Расчеты Белокурой Бестии были математически точны. Сантиметр на карте соответствовал километру. Итак, шесть километров… Беглецы истощены, обессилены, им приходится передвигаться скрытно, надолго притаиваться в кустах, траве, переползать опасные места. До захода солнца они больше не пройдут.
Охрана лагеря была поднята на ноги. Вокруг карьера образовалось живое кольцо. Все дороги, тропы, выходы из леса и оврагов были перекрыты засадами. Несколько групп с великолепно обученными овчарками шныряли по полям, перелескам, буеракам, замаскировавшиеся на высоких местах наблюдатели просматривали местность в бинокли.
Однако поиски оказались безуспешными. Собаки-ищейки почему-то не брали след, фигуры в полосатой робе ни разу не появились в окулярах биноклей наблюдателей, не мелькнули в траве среди листвы кустарника перед глазами тех, кто таился в засаде.
Белокурая Бестия не проявлял беспокойства, когда ему доложили, что первый тур охоты на беглецов не дал результатов. Он приказал оставить на ночь засады и поехал домой отдыхать.
Утром, выслушав малоутешительный рапорт, комендант лагеря так же спокойно и педантично вычертил на карте новый, более широкий круг и передвинул к нему засады. Он искал беглецов на тех рубежах, к которым они могли выйти.
И снова неудача. Трое бежавших военнопленных словно сквозь землю провалились.
На третий день в поиски беглецов включились полиция всей округи и две роты специально вызванных эсэсовцев. Эта последняя операция называлась "Широкий невод". Но и она ни к чему не привела. Согласно инструкции активные поиски могли продолжаться у места побега только трое суток. Срок этот истек.
Утомленный, злой, потерявший обычный свой лоск, гауптштурмфюрер вошел в свой кабинет, даже не пытаясь вытереть о половичок измазанные сырой глиной сапоги, сел за стол и, капризно скривив губы, задумался. Пунктуальный писарь положил перед ним папку с делом, заведенным на трех советских военнопленных, бежавших из лагеря. Дело надлежало передать в гестапо. Шнейдер, не читая документов, торопливо расписался на нескольких листах. Обычно, ставя на официальных бумагах свое имя, молодой гауптштурмфюрер испытывал удовольствие тщеславного человека. Теперь эта простейшая процедура показалась ему унизительной, словно он расписался в своем бессилии.
Вечером Белокурая Бестия, как ни в чем не бывало, весело и самоуверенно прокричал перед выстроившимися на аппель-плаце пленниками, что все бежавшие пойманы, понесли заслуженную кару и еще раз напомнил, что судьбой заключенных распоряжается не господь бог, а он, гауптштурмфюрер Эрих Шнейдер. Аппель-плац ответил ему глухой мертвой тишиной. Шнейдер не обманывал себя. Он знал, что означает эта тишина, - радость, торжество, прилив новых сил, жажду отмщения. Но придраться было не к чему: заключенные стояли в шеренгах, не шелохнувшись.
И комендант лагеря удалился, сопровождаемый солдатами с овчарками на поводу.
Ночью, когда Шнейдер, проклиная духоту, ворочался в своей постели под накрахмаленной, пахнущей лавандой простыней, а Башка лежал неподвижно на нарах, едва прикрыв глаза редкими ресницами, - в эту темную душную ночь трое вышли из своего убежища, в котором провели более трех суток. Они натянули поверх лагерной робы цивильную одежду, натерли измельченным в пыль табаком обувь и тронулись в путь. Колесник шел впереди, у него была карта, компас, фонарик, шагавший позади Ахмет нес небольшой запас хлеба. Слизи доверили только литровую бутылку с водой, коробочку с солью и пустой котелок.
Колесник вел товарищей быстро и уверенно, он знал, что на расстоянии двадцати километров от карьера он не встретит ни одной засады.
Так оно и было. Бахмутов не ошибся: тут уже беглецов не искали.
10. Сотня принимает нового вояку
Тарас шагал вслед за Богданом по правому, обрывистому берегу реки. Солнце еще не взошло, легкий ветерок стягивал туман с воды на широкий пойменный луг. Упругая торфянистая тропка пружинила под ногами, скрадывала звук шагов. Впереди, за заросшими сорняками полями, у самого леса показались несколько больших хат и длинный кирпичный сарай, крытый красной черепицей. Строения казались прочными, богатыми, но вид у хутора был какой-то запущенный, нежилой. Окна в нескольких хатах не имели рам или были заткнуты охапками соломы, а с крыши одной были сорваны почти все листы кровельного оцинкованного железа, и она щетинилась поломанными стропилами.
- Сотня! - сказал Богдан, кивнув головой на хутор. - Тут раньше осадники жили и еврей-арендатор.
Тарас невольно окинул оценивающим взглядом местность. Он не изучал военную тактику по книгам, но у него, как и у каждого партизана, было развито шестое чувство - почти звериное чутье опасности. Это чувство подсказало ему, что место для стоянки сотни выбрано крайне неудачно. Что и говорить, хаты на опушке леса, возле реки выглядели соблазнительно, но мало-мальски опытный партизанский командир не рискнул бы расположить в них свой отряд даже для кратковременного отдыха. С юга хутор прикрывала река и обширная болотистая пойма. Скрытый подход и внезапное нападение с этой стороны почти исключались, да и в случае опасности можно было быстро отойти в лесную чащу. Но то, что казалось преимуществом, могло оказаться западней. Стоит гитлеровцам зайти из леса, взять хутор в подкову, края которой упрутся в реку, сотня неизбежно окажется в ловушке - уходить некуда. Тарас живо представил себе, как будет развиваться неравный бой, увидел мысленным взором людей, тонущих в реке, рассыпавшихся по ровной, открытой пойме. Прекрасные мишени для пулеметчиков, все лягут там, на болотистом лугу. У хлопца даже мурашки пробежали по спине. "Ну и войско, ну и вояки, - подумал он, рассматривая хутор, в котором не было заметно какого-либо движения или других признаков жизни. - Устроились, как на курорте… Спят? Ей-богу, дрыхнут… А часовые? Мама родная, часовых не выставили!"
Тарас ошибся. Как оказалось, часовой был выставлен и находился на своем посту в состоянии полного бодрствования… Первым его заметил сотенный. Богдан вдруг предостерегающе поднял руку и остановился. Не понимая, в чем дело, Тарас затаил дыхание, готовый в любое мгновение прийти на помощь, распластаться на земле или броситься наутек. Слегка повернувшись к реке, вытянув шею, сотенный смотрел вниз. Тарас видел только его ухо и щеку, и по тому, как вдруг округлилась эта щека, понял, что сотенный наблюдает что-то смешное и не может сдержать улыбку.
Хлопец осторожно шагнул вперед и заглянул за кромку обрыва. Там, внизу, у самой воды, на крохотной песчаной косе стоял какой-то дядька в коротком рыжем кожушке и шапке, с подвернутыми выше колен штанинами на тонких, молочно-белых ногах. Он держал в руках длинное ореховое удилище и следил за поплавком, медленно кружившимся в тихой и, видимо, глубокой заводи. Несомненно, это был часовой. Его винтовка стояла, прислоненная к обрыву, рядом с покрытыми портянками сапогами.
Богдан молча передал спутнику карабин и бесшумно скользнул вниз. Через несколько секунд оружие ничего не подозревающего часового оказалось в его руках. Взяв винтовку наперевес, сотенный начал приближаться к дядьке. На его лице играла злорадная улыбка. Не трудно было представить, что произойдет, когда сотенный, уставив дуло в спину часового, грозно окликнет его.
Однако Богдан не смог выполнить свой замысел до конца, все обернулось по-иному. Виной был поплавок… Он вдруг наклонился, пошел в сторону, быстро погружаясь в воду. Так клюет короп… Дядька немедленно подсек, но леска натянулась как струна, гибкое удилище согнулось дугой, заскрипело.
- Г-г-ух! - вырвалось из груди рыбака. Это было восклицание радости и отчаяния.
- Держи! - азартно крикнул ему Богдан, догадавшийся, что взяла крупная рыба. - Не дергай! Води, води!
Сотенный бросился к рыбаку на помощь, но зацепился ногой за корягу и растянулся на мокром песке.
- Послабляй! Води! Води! - кричал он, торопливо поднимаясь - Не дергай! Води кругами, не давай рвануть. Да не тяни, холера, оборвет. Оборвет, говорю тебе. Води ее на кругах!
Но дядька, видимо, был опытный рыбак. Он уже забрел по колено в воду и при сильных рывках попускал удилище, стараясь ослабить напряжение лески. Рыба металась из стороны в сторону, тянула в глубь омута, леска порола толщу воды, кончик удилища клевал водную гладь, словно хотел напиться.
- Попускай, попускай, - суетился за спиной рыбака сотенный. - Дай ей нагуляться. Не дергай, кому говорю! Уйдет… Упустит, дурачина. Да не дергай, холера тебе в бок!
Дядька сопел, удерживая рыбу. Советы сотенного только мешали ему. При новом рывке он сильно подался корпусом вперед и чуть было не бултыхнулся в воду, но успел переставить ноги.
- Га-а-ах! - вскрикнул он, оказавшись в воде по пояс, и оглянулся.
Тарас впервые увидел его растерянное усатое лицо.
- Упустит… - окончательно решил Богдан и, отбросив винтовку, начал торопливо снимать сапоги.
Он разулся, снял брюки, полез в воду.
- Дай сюда! Слышишь? Не дергай, не тяни, шляк бы тебя трафил! Что, у тебя головы нет?
Последние слова сотенный произнес почти плачущим голосом. Он протянул руку, чтобы схватить подаваемое ему дядькой удилище, но тут рыба из глубины пошла вверх, к середине реки, и леска вытянулась почти в одну прямую линию с удилищем.
- Не давай! - отчаянно крикнул Богдан, хватаясь за конец удилища. - Что ты делаешь, остолоп? Не давай на прямую. Уйде…
Там, куда тянулась леска, вода вспучилась, пошла буруном. Тарас увидел желтоватое пятно, а затем на поверхности появилась толстая рыбья спина с черным растопыренным плавником. Рыба сильно ударила по воде хвостом, косо кувыркнулась; перерезанная зубчатым плавником леска взлетела вверх и тут же повисла, свернувшись нелепыми, бессильными кольцами.
Часовой и сотенный, вцепившиеся руками в удилище, застыли. Видимо, какое-то мгновение они оба не могли поверить, что добыча ушла и надеяться уже не на что.
Первым пришел в себя дядька.
- Короп… - сокрушенно сказал он - Здоровый!
Богдан злобно взглянул на него.
- Короп, короп… Раззява чертова! Кому говорил, не дергай, води па кругах! Так нет, тянет изо всех сил, точно баба пьяного мужа из корчмы.
- Леска тонкая, в три волоса, - оправдывался дядька. - А в нем три кила, не меньше. Разве такого удержишь…
- Рыбак из тебя, как из моего носа плуг. Тебе не коропов, а пескарей ловить. Не умеешь - не берись!
Сотенный еще раз огорченно посмотрел на расходившиеся по воде круги, ожесточенно плюнул под ноги и попал на лежавшую на песке винтовку часового. Тут-то желчь взыграла в нем. Он мгновенно приосанился и спросил начальственно строго:
- Друже Тополь, кто ты есть в настоящее время?
- Стрелец Тополь из сотни Богдана, друже сотенный, - с руками по швам вытянулся дядька.
- Я спрашиваю, зачем тебя сюда поставили?
Дядька сконфузился, раскрыл рот в глупой, виноватой ухмылке, переступил с ноги на ногу.
- Я спрашиваю - рыбу удить? - едва сдерживая ярость, сказал Богдан.
- Да где там… - окончательно смешался часовой и тоскливо посмотрел на поднятую сотенным винтовку. - Ведь вы же знаете…
- Друже Тополь, отвечай своему командиру, как полагается! - грозно наступал на него Богдан.
- Поскольку я часовой, нахожусь на посту… - забормотал дядька. - Есть лицо неприкосновенное…
- Ага! - притворно изумился сотенный. - Значит, ты часовой, находишься на посту, лицо неприкосновенное… А где твое оружие? - И загремел: - Где твое оружие, сукин ты сын?
Грозный командир и провинившийся подчиненный стояли друг против друга голоногие, мокрые по пояс. Картина была довольно комическая, но Богдан не замечал этого,
- Я спрашиваю: тебя с удочкой на пост поставили? Отвечай.
- Нет, с винтовкой.
- А где твоя винтовка? Знаешь, что за это полагается?
Дисциплинарное взыскание последовало незамедлительно. Сотенный отпустил часовому три щедрые затрещины, приговаривая:
- Вот тебе за винтовку! Вот тебе часовой на посту! Вот тебе лицо неприкосновенное! Получай и скажи спасибо за науку.
- Дякую! - поспешно сказал дядька, принимая от сотенного винтовку. Он, кажется, был рад, что отделался такими пустяками.
- Еще раз случится, - передам дело в эсбе. Там тебя научат…
Подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, бормоча под нос ругательства, Богдан начал натягивать кальсоны и штаны. Дядька суетился возле него, поддерживая командира под локоть, подставлял сапоги.
Тараса заинтересовал привязанный к колышку шнурок, уходивший в воду. Он то натягивался, то ослабевал. Кукан, рыба на кукане! Значит, часовой не зря провел с удочкой зорьку. Было бы предельной глупостью оставлять этому олуху его улов. Тарас вспомнил вкус ухи, и застарелый, недремлющий голод свел судорогой его желудок.
Дальнейшее произошло без единого слова. Как только сотенный поднялся к тропинке и злой, суровый зашагал не оглядываясь к хутору, Тарас в свою очередь скользнул вниз и предстал перед изумленным часовым. Ничего не говоря, он презрительно и требовательно показал пальцем на кукан. Дядька сразу понял этот величественный жест и тотчас же выполнил приказание. На кукане сидели два небольших карпа, серебристый лещ и штук шесть пестрых окуней. Не прошло и двух минут, как хлопец с тяжелой связкой трепыхавшейся рыбы за спиной догнал сотенного.
Появление сотенного и его спутника было замечено, когда они уже подходили к ближней хате. Из-за сарая вынырнули два человека и тотчас же пугливо скрылись. Затем навстречу Богдану, на ходу поправляя ремень с тяжелой кобурой и одергивая полы френча, выбежал встревоженный чубатый детина в мазепенке. Он остановился в трех шагах, щелкнул каблуками и поднес два пальца к козырьку.
- Друже сотенный, рапортует четовой Довбня. За время вашего отсутствия все вояки находились на своих местах. Никаких происшествий не случилось. Если не считать…
Четовой Довбня замялся, побагровел, шевельнул, точно рыба плавниками, кистями опущенных по швам рук.
- Что такое?
- Снова совет…
- У нас в сотне нет советов, друже четовой, - строго, наставительно оборвал его Богдан.
- Да приблуда этот, старшина…
- Что он?
- Так вы знаете, какой он пьяный. Опять за свое… Самогону где-то хватил, а теперь загнал пистолетом четырех стрельцов в хату и снова им политинформацию читает.
- Не могли связать?
- Его свяжешь, черта. Подойти нельзя!
Прибывшего сотенного окружали вояки с заспанными физиономиями, в помятой одежде. Тут были молодые хлопцы и усатые дядьки. Они останавливались на почтительном расстоянии и с подчеркнутой готовностью застывали, вытянувшись по стойке смирно.
- Где он? - глядя под ноги четового, спросил мрачный Богдан.
- В караульной хате.
- Холера! С одним не можете сладить…
Сотенный решительно зашагал к кирпичной хате. За ним молча тронулся четовой, вояки. Тарас выискал в толпе самого мордастого, безошибочно угадав в нем человека, причастного к кухне. Он сунул ему в руки связку рыбы и тоном, не терпящим возражений, распорядился:
- Уха для сотенного. На две персоны. Бегом!
Повторять приказание не пришлось.
Сотенный подходил к кирпичной хате. Тарас прибавил шагу, чтобы догнать его. Хлопцу нужно было показать воякам, что он, друг Карась, является приближенным их начальника и пользуется его особым покровительством. В любом случае, рассудил он, такое, пусть даже мнимое привилегированное положение, могло оказаться ему на руку.
Окна хаты были закрыты, но оттуда доносились раскаты надтреснутого голоса, как будто там надрывался, разучивая роль, актер-трагик.
Богдан остановился и, прислушиваясь, скорбно наклонил голову.
- Что вам Советская власть плохого сделала? - неслось из хаты. - Что?! Панов ваших, арендаторов всяких прогнала к чертовой матери? Прогнала! Раз! Землю вам помещичью дала? Дала! Два!! Школы вам украинские открыла? Открыла! Только учитесь, дураки… Три!! Церкви-костелы ваши закрыла? Ни одной! Молитесь согласно личному удовольствию. Четыре!! Что же вы этой родной властью недовольны?
Тарас улучил удобный момент и заглянул в окно. Он увидел высокого худого человека в заправленной в галифе нательной рубахе. Он стоял спиной к окну, с пистолетом в руке и, встряхивая головой с мокрыми, словно после купания черными волосами, кричал сгрудившимся в углу воякам:
- Кто вы есть такие? Вы есть несознательная крестьянская масса. Против кого вы воюете?
- Против германа… - подал голос один из вояк.
- Брехня! Брешешь!! Немца ты убил? Хоть одного! Ага! Вы банда! Контр-р-революция!!! Вы за коммунистами и советскими партизанами охотитесь.
- Так и вы же с нами, пан старшина…
- Молчать!! Разговорчики! Я - предатель! Я Родину предал, присяге изменил! Меня, старшину Сидоренко, заслуженная пуля ждет, и я ее приму. А вы? Вы в окружение попадали? Нет! Из плена бежали? Нет! Вам эсбе руки выламывала, расстреливала? Нет! Вы за свою межу боитесь. За межу вы готовы родного отца, брата лопатой убить. Еще раз говорю и напоминаю: советские войска наступают, подходят, бросайте банду, пока не поздно, идите домой к своим бабам…
Богдан резко поднял голову, оглянулся. Он был бледен.
- Разойтись! Друже Довбня, со мной! Друже Карась! Стать у окна, по моей команде: "Стреляй!" - бей прикладом по окну. Ясно?
- Ясно! - с запинкой ответил Тарас, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Неужели старшину убьют и он, Тарас, окажется причастным к этому убийству пьяного горемыки?
Сотенный решительно шагнул к крыльцу:
- Друже Богдан, вы же без оружия. Возьмите! - протянул ему свой пистолет четовой.
- Не надо! - отстранил его руку сотенный. - Голыми руками возьму. Поможешь связать!
При этих словах Тарасу стало легче дышать. Он притаился у окна. Теперь ему были видны плечо старшины и входная дверь. Вот дверь быстро открылась, и на пороге появился Богдан.
- Не подходи!! - вскидывая руку с пистолетом, рванулся к нему старшина. - Не подходи! Убью!!
Сотенный стоял молча, стиснув зубы, обжигая старшину взглядом своих бешеных серых глаз.
- Убью!!! - завопил старшина, отступая назад. - Думаешь, купил советского командира?! А дулю с маком не хочешь? Я плевал на тебя! На вашу зас… эсбе. Убью, гада! Не подходи!!
Худое смуглое лицо старшины было обращено к Тарасу в профиль. Оно выражало ненависть, душевную боль, отчаянную решимость обезумевшего пьяного человека.
Взгляд Богдана стал мягче. Тарасу показалось даже, что в глазах сотенного мелькнуло сострадание.
- Старшина, спрячь оружие, - сказал он спокойной властно.
- Не подходи! Убью! Клянусь!! - Старшина сделал еще один шаг назад и начал целиться. Рука его слегка дрожала, но вряд ли бы он промахнулся, если б нажал спусковой крючок.
Богдан, видимо, понимал, с чем шутит. Однако он расправил грудь и, не спуская глаз со старшины, решительно произнес:
- Стреляй!!
Тарас трахнул прикладом по раме. Старшина, словно ужаленный, повернулся к окну, взмахнул рукой. Пуля просвистела над головой Тараса, но, пригибаясь, он успел увидеть, как Богдан бросился под ноги старшине.
Когда хлопец вбежал в хату, старшине уже вязали заломленные за спину руки. Он вырывался, пинал вояк ногами, кусал губы, исступленно орал.
- Гады! Петлюровцы! Сволочи! Не возьмешь! Ненавижу!