Хлопец возвращался с оладьями за пазухой и только вынырнул из-за угла вокзального здания, как увидел, что всю их компанию ведут по перрону гитлеровские жандармы. Тарас немедленно развернулся на сто восемьдесят градусов и дал деру. И тут-то, пробегая мимо базарчика, он влип в глупейшую историю - его спутали с каким-то хлопцем, стянувшим у тетки корзинку с яблоками. Кончилось тем, что Тараса присудили к шести месяцам заключения и посадили в ровенскую тюрьму. Снова из огня да в полымя. Но все-таки тюрьму - криминал, как ее тут называли - не сравнить с концлагерем. На работу гоняли редко, заключенные были с этих краев и получали передачи из дому. Кое-что перепадало и Тарасу - в камере любили слушать его байки. Он не досидел своего срока потому, что в тюрьме началась чистка, и молодых арестантов, осужденных за мелкие провинности, отправляли на работу в Германию. Тут снова всплыл на свет божий сохранившийся в деле отпускной билет Тараса. Врачиха на бирже труда взглянула на запись в четвертой графе и возмутилась: "Куда вы суете этого? Заразит всех остальных. У него же туберкулез в открытой форме". Тарас оказался на свободе.
Все дальнейшее происходило на глазах у Богдана.
* * *
Рассказ Тараса произвел на сотника огромное впечатление, однако он с самого начала усомнился в его правдивости. Сперва Богдан недоверчиво оглядывался на хлопца, говорил строго: "Брешешь!", "Не верю!", - а когда его разобрало и он начал давиться смехом, то уже не возражал, а только повторял восхищенно: "Вот брехун, так брехун, таких я еще не видывал", "А чтоб ты пропал, холера, а не хлопец!"
Тараса начинали раздражать и недоверчивость сотника, и его глуповатый смех. Смеяться можно сколько угодно, но и посочувствовать не мешало бы. Как-никак он рассказал ему о самом несчастливом и тяжелом годе своей жизни.
- Ну, хорошо, - сказал он досадливо. - Ты мне не веришь, думаешь, что я байки рассказываю. Так? Теперь представь, что вместо тебя в вагоне был кто-то другой, но все произошло точно так же, и вот я встретил тебя и рассказываю, что со мной случилось. Поверишь?
Сотник резко повернулся, растерянно, с веселым изумлением взглянул на хлопца, затряс головой:
- Нет! Не поверил бы! Как сон…
- Ага! - торжествующе воскликнул Тарас. - В том-то и дело. Сказал бы - байка! Ты потребовал, чтобы я говорил правду, я рассказал правду. Ну а ты хочешь верь, хочешь не верь.
Минуты две шли молча. Вдруг сотник снова остановился, со смущенной и лукавой улыбкой посмотрел на спутника.
- Все-таки ты трошки прибрехнул, друже Карась… Признайся!
- Ни капельки. Как на исповеди.
- Тогда скажи, как ты мог разобрать то, что написал доктор красными чернилами?
- А я и не разбирал, - удивился Тарас такому вопросу.
- О-о! - Богдан радостно ткнул пальцем в грудь хлопца. - Не разобрал, а написал… Молодец, что признался! А я себе думаю: ну, может быть, по-немецки он немножко понимает, так ведь доктора пишут на этой… на латыни. Я знаю…
Тарас понял, в чем дело, протяжно свистнул, развел руками и от души рассмеялся:
- Ну, сотник, ты меня удивил. Латинский алфавит знает каждый ученик пятого класса. С этого начинается изучение иностранных языков. Дай мне бумагу, карандаш, и я тебе любое слово напишу латинскими буквами.
- Это ты правду говоришь, - уныло согласился Богдан. - У поляков тоже латинский алфавит. - И тут же спохватился, хитренько блеснул глазами. - А все-таки скажи, как ты разобрал, какую болезнь написал доктор? Ведь они наши болезни по-своему называют.
- Снова за рыбу гроши… - рассердился Тарас и закричал, как будто перед ним был не сотник УПА, от которого во многом зависела его дальнейшая судьба, а тупоголовый ученик: - Не разбирал я, говорю тебе! Не знаю я латыни, не изучал. И какая болезнь, не понял. Я скопировал запись, ну, вроде как бы срисовал ее. Сперва на бумаге попробовал, а потом уже на бланке. Понял?
Помрачневший Богдан кивнул головой.
- Ну, слава богу, - насмешливо заключил Тарас. - Дошло, наконец, и до тебя…
Тронулись. Сотник молчал, думал о чем-то. Судя по всему, он не обиделся и, возможно, даже не заметил того, что Тарас кричал на него, как на мальчишку. Что касается Тараса, то он опомнился и был недоволен собой, справедливо рассудив, что с Богданом ему не следует разговаривать, как равный с равным. Тарас даже не мог понять, как это у него получилось. Очевидно, чувство невольного превосходства над смелым, но малограмотным деревенским парнем возникло у него постепенно, незаметно, и лишь сейчас неожиданно обнаружило себя. Нет, с сотником УПА нужно вести себя осторожненько.
- Ты сколько учился в гимназии? - спросил Богдан недовольно.
- У нас гимназий нет, средние школы считаются, - кротко пояснил Тарас. - Восьмой класс закончил… - И мягко, незаметно перешел на уважительное "вы". - А вы сколько?
- Я? Четыре зимы в польскую школу ходил, - с внезапным ожесточением ответил сотник. - Вот и все! Думаешь, при Польше нам, украинцам, легко было учиться? Как бы не так! Чтобы меня выучить, отец должен был бы все поле продать, да и то бы не хватило. А нас у отца было четверо…
- Ну, конечно, я вас понимаю… - продолжал пружинить Тарас. - Условия не позволяли.
- Это не то. что у вас! - не мог успокоиться Богдан. - У вас детей в школу за уши тянут. И - бесплатно!
"Вот оно, в чем дело… - пронеслось в голове Тараса. - Богдан самолюбив до крайности. Слушая мой рассказ, он как бы примеривал мои поступки к себе: смог бы он все так придумать и сделать, или нет? Смог бы… Кроме одного - заполнить четвертую графу, подделав почерк под почерк врача. Потому что для него даже сама мысль о возможности такой подделки исключалась. А для какого-то сопляка - "совета" эта операция оказалась проще пареной репы. Вот тут-то и заело сотника. Грамота, видать, у него самое больное место. И Тарас решил использовать это обстоятельство в целях политико-воспитательной работы.
- Да, да, - охотно согласился он. - У нас, в Советском Союзе, даже дураков учиться заставляют. Хочешь не хочешь, а учись! Ничего не поделаешь. Такой закон для всех - всеобщее, обязательное, бесплатное семилетнее образование. - Хлопец насмешливо хмыкнул, вроде даже удивляясь такой нелепой системе, и подлил масла в огонь: - Если бы не война, так это мне в институт пришлось бы поступать.
Богдан сердито, недоверчиво, завистливо зыркнул на него.
- В институт?.. Ишь, какой прыткий!
- Так заставили бы, - простодушно заявил Тарас. - Думаете, по своей охоте… Я ведь не очень-то брался за учение. Ленивый.
Это, кажется, доконало Богдана. Помолчав, он спросил с угрюмой подозрительностью:
- Комсомолец?
- Как? - вроде не понял хлопец.
- В комсомоле состоял?
- Н-не… Я политики не люблю, не касаюсь.
- Вот это и хорошо! - сурово одобрил Богдан. - Чтобы у меня в сотне никакой политики и агитации, Слышишь?
- Не сомневайтесь, - успокоил его Тарас. - Держать язык за зубами я умею.
- А то я вас, восточников, знаю… - продолжал сотник. - Вы все там национально несознательные. Забыли, какого вы корня, рода. Есть у меня один такой… Как напьется, так и начинает: "Дружба народов, все нации равны…" Может, и ты так считаешь?
- Пьяный чего не скажет…
- Эге! Что у трезвого на уме…
- Насчет этого будьте покойны, пан сотник, - торопливо сказал Тарас. - Я капли в рот не беру. Какбаптистский проповедник…
- Не крути! Я тебя про нации спрашиваю.
Тарас понял, что его загоняют в угол. Нужно было отвечать. Он озадаченно, глуповато хлопая ресницами, поглядел на Богдана.
- Насчет нации? Да?
- Ага. Как, по-твоему, все нации равны?
- Н-не! - отрицательно замотал головой Тарас, тяжело вздохнул и продолжал: - Какое может быть равенство? Я в Германии был, там мне все хорошо растолковали насчет наций: немец - человек, а украинец, поляк или, скажем, русский - это тупая скотина. Ведь недаром они за одного убитого немца расстреливают десять, а то и двадцать наших… Вот какой немец дорогой! Как можно равнять?
Сотник остановился, внимательно, оценивающе оглядел своими яростными серыми глазами неказистую фигуру спутника, видимо, стараясь составить о нем новое, более верное представление.
- Снова крутишь? Дурачком прикидываешься? Я тебе не бауэр, меня не обманешь.
Тарас растерянно и виновато пожал плечами.
- Скажите, если что не так, пан сотник. Может, я что ляпнул языком, не подумав. Каждый человек может ошибаться…
Неожиданно плотно сжатые губы Богдана задрожали в улыбке, глаза подобрели, но он тут же справился с собой, сказал жестко:
- Ты хороший штукарь. Я тебя насквозь вижу. Понял? Так вот, слушай. Забудь про свой комсомол, дружбу народов и все, что тебе Советы в голову напихали. Ты - сознательный украинец, борец за самостийну Украину, стрелец УПА. Родом ты будешь не из Полтавской области, а откуда-нибудь с Волыни. Ну хотя бы с самого Ровно. И чтобы никакая собака не знала, что ты восточник, совет. Так тебе лучше будет… Понял?
- Как прикажете, пан сотник…
- Не пан сотник, а - друже сотенный, друже Богдан. Так меня надо называть, друже Карась. Молитвы знаешь?
- Отче наш… Хватит?
- Научу еще… - смягчился Богдан. - Меня ты не бойся. Говори все, что думаешь. Но только с глазу на глаз. Меня ваша большевистская агитация не берет… С остальными - ни слова.
- Ясно, друже Богдан. Можно вопрос задать?
- Говори.
- С кем будем воевать?
- С немцами и поляками.
- А поляки что? - удивился Тарас. - Они за немцев разве?
Лицо Богдана порозовело от прилива крови, на лбу вздулась вена. Он снова почувствовал в словах хлопца подвох, насмешку,
- Запомни, друже Карась, у украинцев три врага - немцы, поляки, москали-большевики.
- Ого! До черта врагов! А друзья?
- Америка, - не сразу и как-то неуверенно ответил сотник. - Америка богатая, сильная держава, она нам поможет.
Тарас кивнул головой, задумался на секунду и снова спросил:
- Друже Богдан, вот я тут немного не понял вас. Скажем так, среди украинцев ведь тоже есть коммунисты. Много! Так они кто нам будут - враги, друзья?
- Враги! - почти крикнул Богдан. - Но украинцев мы перевоспитаем, сделаем сознательными.
- Это можно! - бодро согласился Тарас. - Это в два счета!
- А кто не захочет принять национальную идею, с теми у нас разговор короткий. Для таких у нас эсбе есть.
- Это что, вроде гестапо?
- Еще лучше.
Тарас засмеялся:
- Ну, тогда дело пойдет! Вешать их будем или расстреливать?
- Как придется…
- Я понимаю, друже Богдан, что под рукой окажется - веревка пли винтовка. Вот потеха будет. У немцев от смеха животы полопаются.
- Почему?
- Ну как же! Немцы хотели наш народ уничтожить. Скажем правду - побили многих, но все-таки всех отправить на тот свет не сумели. Времени им не хватило. А теперь мы сами своих будем вешать и расстреливать. Комедия!
Тарас ожидал всего. Сотник мог разозлиться, заехать ему кулаком по физиономии, ткнуть прикладом в грудь или даже пустить в него пулю. Но Богдан только строго и грустно посмотрел на него.
- Друже Карась, если ты ляпнешь такое кому-нибудь из наших, то я уже не смогу спасти тебя от смерти. А я тебе смерти не желаю. Ты мне нравишься. Я люблю веселых людей.
Это было сказано с искренней тревогой за судьбу Тараса.
Однако Тарас догадался, что еще одно чувство тревожит душу отважного, но малограмотного крестьянского хлопца. Сотенный УПА не был полностью уверен, что выбрал для себя единственно правильный и возможный путь в жизни. Почти подсознательно он искал других, более верных путей, и боялся, страшился таких поисков.
8. Гелена
Командир партизанского отряда, известный Оксане под кличкой Пошукайло, оказался совсем не таким, каким она его представляла. Это был худощавый, болезненного вида человек, одетый в приличный серый спортивный костюм, белую сорочку с заправленным на ворот пиджака отложным воротником. Если бы не ремень, на котором спереди, на немецкий манер, висела кобура с пистолетом, его можно было бы принять за сельского учителя или представителя какой-либо иной самой обыкновенной мирной профессии. Он и держался так, точно сидел не в землянке, а принимал у себя в скромном кабинете нового, молодого, только что прибывшего к нему на работу специалиста.
Поначалу разговор шел вежливый и незначительный. Пошукайло расспрашивал Оксану, бывала ли она раньше в этих местах, знает ли историю края, его особенности, какими языками владеет. Он все поглядывал и поглядывал на Оксану и, хотя в его темных, хорошо зашторенных глазах не появлялось ни удивления, ни разочарования, ни досады и, тем более радости, разведчица поняла ход его мыслей. Командир отряда, видимо, не был свободен от ревнивого чувства: как-никак дело пойманной ими лазутчицы передано другому специально посланному к ним с Большой земли человеку. Однако сейчас его, очевидно, тревожила не столь так называемая честь мундира, как то, что шансы на достижение успеха малы. Перед ним молоденькая, никогда не бывавшая в этих местах девушка. Он догадывался, что Седой прислал к нему лучшую свою разведчицу, но ведь не наделена же, в самом деле, эта девушка каким-то необыкновенно чудесным даром, и что может сделать она, если его люди и сам он ничего не добились от Гелены? Следовательно, дело безнадежное, и эта девушка напрасно рисковала, добираясь сюда. Впрочем…
- Как вы представляете себе выполнение вашего задания?
Оксана поняла, что ее испытывают на самоуверенность и апломб.
- Пока ничего конкретного, - откровенно призналась она. - На первом этапе я подчиняюсь вам лично и ничего не делаю без вашего согласия. Седой сказал, что вы разрабатываете план действий и, возможно, предложите несколько вариантов на выбор. После этого я действую самостоятельно, вернее, на свой страх и риск, однако, при возможности консультируюсь с вами. Связь через вас. Вот исходные данные.
Командир потер пальцем подбородок.
- Все это предусматривалось в лучшем случае. К глубокому сожалению, на этот раз случай такой, что… Короче говоря, мы пока что ничего не можем предложить вам.
Вот как! Он не надеется на успех. Было похоже, что Пошукайло что-то скрывает от нее.
- Она что-нибудь вам рассказала?
- Ничего. В том-то и дело. Только назвала свое имя - Гелена.
- Но, возможно, это кличка?
- Больше ничего не смогли добиться. Я сам допрашивал. Боюсь, что из этого ничего не получится.
У Оксаны появилось подозрение, что захваченной в плен лазутчицы уже нет в живых.
- Эта женщина… жива? - тихо спросила Оксана.
- Конечно! - удивился командир и тут же нахмурился: - А кто вам рассказал, что она пыталась покончить с собой?
- Вы, - невинно улыбнувшись, ответила Оксана. - Только что… Задав этот вопрос.
Командир отряда ничем не проявил своего смущения. У его глаз появились веселые морщинки.
- Отлично, - сказал он. - Но почему вы спросили, жива ли она?
- Очень просто, - пожала плечами девушка. - Я поняла так, что вы не верите в то, что мы сможем узнать тайну Гелены, а тайну похоронить может только смерть. Пока человек жив…
- Это правда, - согласился командир отряда. - Что же, допросим ее в вашем присутствии.
- Как вы думаете, почему она пыталась покончить с собой?
Пошукайло пожал плечами:
- Фанатичка. Очевидно, имелись соответствующие указания на этот счет… Она очень напугана.
- Разрешите, я с ней поговорю с глазу на глаз?
Пошукайло бросил на девушку пристальный взгляд. Очевидно, он счел ее слишком самонадеянной, и это огорчило его. Но он сказал вполне корректно:
- Пожалуйста. Желаю вам удачи.
Через несколько минут Оксана в сопровождении ординарца командира отряда подходила к низенькой землянке, у входа в которую под могучим дубом стоял часовой. Было теплое утро; подернутый дымкой лес пронизывали солнечные лучи. Невдалеке куковала кукушка, щедро отсчитывая кому-то годы жизни.
Предстоящая встреча с Геленой вызывала волнение в душе Оксаны. В те годы многие женщины даже сам полет в пассажирском самолете считали чем-то необычайным, почти героическим. Гелена пролетела над линией фронта, над странами, заполненными вражескими войсками, над сотнями стволов зенитных батарей, зорко следящих за тем, что делается в небе. Уже сам по себе этот полет был для нее подвигом. Вторым подвигом был прыжок с парашютом на землю, где Гелену подстерегала чуть ли не на каждом шагу опасность. Гелена не избежала опасности, она попала в руки тех, кого считает своими врагами. Упорное молчание, попытка покончить с собой… Очевидно, она хотела наложить на себя руки из-за боязни, что враги сумеют заставить ее рассказать о той цели, ради достижения которой она прибыла сюда в тыл немцев на Восточном фронте. Гелена предпочитала смерть, как верный залог сохранения тайны. Кто же она такая, эта женщина, назвавшаяся Геленой, в чем заключается тайна, ради которой она готова умереть, что придает ей силы - ненависть или любовь, жажда подвига или жажда мщения, слепой фанатизм или холодный точный расчет?
Оксана чувствовала, что ей необходимо получить ответы на эти вопросы, но еще не знала, каким образом сумеет она сделать это и вообще сумеет ли.
И вот перед ней эта молодая женщина. Она лежит на постеленном поверх еловых ветвей белом рядне, на боку, подтянув согнутые в коленях ноги, со связанными полотенцем позади спины руками.
- Добрый день, пани Гелена!
Женщина подняла голову, свет упал на ее мягкое, нежное лицо. Она испуганно, недоверчиво смотрела на неожиданно появившуюся девушку, заговорившую с ней по-польски, и, очевидно, старалась припомнить, не видела ли она когда-нибудь ее раньше. Удостоверившись, что не видела, молча отвернулась. Оксана зашла в землянку, присела на корточки и развязала пленнице руки. Гелена села на рядне и, растирая затекшие руки, снова внимательно и враждебно посмотрела на незнакомую девушку. У Гелены было полное, не потерявшее румянца лицо с искусанными, распухшими губами, большие серые ожесточенные глаза, над которыми нависали густые мягкие каштанового отлива волосы.
- Я думаю, пани Гелена, вам нужно умыться, - деловым ровным тоном, в котором все же звучала нотка сочувствия, предложила девушка. - После этого мы с вами можем позавтракать.
Гелена молчала, настороженно изучая лицо девушки, ее руки, одежду. Она была убеждена, что незнакомка появилась неспроста и от нее ничего хорошего, кроме подвоха, не следует ожидать. Оксана ободряюще посмотрела на нее, спросила с веселым удивлением:
- Пани не хочет умываться и завтракать? Пани не желает даже отвечать, когда к ней обращаются? Почему?
Насмешливо-язвительная улыбка появилась в глазах Гелены.
- Кто есть пани? - вдруг спросила она резко. - Полька?
- Нет, - без колебаний ответила Оксана. - Я украинка.
- Я так и думала… - удовлетворенно кивнула головой Гелена. - Благодарю пани за то, что она сказала правду.
- Может, и пани скажет мне правду? Кто пани? Полька?
Гелена задержалась с ответом, наконец произнесла твердо:
- Так. Я полька.
- Замечательно! - засмеялась Оксана. - Условимся говорить друг другу правду.
- Нет. - Глаза Гелены расширились и как бы окаменели. - Я ничего не скажу пани. Напрасны надежды.
- Почему?