За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович 15 стр.


Пулчинский, сменивший в эту ночь сутану на охотничью куртку, крест на автомат, молился жарко и иступленно. Он знал, что по его приказу прольется много крови. Но ксендз молился не за души тех, кто станет жертвами его яростной жажды мести. Украинцев он ненавидел какой-то особой брезгливой ненавистью. Для него это были не люди, а что-то мерзкое, отвратительное, - дикие, кровожадные кабаны. Они снова учуяли удобный момент и вонзили свои клыки в ослабевшее тело благородной польской нации. Их нужно безжалостно уничтожать. Пулчинский молился за своих, за тех, кто с оружием стоял за его спиной, он просил пана бога благословить их на подвиг и даровать победу.

Огнем и мечом, огнем и мечом… Жестокость нравов средневековья, предрассудки - религиозные, сословные, национальные. Не раз полыхал огонь на этой земле, не раз лилась кровь забывших свое родство славянских братьев. И вот к старым, ушедшим в предания обидам, прибавились новые. Кто же в равно тяжелую для поляков и украинцев годину выхватил из полуистлевших ножен зазубренную саблю древней вражды? Ксендз Пулчинский ответил бы не задумываясь - украинцы. Петр Карабаш также не затруднился бы с ответом - поляки. Националисты похожи друг на друга, как две капли воды. Петра Карабаша, Казимира Пулчинского по праву можно было назвать родными братьями любого, самого ненасытного гитлеровского людоеда, хотя никто из них, тем более гитлеровец, не признал бы такого родства и, возможно, даже не догадывался о нем. Но в действительности это было так - все националисты, как бы они себя ни именовали, слеплены из одного теста. Они братья по духу.

Наконец жаркая молитва была закончена. Пулчинский поднялся, повесил на грудь автомат. Тотчас же к нему приблизился поручик.

- Пан ксендз, люди готовы.

- Хорошо.

- Тех, кто имеет зажигалки, я поставил вперед. Кристина говорит, что тут впереди есть скошенная рожь. Я думаю, следует захватить снопы. Так загорится быстрее…

- Хорошо, пан поручик. Пошли.

Отряд бесшумно двинулся вперед. По дороге на скошенном поле набрали снопов.

Хутор выступил навстречу загадочными купами деревьев, сараев, хат. Темень, тишина теплой летней ночи.

- Вот клуня и хата Калины, - прошептала женщина. - Прямо перед вами.

- Иди, Кристина, ты свое сделала…

Отряд остановился. В темноте, там, куда ушла женщина, тявкнула было собака, но, узнав своего, начала радостно повизгивать. Собаки в других дворах отозвались урчанием, ленивым лаем, какой-то пес забегал, звеня кольцом на протянутой проволоке.

- Холера… - досадливо произнес помощник поручика.

- Пустяки, пане капрал, - успокоил его поручик. - Действовать будем стремительно. По два человека из каждой группы вышлем вперед - снять часовых. Я со своей группой пойду ко двору со стороны хаты, вы, пане капрал, со стороны клуни. Обложить снопами и поджечь. Стрелять из укрытий. Не выпустить ни одного живого.

- Приказано, - козырнул капрал.

- Пане ксендз, может быть, вы… - нерешительно сказал поручик. - Стоит ли так рисковать? Я оставлю вам охрану.

Пулчинский обиделся: этот офицерик из АК мнит себя бог знает каким храбрецом и желал бы в последний момент отстранить его, чтобы присвоить себе лавры победы. Но что сделал бы этот "военный гений" без ксендза? Кто пошел бы за ним?

- Мне не нужна охрана, пан Садковский. Я должен быть там, где будут мои люди.

- В таком случае прошу пана ксендза быть осторожнее… - недовольно буркнул поручик.

Поручик Садковский думал не только о лаврах. Он получил недвусмысленный приказ: сжечь хутор Рутки дотла, перебить не только вооруженных бандеровцев, но и всех жителей от мала до велика. Очевидно, по этому поводу у командования АК имелись какие-то соображения высокой политики… Что касается ксендза Пулчинского, то он был неисправимом идеалистом и поставил условием - женщин и детей не трогать, лишнего не жечь. Поручик Садковский опасался, что ксендз может помешать ему полностью выполнить секретный приказ. Впрочем, когда люди войдут в боевой азарт, обезумеют, остановить их будет трудно не только ксендзу, но и самому пану богу.

Не прошло и пяти минут, как тишина взорвалась выстрелами, отчаянным собачьим лаем. Во тьме, словно огромный зловещий ночной цветок, распустил свои светящиеся трепетные лепестки огонь.

Внезапное нападение удалось. Спящие часовые так и не проснулись, их уничтожили бесшумно. Тотчас же запылали приставленные к клуне и хате снопы. Пулчинский присел за колодезный сруб, вскинул автомат, целясь на окна. Поручик опередил его, и две автоматные очереди слились в одну. Послышался звон разбитых стекол, женский вскрик, выстрелы. Собаки надрывались испуганным лаем. Однако хата и клуня молчали. Казалось, там не было людей. "Кристина ошиблась, бандеровцы ночуют в другой хате или узнали о готовящемся нападении и ушли из хутора", - пронеслось в голове ксендза. Он почувствовал внезапную слабость и едва не выпустил из рук автомат. Видимо, мысль о возможной ошибке возникла и у других. Выстрелы слышались реже и вдруг прекратились.

К колодцу подполз поручик, спросил растерянно:

- Что бы могло случиться, пан ксендз?

Тут дверь хаты раскрылась, и из сенец выбежала молодая простоволосая женщина в одной рубахе с ребенком на руках.

- Рятуйте, лю…

Справа от Пулчинского кто-то дублетом выстрелил из охотничьего ружья, и женщина свалилась посреди двора, прикрывая руками и головой ребенка.

"Ошибка… Что мы делаем?" - с ужасом подумал ксендз. Он готов был подняться, закричать, остановить своих людей, но в это время из хаты, стреляя на бегу, выскочили два босых, наполовину одетых хлопца со всклокоченными чубами.

Их чуть было не прозевали. Одного пуля настигла у ворот, другой успел выбежать на улицу, но его перехватили, уложили выстрелом в упор.

Из хаты начали отстреливаться.

- Смотреть в оба, панове! - закричал поручик. - Держать на прицеле двери и окна!

Поручик пригнулся, подскочил вплотную к хате и бросил в окно гранату. Отпрянув в сторону и прижавшись спиной к стене, он выждал, пока граната взорвется, и лишь тогда отбежал назад, в укрытие.

Из хаты попытались вырваться еще несколько человек. Меткие выстрелы мгновенно сразили их.

А занявшаяся со всех сторон клуня все еще молчала. Видать, хорошо выпили хлопцы, если спали таким крепким, непробудным сном.

Вдруг две больших створки дверей распахнулись и из глубины клуни ударил пулемет. Однако нападающие давно ждали этого момента. Прозвучал нестройный залп, пулемет сразу же замолк, но из клуни с криком "слава" выскочило человек десять. У одного на плечах горела одежда.

- Гур-р-ра!! - закричал поручик.

Пулчинский снова нажал спусковой крючок. Треск автоматных очередей слился с грохотом одиночных выстрелов. Освещенные, ослепленные пламенем, пьяные бандеровцы были хорошими мишенями для поляков. Два или три из них сразу же закувыркались на земле, другие падали, тут же вскакивали, пытались бежать, падали снова, ползли. Поляки расстреливали, добивали их из укрытий.

Лицо Пулчинского заливал пот. Перезаряжая автомат, он прикоснулся к стволу и тут же одернул руку - ствол автомата раскалился. Это слегка отрезвило Пулчинского. Он взглянул на розоватое пятно посреди двора, все время тревожившее его, притягивавшее его взгляд. Женщина лежала неподвижно, но ребенок был жив. Раскрыв в беззвучном плаче рот, он сучил голыми ножками и теребил окровавленный рукав сорочки матери. Пулчинский содрогнулся. Перед его глазами на мгновение предстала другая картина: младенец с такими же голыми пухлыми ножками, сидящий на руках счастливой матери божьей.

- О господи… - прошептал Пулчинский, закрывая лицо руками.

Что было дальше, Пулчинский хорошо не помнил. Он пытался остановить, уговорить кого-то, но его слов точно не слышали. Пылающий хутор превратился в ад, и все было багрово-красным, как в аду, - земля, деревья, небо. Люди метались среди огня в красной одежде, с красными лицами, с красными ружьями. Выстрелы заглушали вопли, детский плач, звон разбитого стекла. Поручик Садковский несколько раз кричал "гура". На улице в розовой пыли лежала женщина в багряно-черном платье. Это была Кристина, выбежавшая из своей горящей клуни. Чья-то выпущенная сгоряча пуля не пощадила и ее, верную католичку… И над всем этим, в вихрях поднимавшихся к небу искр пожарища, сияла безмятежно величавой улыбкой непорочная дева, державшая на окровавленных коленях голоногого младенца…

Наконец они вырвались из этого пекла, оставив за собой догорающий хутор. Ночная тьма казалась спасительной. Шли быстро, задыхаясь, подставляя разгоряченные лица свежему ветру. Позади Пулчинского слышались возбужденно радостные, хвастливые восклицания. Все были довольны - нападение удалось, они одержали победу, на месте хутора Рутки останутся только кучки дымящейся золы. Никто не сожалел о содеянном, никто не шептал слова молитвы. С богом дело было улажено заранее - бить украинцев их привел сам пан ксендз…

…Рано утром хромой служка Тадеуш, пришедший произвести уборку в костеле, заметил, что дверь в костел приоткрыта. Удивленный этим - ключи хранились только у него и у ксендза, - Тадеуш перекрестился, заглянул вовнутрь. Рассеянный свет падал из стрельчатых окон вниз. В конце прохода между скамьями лежал ничком, головой к алтарю, распластав на полу руки, какой-то человек в куртке. Почуяв недоброе, костельный служка подошел ближе и увидел брошенный на полу автомат. Тадеуш снова перекрестился и притронулся к лежащему, желая удостовериться, жив тот или мертв. Человек в охотничьей куртке медленно поднял голову, и служка увидел залитое слезами лицо своего ксендза.

- О Езус, матка божья! - засуетился перепуганный старик. - Пан отче, вам плохо? Воды? Сейчас!..

- Не надо, пан Тадеуш, - едва слышно произнес Пулчинский. - Я сам….. Уйди. Бог простит мне эту кровь.

12. Эксперт по восточным вопросам

На этот раз начальник гестапо проявил подчеркнутую лояльность к советнику Хауссеру. Он довольно любезно поздоровался с Головастиком, пригласил присесть к столу и подал подготовленную к отправке сводку, являвшуюся кратким обзором событий, происшедших за две недели на подведомственной ему территории.

Хауссер снял фуражку, вытер чистеньким, аккуратно сложенным платком свою роскошную лысину и, придвинув стул к висевшей на стене карте, углубился в изучение секретного документа. Шестнадцать диверсий на железных дорогах… Одна крупная - пущен под откос шедший на фронт состав с танками и цистернами горючего. Штурмбаннфюрер высказывает в примечании предположение, что все диверсии на железной дороге - дело рук советских партизан, проникающих небольшими, хорошо подготовленными и снаряженными группами из северных лесистых и болотистых районов на юг в полосу лесостепи. Хауссер сверился по карте и пришел к убеждению, что начальник гестапо абсолютно прав. Однако ему бросилось в глаза, что на этот раз несколько диверсионных партизанских групп действовали на огромном удалении от своих баз. Двести - двести пятьдесят километров! Очевидно, в этих краях имеются их сообщники из местного населения. Об этом штурмбаннфюрер умалчивает… Это в его интересах.

Похищение оружия и боеприпасов на станции Здолбуново. Солидно: винтовок шесть ящиков, пятьдесят ящиков с патронами и гранатами, три ручных пулемета. Сработано чисто, без жертв с немецкой стороны… Начальник гестапо не решается утверждать, кто именно совершил грабеж, но склоняется к мысли, что это сделали оуновцы. Пожалуй, и в этом пункте он прав…

Восемь нападений на продовольственные обозы, везшие на железнодорожные станции собранный у крестьян контингент. Захвачено 180 тонн зерна, 76 голов крупного рогатого скота. Убито и пропало без вести четыре офицера, девятнадцать немецких солдат. По данным, которыми располагает штурмбаннфюрер, в трех нападениях участвовали советские партизаны, остальные совершили оуновцы. Возможно, вполне возможно…

За истекшие две недели обострилась вражда между украинцами и поляками. Действуют вооруженные отряды УПА и АК. Преимущественно ночные нападения, сопровождающиеся особо жестокими зверствами. Пять сел и одиннадцать хуторов сожжены дотла, население уничтожено почти полностью. Прекрасная, замечательная новость! Советник едва удержался, чтобы не потереть от удовольствия руки.

В конце сводки самое важное: два агента доносят, что в районе Радзивиллова между представителем командования группы венгерских войск и специальными уполномоченными ОУН происходят секретные переговоры об обмене оружия на продовольствие. В принципе договорились, идет торг о цене. Венгры запросили многовато - полтонны зерна, тридцать килограммов мяса в живом весе, пять килограммов свиного сала или смальца. Итак, имеются первые реальные результаты плана, предложенного каким-то неприметным советником Хауссером: венгры не будут клянчить продовольствие у немецкого военного интендантства, бандеровцы получат оружие и смогут активнее выступать против советских партизан. Однако какой отличной агентурой среди оуновцев располагает начальник гестапо! Он, Хауссер, знал о предстоящих переговорах между венграми и бандеровцами, но о том, что переговоры уже начались, его агенты еще не успели ему сообщить.

Герц исподтишка наблюдал за Хауссером, однако не мог догадаться, какое впечатление произвела сводка на Головастика, - двояковыпуклые линзы своим блеском скрывали глаза советника, круглое лицо с толстыми губами было застывшим, как карнавальная маска.

- Спасибо, господин штурмбаннфюрер, - сказал Хауссер, возвращая сводку.

- Ваши комментарии, господин советник?

- Сводка содержит ценную и, полагаю, объективную информацию, - бесстрастным голосом произнес Хауссер. - Правда, на вашем месте, я бы изъял из нее последнее сообщение и отправил бы его отдельно, как специальное секретное донесение особой государственной важности. Но это в вашей компетенции…

Герц задумался на секунду и в знак согласия наклонил голову.

- Да, пожалуй, вы правы. Спасибо, господин советник. Может, мы с вами выпьем по рюмке коньяку и чашке кофе?

Хауссер вяло улыбнулся.

- Благодарю вас, но я не пью на ночь кофе. К сожалению… Сердце дает о себе знать.

Больное сердце было только предлогом. В другое время советник, пожалуй, охотно согласился бы посидеть с начальником гестапо за чашкой кофе, однако сегодня в его портфеле находилась добыча особого рода, и ему не терпелось поскорее рассмотреть хорошенько новое приобретение.

Штурмбаннфюрер понял отказ Хауссера иначе - Головастик важничает, хочет подчеркнуть, что между ними могут быть только сугубо официальные отношения. Ну, и черт с ним, пусть важничает! Во всяком случае разграбленное оружие теперь на совести советника. На этот счет получено указание…

- Господин советник, а как вы расцениваете тот факт, что нападения на продовольственные обозы увеличились за последнее время почти вдвое?

Хауссер уже надел фуражку и собирался уходить. Он наклонил голову, решая, стоит ли ему отвечать на этот вопрос или можно отделаться каким-нибудь туманным замечанием. Решил, что все же не нужно портить отношений с начальником гестапо.

- А вы не находите никакой связи между этим фактом и переговорами венгров с оуновцами?

Герц сперва удивился, затем наморщил лоб, пытаясь сообразить, на что намекает советник, и наконец признался:

- Нет, не нахожу. И вообще действия наших союзников-венгров… Если это сделано без ведома немецкого командования, представляю, как им влетит.

Блестящие стекла очков, как глаза какого-то механического человека, уставились на начальника гестапо. Стекла, естественно, не выражали ничего, но все же штурмбаннфюреру показалось, что Хауссер смотрит на него с сожалением, и начальнику гестапо стало не по себе от этого пристального, мертвого взгляда.

- Господин штурмбаннфюрер, вы, надеюсь, согласитесь со мной, - вздохнул Хауссер. - Нам нужно выкачивать у местных крестьян продовольствие. Не так ли? Но крестьяне не любят, когда их грабят. Мягко говоря, это их раздражает. Чтобы завоевать симпатию своих земляков, бандеровцы отбивают у нас награбленное. Я полагаю, что для нас было бы лучше и спокойнее, если бы бандеровцы вместо того, чтобы нападать на обозы и убивать немецких солдат из охраны, сами занялись сбором продовольствия, доставляли его нашим союзникам под своей охраной. Не правда ли? Доброй ночи, господин штурмбаннфюрер! Хайль Гитлер!

Хауссер жил в небольшой комнате, отведенной ему в доме, где поселились чиновники невысокого ранга и украинцы, сотрудничавшие с немцами. Переступив порог своей кельи, советник торопливо разулся, сунул ноги в комнатные туфли и сразу же почувствовал себя другим человеком. К черту политику, войну, тупицу штурмбаннфюрера, скорее к столу, скорее к любимому занятию, помогающему хотя бы на время забыть все на свете.

На второй или третий день после нападения Германии на Советский Союз в гитлеровских войсках был объявлен специальный приказ фюрера - офицерам и солдатам разрешалось отправлять из России на родину посылки. Гитлер давал понять своим воякам - не стесняйтесь, грабьте, война для вас не только увлекательное приключение, опасный, щекочущий нервы спорт, но и источник личного обогащения. Военная почта работала с предельной нагрузкой, посылки текли в Германию рекой. Мамаши и жены "доблестных воинов фюрера" ахали, открывая полученные ящики: смалец и мед, портативные патефоны с набором пластинок и отрезы сукна, шелковые платья и меха. Некоторые посылки были с сюрпризом - в банке с топленым маслом или смальцем вдруг обнаруживали золото: обручальные кольца, броши, чайные ложечки или даже зубные коронки… Какому-то гитлеровцу повезло больше других.

Фрау Хауссер получала от сына посылки регулярно, но ящики, которые вручали ей на почте, были очень легкими. Старуха находила в них баночку меда, варенья или кусок отличного свиного сала, остальное место в посылке занимали пронумерованные пакеты с надписью на плотной, провощенной бумаге: "Подготовлено к хранению". Советник Хауссер охотился в России за тем, что в глазах многих других не представляло никакой ценности. Он разыскивал картины, старинные иконы и коллекции почтовых марок. Правда, найти стоящую картину или икону было делом очень трудным и даже опасным: ненасытный Геринг сразу же вполне официально наложил лапу на те художественные ценности и музейные редкости, которые большевики не успели вывезти на Восток. Однако аппетит прожорливого и всевластного рейхсминистра не распространялся на филателию. В этой области Хауссеру предоставлялась полная свобода действий, и он не терял времени даром - сотни ценнейших коллекций были отправлены домой под видом продовольственных посылок.

Назад Дальше