Вот так следует разговаривать с Богданом. Какого ему черта надо?
Сотенный не ожидал такого отпора. Карась предстал перед ним еще в одном качестве - бесстрашии и достоинстве. Богдан едва выдержал взгляд хлопца, с сожалением покачал головой.
- Ну ты… Доиграешься! Я ведь по-хорошему спрашиваю.
- Так что я должен отвечать? - продолжал наступать Тарас. - Сказать, что специально послан к вам советским командованием за шкурой четового Довбни? Пожалуйста! Между прочим, напутал Могила: не на портянки используют дикие чеченцы кожу, снятую с сознательных украинцев, а парашюты шьют из нее вместо шелка. Крепкие парашюты получаются…
- Не кричи, - покосился на дверь Богдан. - Я в это не верю. Пропаганда…
- Хорошо хоть это понял!
Богдан вздохнул, поправил фитилек в каганце, взялся за свою чашку.
- Не пей больше. Хватит! - попросил Тарас. - Не надо, Богдан, ты и так пьян.
Богдан не послушался, выпил, тряхнул головой.
- За что я полюбил тебя, Карась, скажи? Как будто ты брат мой. Слово чести!
- Мы - братья, украинцы.
- Развесели меня, друже. Сердце болит. Давай запоем?
- Не надо, Богдан. Услышат… Лучше я стихи прочитаю.
- Давай! Шевченко?
- Можно. Но сперва…
Тарас закрыл на секунду глаза, припоминая первые строки, и начал торжественно, печально, радуясь каждому слову:
Я бачив дивний сон. Немов передо мною
Безмірна та пуста і дика площина,
І я, прикований ланцем залізним, стою
Під височенною гранітною скалою,
А далі тисячі таких самих, як я.
Давно не читал вот так вслух любимые стихи Тарас. Все беды отошли в сторону, он испытывал счастье. Чудесные слова, казалось, сами рвались из его груди, и перед глазами появились живые символические картины - обнаженные по пояс люди бьют кирками и молотами в гранитную скалу, прокладывая себе и другим путь в будущее.
Богдан слушал восхищенно, приоткрыв рот, и на его лице появлялась радостно-глуповатая улыбка.
Дал волю себе Тарас. За "Каменярами" Франко пошли "Думи мої, думи" Шевченко, стихи Леси Украинки, Сосюры, Тычины. И когда в заключение прочел "Заповіт", то увидел, что по щекам Богдана текут слезы.
Сотенный подошел к Тарасу, схватил руками его голову, сжал ее в ладонях.
- Ну и голова у тебя, друже, ну и память, - сказал он и неожиданно добавил: - Что мне с тобой делать, не придумаю…
- Давайте вместе думать.
Богдан тряхнул головой, опустил руки, в глазах его появилась враждебность.
- Нельзя нам вместе, - сказал он со вздохом. - И ты пропадешь, и я пропаду. Знаешь, Карась, кажется, отпущу я тебя. Иди к чертовой матери на все четыре стороны. Так будет лучше. От греха подальше. Ты сам понимаешь…
Теперь все было ясно. Да, они были друзьями и врагами. Они как бы стояли на острой грани между враждой и дружбой, и каждый знал, что долго удержаться на этой грани нельзя; обязательно свалишься на какую-нибудь сторону.
- Если без шуток, - могу пойти, - тихо сказал Тарас. - Когда прикажешь?
- Не спеши, успеешь, - тихо ответил Богдан и закрыл глаза. - Мне еще поговорить с тобой надо. Выскажешься на прощание.
- Это я могу, - усмехнулся Тарас. - Насчет главного врага? Это можно.
Богдан стоял с закрытыми глазами, кусал губы. Пошатнулся, взглянул на Тараса осуждающе.
- Дурак ты, Карась. Смотрю на тебя и удивляюсь… Ты знаешь, с чем играешься? Мне стоит слово сказать - и нет тебя. Был Карась и нет его.
- Почему, я все понимаю… - согласился Тарас. - Что хитрого для такой щуки карася слопать.
Пьяная муть ушла из глаз Богдана. В них отразилось удивление, злое любопытство:
- Не боишься, дразнишь? Отчаянный!
- Не в храбрости дело. Я верю, что ты человек, Богдан, хороший, честный, смелый человек. А хорошего человека мне бояться нечего.
- Хитришь, казаче. Испугался все-таки… На добрые чувства бьешь?
- Тю на тебя, Богдан. Ведь мы же с тобой в открытую.
- Хитришь, хитришь.
- Опять! У тебя все козыри, а у меня один - правда. Это ты боишься. Не меня - правды.
- Брешешь, я правды не боюсь. Я ничего не боюсь. Видел, как я германа разделал?
- А чем кончится? Что Могила говорил?
- Плевал я на Могилу. Пока жив - бил германа и буду бить.
- Ой Богдан, не в ту ты компанию попал…
- Договаривай, раз в открытую пошло, - кивнул головой Богдан. - Какую компанию ты мне присоветуешь?
- Ту, которая знает, кто настоящий враг Украины.
- Договаривай…
- По-моему, и так ясно.
- Ясно, - согласился сотенный и усмехнулся одним углом рта. - Ты меня к советам-партизанам приглашаешь. Спасибо. - Посмотрел осоловелыми глазами на Карася и медленно поднес к самому носу хлопца сложенный в кукиш кулак. - Вот. Видел? Сейчас так трахну!
- Бей… - пожал плечами Тарас. - Мне не привыкать. Меня немцы не таким кулаком угощали - прикладами.
- Холера, а не хлопец! - засмеялся Богдан, опуская кулак. - Не бойся, волоса с твоей головы не упадет. Слово чести! Мы - побратимы. Побратима я не предам. Ты Олю спас, а я, дурак, ее погубил.
- Не ты, - с внезапной злостью воскликнул Тарас. - Как ты не понимаешь, Богдан? Фашисты ее погубили, твою сестру. И не ее одну, - тысячи, сотни тысяч украинцев погубили они. И весь наш народ хотели погубить.
- Это я знаю… - Богдан как бы обмяк. - У них такая политика. Немцы только себя любят. - Подумал и сказал печально: - А к советам я не пойду. Ясно? И не заикайся, а то буду бить. Слово чести!
Сотенный вздрогнул, провел рукой по лицу, удивленно замигал глазами. Водка, наконец-то, разобрала его как следует. Тарас решил, что пора уходить. На этот раз было сказано достаточно. Пусть Богдан проспится, подумает.
Расстались по-дружески. Богдан долго тряс руку Тараса, хлопал его по плечу, смеялся и повторял:
- А помнишь, как мы того германа-ефрейтора? А? Как сноп, выскочил из вагона! Я люблю тебя, Карась, ты веселый. Только ты подлец и дурак. Шляк бы тебя трафил, холеру. Ясно? И чтоб никому ни слова. Слышишь? То все байка…
Наконец он схватил Тараса за уши, притянул его голову к себе и чмокнул мокрыми губами в щеку.
Это был последний разговор Тараса с лихим сотенным. Через два дня сотню принял Довбня. Богдан исчез, ни с кем не попрощавшись.
За ним пришли ночью.
19. Среди бела дня
Ева Фильк, помощница советника Хауссера, была легализована. Она получила маленькую комнату в том же доме, где жил советник, продовольственные карточки, пропуск для хождения по городу в ночное время Воспользоваться этим пропуском Оксане еще не пришлось, но днем она появлялась на улицах города довольно часто. Офицеры и солдаты заглядывались на красивую, стройную девушку, деловито шагавшую рядом с низеньким цивильным чиновником в очках. Ровный, уверенный шаг умеющей маршировать молодой немки, голова гордо поднята, правая рука сунута в карман жакета… И никаких взглядов по сторонам.
Зачем потребовался союзникам эксперт по восточным вопросам? Какие новые идеи зреют в голове загадочною и опасного мастера провокации? Ответ на первый вопрос должны были дать радиограммы, но только в том случае, если их удастся расшифровать… Чем занимается советник сейчас, какую очередную провокацию он готовит - это Оксана должна была узнать сама.
Нужно было спешить, времени могло оказаться мало. Первый день ничего не дал. Все осторожные попытки Оксаны выведать что-либо ни к чему не привели. Хауссер даже близко не подпускал "помощницу" к своей тайне. Он согласился, что должна быть создана видимость, будто Ева Фильк занимается чем-то серьезным, усиленно помогает ему. Оксане было предложено читать оккупационные газеты, издающиеся на украинском и польском языках, и делать выписки. "Что именно выписывать?" - спросила Оксана. "Не имеет значения, - пожал плечами советник. - Выписывайте все, что вас заинтересует. Ведь это для проформы". То оружие, каким хотела воспользоваться Оксана, Хауссер старался обратить против нее же. Он, видимо, желал составить более точное представление об ее уме, осведомленности, интересах. По выпискам это было бы нетрудно сделать. Есть мудрая пословица - покажи мне твои книги, и я скажу, кто ты…
Оксана охотно согласилась читать газеты и делать выписки, но тут же высказала сомнение, сможет ли служить такая работа достаточной маскировкой. Если она будет сидеть в комнате, может создаться впечатление, что Хауссер прячет ее, боится показать людям. Неизбежно возникнут кривотолки и подозрения. Гораздо выгоднее показать, что она активно помогает советнику, выполняет хотя бы какую-нибудь черновую работу. К тому же - она не может объяснить советнику причин - ей необходимо почаще появляться на улицах в самых различных местах города. Но это не должны быть бесцельные прогулки. "Ваша помощница, - убеждала Оксана советника, - должна выглядеть как серьезный, деловой человек, сознающий свою ответственность, торопящийся выполнить каждое поручение шефа". Доводы были убедительными, и Хауссер согласился, хотя и с явной неохотой.
Советник решил, что Ева может посещать различные цивильные учреждения, брать там для него всевозможные справки, не носящие секретного характера.
В первый же день они успели (Оксана настояла, чтобы Хауссер пошел вместе с ней) побывать на бирже труда. Советник представил начальнику биржи свою "помощницу" и сказал, что в ее функции входит изучение настроений будущих рабочих Германии и вопросы психологической обработки. Оксана поняла, что здесь, на бирже труда, она вряд ли узнает что-либо новое о Хауссере, но ничем не выдала своего разочарования. Ее внимание привлек красочный плакат, висевший на стене. На фоне прекрасно возделанных полей, ферм с племенным скотом и прячущимся в долине прелестным поселком с островерхими черепичными крышами стояли румянощекие веселые юноша и девушка в вышитых сорочках. Они прямо-таки едва сдерживали свой восторг. Надпись раскрывала причину их необыкновенной радости - "Мы увидим Германию!"
Оксана похвалила плакат. Особенно ей понравилась надпись.
- Тут что-то есть от туризма, а романтика путешествий всегда увлекает молодежь, - глубокомысленно заметила "помощница" советника.
На этом можно было и закончить первый визит, но в разговор вмешался заместитель начальника биржи пап Герасимчук. Это был прилизанный юркий человек с лицом, похожим на мордочку побывавшей у парикмахера крысы… Пан Герасимчук - ему, видимо, не терпелось выслужиться, показать полезность своей персоны - попросил ознакомиться с текстом заготовленного им послания анонимного духовного пастыря к украинским хлопцам и девчатам, отправляющимся на работы в Германию. Обращение называлось "В трудную минуту уповай на бога". По мнению Герасимчука, послание следовало отпечатать на полосках розовой бумаги в большом количестве, чтобы каждый уезжающий в Германию мог хранить эту памятку о родине возле сердца.
Хауссер, недовольно хмурясь, взял листки у Герасимчука. Он держал их перед собой так, чтобы могла читать и его "помощница". Уже первые строки убедили Оксану, что послание написано рукой опытного иезуита. Ничего похожего на висевший на стене дурацкий плакат, который вряд ли мог кого-либо соблазнить или обмануть. Духовный пастырь знал дорогу к сердцам - никакой радости, никакого ликования по поводу "Мы увидим Германию!" Нет, в каждом слове елейное сочувствие и даже скорбь. "Дети мои! Вы оторваны от своих близких и дорогих, покинули родные, милые Вашему сердцу места, едете в чужой, неизведанный край. Что ждет Вас там, на чужбине? Труд и труд, может быть, нелегкий. Он покажется Вам вдвое тяжелее, потому что Вы будете среди чужих людей, язык которых многие из Вас не знают. Верю, будут трудные минуты у Вас, не один раз Ваши сердца сожмутся от тоски по дому, и слезы потекут ручьями от незаслуженной обиды. Не теряйте веры, уповайте на господа, молитесь, молитва ободрит и успокоит Вас. Ничего легкого в жизни нет. Будьте терпеливы и послушны. Покажите тем людям, среди которых Вы будете жить, что украинцы не боятся труда, даже самого черного, и Вы заставите Ваших хозяев и начальников относиться к Вам, трудолюбивым украинцам, по-иному. Только честным трудом, образцовым поведением, преданностью к своей религии Вы можете вызвать уважение, любовь не только к себе лично, но и ко всей украинской нации".
Духовный пастырь догадывался о возможных конфликтах и на религиозной почве. Он все предусмотрел, давал советы, как следует поступать в таких случаях. Возможно, например, какой-либо религиозный праздник будет объявлен немцами рабочим днем. Что делать хлопцам и девчатам в таком случае - возмущаться, бунтовать? Ни в коем случае! "Уважайте чужие обычаи. Пусть горько будет надевать грязную рабочую одежду в праздник, встретьте его достойно, послушанием и горячими молитвами к богу. В праве на молитву Вам никто не осмелится отказать".
Оксана не стала читать дальше. У нее было такое ощущение, будто ее кормят прокисшим повидлом на сахарине. Каждое слово анонимного духовного пастыря было липко, лживо и источало яд: "Не ропщите на своих хозяев, сколь бы жестоки и несправедливы они ни были, работайте не покладая рук и утешайте себя молитвой - "в праве на молитву Вам никто не посмеет отказать"…
- Возьмите, Ева, - сказал Хауссер, передавая листки Оксане. - Благодарю, пан Герасимчук. Ваша идея заслуживает внимания. Весь вопрос в бумаге.
- Можно не на розовой, - суетливо кланялся сияющий Герасимчук. - На обыкновенной. Важно, чтобы каждый смог получить. Очень важно! Наши люди привержены к религии. Слова духовного пастыря повлияют на них больше, чем приказ или, скажем… наказание. Пожалуйста, господин советник.
Напрасно старался Герасимчук, по реакции Хауссера Оксана поняла, что его сочинение не будет вручаться невольникам - нет бумаги. Значит, инициативу этого холуя можно одобрить. И когда вышли из биржи, девушка сказала:
- Кто бы мог подумать. У этого Герасимчука такая пошлая физиономия, а смотрите - литератор.
- Никакой он не литератор, - буркнул Хауссер. - Пройдоха.
- Но ведь написано, я бы сказала, не без таланта.
- Еще бы! Этот жулик подсунул нам слегка сокращенное и обработанное сочинение униатского митрополита Андрея Шептицкого.
- Вот как! - искренне удивилась девушка. - Но что нам мешает поставить подпись митрополита? Это было бы внушительно.
- Нельзя. Митрополит Шептицкий - глава униатской, греко-католической церкви. Его влияние распространяется на население Галичины. На территории Волыни, принадлежавшей прежде России, живут в основном православные.
- Можно без подписи. В конце концов для вас не имеет значения, кто автор - митрополит или этот Герасимчук.
- У нас нет бумаги на всякие безделушки, - сумрачно ответил Хауссер. - Скоро все газеты придется печатать на серой оберточной.
- Очень жаль. Я полагаю, Герасимчук прав, - такие горячие слова духовного пастыря многие религиозные молодые люди носили бы возле сердца. Неплохая психологическая обработка…
- Не очень-то! - возразил советник. - Послание Шептицкого было отпечатано во Львове на отличной розовой бумаге. Вы знаете, как поступили с ним эти грязные свиньи? Они подтирали им в дороге задницы. Простите… Полотно дороги было усеяно розовыми бумажками.
- Думаю, вы преувеличиваете, - улыбнулась Оксана. - Это могли делать только хулиганы. Я убеждена, что послание, написанное столь сердечно и искусно, сыграло бы роль, принесло бы пользу, склонило бы многих к покорности и послушанию.
- Вы могли бы быть хорошей помощницей, Ева, - усмехнулся Хауссер. - Вы быстро схватываете и разбираетесь в психологии.
- Именно поэтому я и предложила вам свои услуги…
Оксана шла рядом с советником, вид у нее был серьезный, деловой, правую руку она держала в кармане жакета.
Остаток дня девушка провела за чтением газет и когда наткнулась на очерк Марии Чайки, восхищенно рассказывавшей, с каким горячим желанием едет сознательная украинская молодежь в Германию, - решила навестить журналистку.
В комнате Марии было накурено, на столе лежали исписанные листки с многими перечеркнутыми и исправленными местами. Несмотря на слащавую любезность, с какой журналистка встретила Оксану, было заметно, что она недовольна приходом девушки, прервавшей ее работу.
- Извините, Мария, я на минутку. Я отлично знаю разговорный украинский язык, но не очень-то сильна в правописании. Если можно, прочтите это небольшое сочинение и исправьте ошибки.
Журналистка взяла листки, закурила и начала читать, держа ручку наготове. Исправлять ей ничего не пришлось, но по мере чтения лицо ее становилось все более хмурым. Она тотчас же узнала автора.
- В отношении грамматики все правильно, - со вздохом сказала Мария. - Это послание митрополита Шептицкого. Что вы собираетесь делать с ним?
- Мы отпечатаем его на розовой или голубой бумаге и будем раздавать украинским рабочим, едущим в Германию.
Журналистка пристально посмотрела на немкеню, сказала с вызовом:
- Было бы лучше, Ева, если бы вместо розовых бумажек выдавали им по тарелке горячего супа и куску хлеба.
- Это мысль! - Оксана сделала вид, что ее обрадовало замечание журналистки. - Не знаю, как насчет горячего супа, но вместе с посланием можно выдавать по бутерброду. Ну, хотя бы с повидлом. - И она закончила, очень довольная собой: - Такой маленький-маленький бутерброд с повидлом. Это вы хорошо нам подсказали - духовная пища будет как бы подкреплена материальной. Такие вещи остаются в памяти, правда ведь?
У Марии округлились глаза, ноздри задрожали. Оксана невинно глядела на нее. И этот взгляд обезоруживал. Мария, кажется, решила, что имеет дело с наивной дурочкой, сказала грустно:
- Бутерброды не помогут, послание тоже. Вы скверно обращаетесь с украинскими рабочими, плохо кормите их. У нас есть такая пословица - не жди молока от голодной коровы. Чтобы рабочие хорошо работали, их нужно хорошо кормить.
- Как? - изумилась Оксана. - Это говорите вы? Странно… Я только что читала в газете вашу статью, Мария. Прекрасная статья! В Германии ваши молодые люди приобщаются к культуре, приобретают ценные специальности, отношение к ним лучше, чем к рабочим других национальностей, питание, учитывая военное время, вполне сносное. Я просто радовалась, когда читала. Не понимаю…
Румянец стал ярче и шире проступать на скулах журналистки. Мария сунула в рот сигарету, торопливо зажгла ее и сделала глубокую затяжку.
- Да, я это написала… - твердо, с каким-то внутренним усилием произнесла она. - Должна была написать. Так же, как митрополит Шептицкий, этот великий святой человек, должен был написать свое послание.
- Не понимаю? - Оксана изобразила на лице полную растерянность. - Как же так? Скажите, это правда, вы это точно знаете, что с вашими рабочими в Германии плохо обращаются, плохо их кормят? Я просто не сталкивалась, я думала… Ваша статья, в ней все так хорошо написано, как будто вы сами побывали в Германии.