другие: "Только не потеряйте" или "Обращайтесь с осторожностью", а любезно предложил:
- Заходите, Павлик, не стесняясь… Все это хозяйство, - он показал на стеллажи, - в вашем распоряжении…
Не замечая крепкого мороза, в приподнятом настроении шагал Зуйков с улицы Горького через Каменный мост к себе в Замоскворечье, с восхищением и нежностью думая о Василии Ивановиче и его жене.
И вот, оказывается, на исходе этого необычайно радостного для него вечера Василий Иванович, достав с полки том Рабиндраната Тагора, чтобы почитать перед сном, внезапно рухнул посреди кабинета - не выдержало сердце…
3
В начале двенадцатого, узнав, что главный бухгалтер только что вернулся из банка, Зуйков помчался к нему с заранее написанным заявлением: просьбой выдать семьдесят рублей на приобретение венка.
- Почему семьдесят?.. - взглянув на бумажку, осведомился главбух, не поднимая глаз и сосредоточенно трогая пальцами, как бы ощупывая, свою круглую лысую голову. - Почему семьдесят, а не сто или сто пятьдесят?
- Я не знаю... мне поручили…
- Как - не знаете? Вы что же, "винтик"?.. - улыбнулся главбух, беря авторучку, и хитровато посмотрел на Зуйкова. - А директора-то нет, подписать некому… Придется выдать наличными, - после короткой паузы с сожалением вздохнул он.
Затем начертал резолюцию в верхнем углу бумажки и, прикладывая пресс-папье, проговорил:
- Пятьдесят рублей, и ни копейки больше.
- То есть как пятьдесят?! - запротестовал Зуйков. - Академик Челышев - выдающийся ученый. И директор распорядился - семьдесят!
- Вот пусть он и добавляет, - невозмутимо заметил главбух, возвращая листок с резолюцией Зуйкову и пояснил: - Из своего кармана… Если Челышев такой выдающийся и так нам дорог, надо дополнительно устроить складчину. А государство не дойная корова. И быть щедрым за его счет, извините, не могу!..
Зуйков знал понаслышке, что спорить с этим человеком насчет денег совершенно бесполезно; главный бухгалтер славился своей финансовой строгостью и непреклонностью.
Если бы речь шла о венке для кого-нибудь другого, то Зуйков, по характеру покладистый и послушный, наверно, не стал бы переживать и промолчал; но подобное скаредное отношение к памяти Василия Ивановича Челышева обидело его и возмутило.
Он бросился к директору, однако все издательское начальство находилось еще на совещании в райкоме, откуда должно было проехать прямо на панихиду. Секретарь же, выслушав Зуйкова и, очевидно, желая его успокоить, мягко посоветовала:
- Вы зря горячитесь… Это вопрос чисто финансовый, не принципиальный, и спорить с главным бухгалтером директор не станет. Так что не теряйте время…
И только в троллейбусе, подъезжая к цветочному магазину, Зуйков сообразил: "Ах, черт! Боже, какая же ерунда! Ведь венок-то заказан на семьдесят рублей!"
Вынув из кармана, он зачем-то пересчитал полученные в кассе деньги - десять пятирублевых бумажек, словно их могло оказаться больше. Были у него с собой и свои, собственные, "продовольственные": новенький хрусткий червонец и металлический рубль, предназначенные на питание семьи Зуйковых в ближайшие четыре дня.
"Ничего!.. Обойдется… Как-нибудь договорюсь…" - пытался подбодрить он себя, ощущая волнение и неловкость и ничуть однако не представляя, что теперь делать и как это все может уладиться.
Директор магазина Иван Семенович разговаривал по телефону, когда Зуйков, с тягостным чувством предстоящего объяснения, вошел к нему в кабинет, промолвил "Здравствуйте" и, сняв шапку, стал у дверей.
Как только Иван Семенович положил трубку, Зуйков вторично поздоровался и, подойдя, водрузил увесистую пачку бумаги на угол стола.
- Я из экономического издательства… - неуверенно промолвил он. - От товарища Никишина…
- Ваш заказ готов. - Взяв пачку, Иван Семенович опустил ее на пол рядом со своим креслом и, выпрямясь, указал взглядом: - Пожалуйста.