- Может, это какая-то ошибка? - Мама мучительно искала выход из трудного положения и не знала, обнять ей Глеба или не стоит.
- Нет, мама, это не ошибка, - ответил Глеб дрожащим голосом. - Это правда…
- Какая она тебе мама, дерьмо! - взвилась, словно от боли, Ольга.
- Господи… - прошептала мама, отступила от Глеба на шаг и трижды перекрестилась. - Вот беда-то какая…
Глеб совладал собой, хотя слезы все еще лились по его лицу. Широко раскрывая рот, словно вытащенная на сушу рыба, и глотая слезы, он принялся неточными движениями поправлять рубаху, галстук, застегивать пуговицы пиджака.
- Прости, Оленька, - изо всех сил мужаясь, сказал он. - Извини, что я посмел назвать Ирину Геннадиевну мамой. Прости. Так получилось. Не по злому умыслу, а от сердца. Я ведь никогда не знал своей мамы. В детском доме были воспитательницы, я их называл по имени-отчеству… Без злого умысла я произнес это слово… Видит бог, без злого умысла… Ирина Геннадиевна очень близкий для меня человек…
- Проваливай! - глухо произнесла Ольга.
- Не говори так, дочь! - взмолилась мама. - У меня сердце разрывается все это видеть и слышать!
- У меня тоже…
- Я уйду, - затягивая галстук потуже, произнес Глеб. - Я, конечно, уйду. Все равно мне с таким грузом больше не жить. Я тюрьму восприму с облегчением. Но не стану замаливать грех. Потому что… потому что я не мог поступить иначе. И если время повернуть вспять, я снова бы выстрелил…
- Я сейчас кину в тебя вазу, - произнесла Ольга.
- Погоди, - часто дыша, словно после продолжительного бега, ответил Глеб. - Дай мне все сказать. Другого случая уже не будет… Я тебя, Оленька, чисто и искренне любил много лет подряд. И сейчас я тебя люблю больше своей жизни. Ты, твоя мама и твоя дочь - это для меня все: и смысл, и суть, и радость жизни. Я впустил вас в свое сердце сразу и навсегда, как взрыв, как океанскую волну…
- Меня тошнит от твоих слов, - процедила Ольга.
Мама начала всхлипывать. Не сдержавшись, она прижалась к груди Глеба, щедро поливая ее слезами.
- Моя вина только в том, - продолжал Глеб, сглатывая слезы, - что я, дурак, пытался казаться тебе совсем другим человеком, чем был на самом деле. Я наивно полагал, что ты крепче меня полюбишь, если я стану богатым, сильным, уверенным в себе. И я лез из кожи вон, чтобы крепко встать на ноги, чтобы сделать себе карьеру. Я - ха-ха, это смешно, очень смешно! - часами стоял перед зеркалом, отрабатывая громкий голос, волевой взгляд и тренировал смелое выражение лица. А на самом деле я как был, так и остался слабым, легкоранимым и впечатлительным человеком. Только ты об этом не знала. Ты не знала, каких усилий мне стоило корчить из себя преуспевающего и самодовольного бизнесмена. Я жил только одной мыслью и надеждой на то, что ты станешь моей. Я готов был в лепешку расшибиться, чтобы сделать тебя счастливой…
- Глеб, - прервала его Ольга измученным голосом, - я ненавижу тебя. Я не могу больше тебя слушать. Уходи быстрее!
Она обессиленно опустилась на диван. Ее знобило. Мама вытирала краем фартука слезы.
- Еще два слова, - пообещал Глеб. - Я не буду прятаться от милиции. Зачем? Какой смысл жить на этой планете, среди этих людей, если у меня не будет тебя? Я до последнего надеялся, что смогу завоевать твое сердце. Мне казалось, что наше счастье совсем близко, можно протянуть руку и потрогать его… Но тут появился он, этот парень. Оленька, я сразу почувствовал, как он выталкивает меня из этой жизни, как отрывает нас друг от друга, как раздавливает меня. Он сильный, высокий, у него на груди ордена, а за плечами - война. Куда мне с таким тягаться? Но ведь он отбирал мое, то, что ему не принадлежало! - Глеб зажмурил глаза, потряс головой, и на его щеки снова выплеснулись слезы. - И я понял, что мы вдвоем… что нам…
Он не договорил, слезы начали душить его. Мама запричитала:
- Глебушка, ну не убивайся же ты так! Не кори себя!
- Что толку, мама… - прошептал Глеб, бережно отстраняя от себя женщину. Ксюшка захлопала мокрыми глазами, шмыгнула носиком и погладила Глеба по рукаву.
- Мне тебя жалко… И зайка плакать будет…
- Прощайте, - прошептал Глеб. - Простите, если сможете…
Он уже повернулся, чтобы выйти в прихожую, как в дверь позвонили. Мама встрепенулась, оглядела комнату, будто выбирала, кому можно было бы поручить открыть дверь, приложила палец к губам и на цыпочках вышла в прихожую. Она с опаской приблизилась к "глазку", как к дулу пистолета, и тотчас отшатнулась от него.
- Это милиция! - прошептала она, округлив глаза.
Глеб вздрогнул и непроизвольно прижал руки к груди, словно защищался от удара. Он выглядел так, словно палач вел его на эшафот: голова безвольно опущена, плечи приподняты, в глазах - покорность судьбе и жалкий страх. Ольга вскинула голову, резким движением смахнула с лица слезы и как-то странно взглянула на Глеба. В ее взгляде можно было заметить и мстительный огонек, и легкое недоумение, словно она хотела сказать: что, уже? так быстро? вот и все?
* * *
Мама вышла из оцепенения первой, отреагировав быстро и неожиданно. Она схватила Глеба за руку и потащила его за собой в детскую комнату. Казалось, Глеб плохо понимал, что происходит, и ничего не спрашивал, не сопротивлялся. Мама второй раз метнулась в прихожую, сорвала с вешалки куртку Глеба, подняла с пола его ботинки и закинула все это в детскую. Ксюшка развеселилась, как от забавной игры, запрыгала и захлопала в ладоши. Мама мельком глянула на себя в зеркало, смахнула со лба челку и открыла дверь.
Ольга с поразительным спокойствием наблюдала за происходящим. Она не сопереживала маме, не следила с напряженным злорадством за вошедшим в квартиру милиционером и не испытывала досады от того, что в самый последний момент Глебу удалось ускользнуть от справедливого возмездия. Можно было подумать, что она смотрит вялотекущий телевизионный сериал, и смотрит только потому, что нечем заняться в скучный вечер. Глаза ее были пусты, губы расслаблены.
Милиционер был мокрым с головы до ног. Он провел под дождем не один час. Под его ногами на ламинированном паркете расползалась мутная лужица.
- Скажите, Ольга Николаевна Герасимова здесь живет? - спросил он, зачитав фамилию по бумажке.
Ольга поднялась с дивана, встала в дверях комнаты, скрестив на груди руки.
- Я Ольга Герасимова.
- Если не ошибаюсь, вы были свидетелем…
- Да.
- В таком случае я должен задать вам несколько вопросов.
Мама засуетилась и как бы нечаянно наступила Ольге на ногу. Из детской выглянула Ксюшка, посмотрела на милиционера. Тот ей подмигнул, и Ксюшка ретиво, как ящерица, исчезла у себя.
- Проходите в комнату, - любезно заворковала мама. - Ничего, ничего, не надо снимать ботинки. Нам все равно убираться.
Она кидала короткие, как молния, взгляды на дочь, и в этих взглядах была мольба. Милиционер прошел в комнату, сел на край дивана. Ольга - напротив него, в кресло. Не успел милиционер раскрыть рот, как Ольга спросила:
- Он жив?
- Пока да, - ответил милиционер и наконец снял фуражку. Оказывается, под ней скрывалась чистая, как яйцо, лысина и ребристый от множества морщин, высокий лоб. - Врачи борются за его жизнь.
- Может, чайку? - спросила его мама, но милиционер не услышал вопроса.
- Расскажите, что произошло у вашего подъезда в половине десятого?
Мама стояла на пороге комнаты, тяжело опираясь на дверную ручку, и кусала губы.
- Мы с Сергеем Рябцевым подходили к подъезду… - едва слышно произнесла Ольга, глядя на репродукцию картины Куинджи, на залитую мертвенно-бледным светом лесную тропинку.
- Ну? - устало поторопил милиционер. - А дальше что?
- И в Сергея дважды выстрелили… - с усилием произнесла Ольга и тотчас с ошеломительной ясностью поняла, что уже начала лгать и будет лгать дальше, с неосознанным упорством, без мук и угрызений совести.
- Вы видели человека, который стрелял в Рябцева?
- Нет, - холодным тоном ответила Ольга. - В подъезде было темно.
- Там лампочки уже сто лет нету! - торопливо и с явным облегчением заговорила мама. - Уж сколько мы звонили в ЖЭУ и жалобы писали, а все никакого результата, там уже и проводка вся сгнила…
Милиционер, перебивая ее, задал еще один вопрос Ольге:
- Может, вы разглядели его фигуру? Какой он был? Высокий, низкий, сухощавый? Или, скажем, полный?
И он пытливо посмотрел Ольге в глаза.
- Сухощавый, - ответила Ольга, без усилий выдержав взгляд милиционера. - Хотя я могу ошибаться.
- А куда потом побежал этот человек?
- Я не видела. Я опустилась перед Сергеем на колени и стала звать на помощь.
Милиционер помолчал, почесал лоб и напялил на голову свою мокрую фуражку. Затем поднялся с дивана и, бегло осмотрев комнату, вышел в прихожую.
- Извините за беспокойство, - сказал он, глядя на Ольгу. - Вам придется еще давать свидетельские показания в прокуратуре. И, думаю, не раз.
- Надо - значит, надо! - за Ольгу ответила мама.
Милиционер шагнул к двери, но остановился и повернулся.
- Вы живете втроем? - спросил он как бы мимоходом. - Посторонние к вам сегодня не заходили?
- Откуда ж у нас посторонние? - излишне убедительно произнесла мама и развела руками. - Мы иной раз даже сантехнику дверь не открываем. И когда перепись была, не рискнули молодому человеку с портфелем открыть. Сейчас, знаете ли, время неспокойное…
Милиционер, увидев Ксюшку, опустился на корточки и протянул ей руку.
- Тебя как зовут, малышка? В садик ходишь?
Девочка несмело шагнула к милиционеру, но руки ему не подала, завела обе за спину и нахмурилась.
- Ксюшенька, что ж ты с дядей не разговариваешь? - приторно произнесла мама. - Стесняется она вас! Зато в садике какая балаболка!
Милиционер выпрямился, козырнул и вышел из квартиры.
* * *
В квартире надолго повисла тишина. Даже Ксюшка притихла, улегшись на своей кровати в обнимку с зайцем. Мама замерла у окна, прикрываясь занавеской. Ольга не выдержала:
- Ну что ты прячешься? Что ты прячешься, как партизан в тылу врага? На тебя смотреть смешно!
- Милиция все не уезжает… - стала оправдываться мама.
Ольга коснулась ладонью лба, покачала головой.
- Что мы наделали…
Тенью в комнату зашел Глеб. Неслышно присел на край дивана, обхватил голову руками. Ольга смотрела на него и не узнавала. Таким она еще никогда не видела Глеба. Перед ней был другой человек: забитый, запуганный, жалкий.
- Я еще минутку посижу и пойду, - произнес он, не смея поднять глаза на Ольгу.
- Сиди уж, раз раньше не ушел, - с презрительной иронией произнесла Ольга.
Она сама не могла понять, почему вдруг решила сказать милиционеру неправду? Почему стала защищать Глеба? Может быть, ей стало его жалко и в ней с необыкновенной силой проснулось самое выразительное женское чувство - чувство сострадания, стремление защитить более слабого? "Я не пойму себя. Я просто дура!" - думала она.
Мама принесла из кухни валокордин, накапала в рюмку, разбавила минералкой.
- Тебе накапать, Оля? - спросила она.
- Накапай мне лучше водки, - процедила Ольга и сама подошла к бару, вынула начатую бутылку водки - той самой, которой отмечали выздоровление мамы. Она выпила полстакана залпом, даже не поморщившись, заперлась в ванной и сунула голову под кран. "Я не просто предательница, - думала она. - Я бессовестная тварь. Я продажная девка. На мне клейма ставить негде… Как легко я отреклась от Сергея! И не в первый раз уже…"
Она закрутила кран и еще долго сидела, склонив голову над ванной, глядя, как с волос свешиваются тонкие нити воды.
Тихо, воровато поскреблась в дверь мать.
- Олюшка, - заискивающим голосом прошептала она. - Вам с Глебом вместе стелить?
- Что?! - вспылила Ольга и мотнула мокрой гривой. - Мама, очнись! На кухне ему стелить, у мусоропровода!
- Как скажешь, воля твоя…
* * *
Она встала рано, зашла в комнату к матери, села на край постели.
- Мама, отведи Ксюшу в садик. Я в больницу поеду.
Ольга не стала завтракать, не стала подводить ресницы и красить губы. Лишь причесалась, стоя у зеркала и искоса поглядывая на кухонную дверь. Через щель можно было видеть край полосатого одеяла и повешенный на спинку стула пиджак.
Дождь перестал, промытая трава блестела росой, жизнерадостно чирикали воробьи, на асфальте, как в зеркале, отражались стволы деревьев. То страшное, что случилось вчера вечером, представлялось Ольге дурным сном. Ее сознание отторгало истину, что здесь, в этом тихом и уютном дворе, раздались выстрелы и Сергей, поливая своей кровью асфальт, упал ничком в лужу.
Несмотря на ранний час, на лавочке перед подъездом сидели соседские старушки и о чем-то судачили. Ольга хотела проскочить незамеченной, но дверь подъезда предательски скрипнула, и несколько пар пытливых глаз уставились на Ольгу. Разговор мгновенно оборвался. Старушки пялились на Ольгу при гробовой тишине. И лишь когда она поздоровалась и прошла мимо, ее догнал вопрос:
- Вот страху-то натерпелась, да, милая?
Пришлось остановиться и обернуться. Старушки принялись разглядывать ее подпухшее лицо.
- Сколько слез пролила девонька! - покачивая головой, начала сокрушаться одна из старушек. - Это твой парень был, да?
- Да, мой парень, - ответила Ольга.
- Ну, дай бог, дай бог ему жизни и здоровья!
- А говорят, убийца в нашем подъезде спрятался, - включилась в разговор другая старушка. - Он сначала стрельнул, а потом побежал по лестнице наверх.
- И куда ж он потом делся? - спросила ее подружка в белом платочке в горошек.
- А кто его знает! Может, на крышу выбрался и убег. А может, и сховался где.
- Где ж там сховаешьея? Разве что в квартире у кого?
- А-ай! - тонким голоском протянула третья старушка и махнула высохшей сморщенной ладонью. - Слушайте вы больше эту милицию. Ничего они не знают. Знали б, так давно поймали.
- И как только земля этих убийцев носит? - прошамкала беззубым ртом первая старушка.
Подруги мысленно согласились с этим высказыванием, одновременно вздохнули, и каждая погрузилась в свои мысли.
* * *
- А вы кто ему будете?
Врач смотрит на нее поверх очков, которые сидят на самом кончике носа. Какой бессмысленный вопрос! Ольга ведь не на концерт пришла, не в кино, не в цирк. Она пришла к человеку, который завис между смертью и жизнью. К таким ходят только самые близкие. Если пришла, значит, не могла не прийти, значит, сердце рвется к милому, глаза ищут любимый образ, шарят в пустоте, жаждая прикоснуться к руке единственного…
- Жена.
- А жена у него в паспорте не значится, - отвечает врач и засовывает руки в глубокие оттянутые карманы халата. - Но так и быть. Надевайте бахилы, халат, шапочку и идите за мной.
Перед дверью в реанимационное отделение он останавливается.
- Даю минуту, - предупреждает он. - И, пожалуйста, без истерики.
Она беззвучно входит в пропахшую медикаментами комнату. На широкой кровати лежит Сергей. Его лицо отливает желтизной. Веки закрыты. Перебинтованная грудь неподвижна. Рот закрывает маска с трубкой, на шее и на руках - датчики. Рядом тихо работают приборы.
Ольга медленно приближается к нему. Ее глаза неудержимо тяжелеют, комната и кровать преломляются, словно все это отражается в зеркале, которое вдруг разбилось на несколько больших кусков. "Милый, милый, милый…" - мысленно повторяет она.
Ее рука невольно отрывает пуговицу от халата, которая падает на пол и закатывается под кровать. Ольга замирает в шаге от Сергея. Она рассматривает его белый лоб, брови, слежавшиеся от подушки волосы. Как странно: когда-то давно, в какой-то другой жизни он держал ее за руку и говорил: "Я совсем отвык от нормальной жизни. Там, на войне, все проще…"
Ольге кажется, что она наяву слышит его голос. Иногда грустный, приглушенный, иногда твердый, звонкий: "Я хотел тебя увидеть… Ты вышла замуж за Глеба?"
"Нет, нет! - отвечает мысленно она. - Я люблю только тебя и буду только твоей!"
"Мне нужны перчатки без пальцев, - говорит Сергей. - Для автомата…"
Она хочет возразить, но его голос продолжает звучать: "Как ты быстро и легко распорядилась собой! А обо мне ты подумала? Ты подумала о том, как мне потом жить?"
Она плачет. Слез так много, что она не успевает их вытирать… Надо взять себя в руки. Врач ведь предупреждал - никаких истерик. Она подходит еще ближе. "Прости меня, Сережа, - мысленно говорит она. - Прости меня, дуру непутевую!"
"Если бы ты знала, - перебивает он, - как тепло спать с овчарками в обнимку!"
Она опускается на корточки и осторожно прикасается к его ладони, лежащей на смятой простыне. "Сережа! - молит она. - Ты только не умирай. Я тебя очень прошу. Пожалуйста, живи! Очень постарайся, изо всех сил! Ты же сильный, ты сможешь! Тебя на войне пули не брали, тебя всегда смерть обходила стороной. Совладай с ней, уговори ее оставить тебя в покое! Скажи мне, что мне сделать, чтобы ты выжил? Я под поезд лягу ради тебя! Я убью Глеба! Я ограблю банк и приглашу самых лучших врачей мира. Только ты не умирай. Не уходи от меня, не оставляй меня одну в этом мире. Он пустой и бесцветный без тебя…"
Врач подошел к ней и взял ее за плечи. Ольга вздрогнула, поднялась на ноги.
- Он выживет? - спросила она, заглядывая врачу в глаза.
Тот снял очки, протер их о халат.
- Очень надеюсь…
ГЛАВА 9
Ольга поднимается по лестнице, тяжело дышит, останавливается на каждом пролете. Она чувствует себя старой женщиной. Ее двадцать три года обременены грузом неразрешимых проблем. Ее силы вышли из нее вместе со слезами. Душа пуста. Жизнь представляется трудной, скучной и бессмысленной работой, которую хочется бросить. "Бедная Ксюша, - думает Ольга. - По моей вине у нее нет отца. А теперь вдобавок я стала для нее "злой мамкой". Но как объяснить ребенку, почему я ненавижу "дядю Глеба" и почему он плохой, если дарит ей такие милые игрушки…"
Она останавливается перед дверью своей квартиры, опускает сумку с продуктами на пол и ищет в карманах ключи. Что сейчас делает этот жирный боров? Забился в детскую комнатку и трясется за свою шкуру? И долго это будет продолжаться?
Клацает замок, и со скрипом приоткрывается соседняя дверь. Из щели сначала показывается рыхлый и подвижный нос, а затем испуганное лицо старушки. Соседка таращит глаза на Ольгу и заговорщицки манит ее к себе пальцем.
- Здравствуйте, тетя Вера, - говорит Ольга.
Старушка машет руками и прижимает искривленный палец к морщинистым губам. Она хватает Ольгу за локоть и втягивает в прихожую. Тихо прикрывает за ней дверь и взволнованно шепчет:
- Вот что я скажу тебе, девонька! Тут милиционеры ходили и всех опрашивали, нет ли у кого посторонних. А я вот слышала, - старушка говорит едва слышно, - что в вашей квартире кто-то ходит и покашливает. А я ведь знаю, что мамка твоя на работу ушла. И как ты утром уходила, видела… Вот какие чудеса.
- Наверное, вам показалось, тетя Вера.
- Нет, голубушка! - качает головой старушка и грозит пальцем. - Я хоть и старая, но из ума еще не выжила. Точно тебе говорю - кто-то ходит и покашливает. Ты лучше у меня пережди, а я милицию вызову.